Разия Захир - Невольница

— Госпожа, получилось всего двадцать два места, — доложил Гафур.

Госпожа Сахават Хусейн открыла коробочку с паном и присела на край широкой низкой тахты. Под рукой у нее стоял кожаный саквояж с драгоценностями. Напротив сидела Нилам, ножницами подравнивала листики бетеля и бросала их в металлическую коробочку, выстланную изнутри мокрой тряпицей. На другом конце тахты Нафис разложила груду браслетов и перебирала их. Она была в узких шароварах из дорогой белой материи ручного производства с крупными синими и желтыми цветами и в длинной узкой рубашке с разрезом снизу. Воротник рубашки по форме напоминал лодочку. На плечах лежал цветастый шарфик, сделанный из куска материи, оставшейся от рубашки. Нафис была коротко подстрижена, в ушах качались массивные серьги из черного янтаря. На шее никаких украшений не было. Одну ногу она поджала под себя. Другую опустила вниз. На ноге был виден простой одноцветный носок.

Не удостоив Гафура ответом, госпожа Саха-ват Хусейн повернулась к Нафис:

— Ну, возьмешь ты все эти браслеты, а где их там хранить? Я вижу, придется брать не двадцать два, а тридцать два чемодана. Нилам, какую плевательницу ты положила? Серебряную взяла или нет? Да, о чем я только что говорила?.. Ах да, эти браслеты…

Вместо того чтобы просто ответить хозяйке, Нилам высказала свое мнение.

— Госпожа, надо обязательно взять с собой браслеты, даже если для этого потребуется вместо двадцати двух захватить тридцать два чемодана. Серебряную плевательницу я положила в большой ящик, а ту, что привезли из Мурадабада, запихнула в сумку. — Потом она расправила подол надетой поверх грязных шаровар красной рубахи, которую ей когда-то подарила Нифис, и сказала Гафуру: — А ты отправляйся укладывать вещи. Нечего тут околачиваться.

— Ты смотри, и эта уже стала командовать, — возмутился Гафур. — Вот скажет хозяйка — и буду укладывать.

— Что? — спросила госпожа, возвращаясь из состояния отрешенности от всего земного. — Да-да, начинай укладывать. Ведь тебе уже сказали. Нечего переспрашивать несколько раз. Каждый год мы ездим в Найниталь, и каждый раз он делает вид, будто впервые слышит об этом.

Гафур уже уходил из комнаты, когда госпожа крикнула ему вдогонку:

— Да не укладывай в машину обеденный сервиз, мы возьмем его с собой! И вытащи из ящиков ножи, сними с машины корзинки с едой и коричневый чемодан! Уже удрал… Колеса приделали этим слугам вместо ног. Нилам, догони-ка его и скажи, чтобы он отложил в сторону все, что мы возьмем с собой. И пусть сразу отправляет грузовик. Да скажи, чтобы он посадил в грузовик повара… О чем это я только что говорила?.. Да, и вещи сахиба… Дочка, Нафис… Взгляни-ка сюда… Да оставь ты наконец эти браслеты! — Проворчав, госпожа захлопнула коробочку с паном, опустила ноги с тахты, поправила штанину шаровар из серого шелка, всунула свои маленькие полные ноги в бархатные домашние туфли и вышла из комнаты, продолжая бормотать себе под нос: — И вечно так с ними. А этот божий слуга появится только тогда, когда поезд даст сигнал к отправлению. Пусть накажет бог этого бродягу, этого игрока в бридж.

Нафис вышла на улицу. Вещи укладывали на грузовик; домоправитель, которого все называли мунши, суетился около машины и подавал ненужные советы; сторож, садовник, повар, Гафур и шофер — бородатый сикх — грузили домашний скарб. Нилам вытащила обеденный прибор, ножи и корзинку для съестных припасов, а сейчас снимала коричневый чемодан, по ошибке попавший на грузовик.

Мунши почтительно поздоровался с Нафис. Ему было лет шестьдесят или даже шестьдесят пять. Он был в старом, доверху застегнутом сюртуке из китайского шелка, пожертвованном ему навабом-сахибом, широких брюках со сборками, в которых уже мало что осталось от брюк, зато образовалось слишком много сборок, и на колене зияла рваная дыра. На ногах у него были начищенные до блеска, но вконец изношенные черные туфли, а на шее — цветастый платок. Сам мунши был сухоньким человечком с глубокими морщинами на лице, идущими от уголков глаз к вискам, с тонкими потрескавшимися губами. Изо рта торчали длинные кривые зубы, красные от бетеля, глаза были водянистые, волосы цвета каши, в которую положили много риса и немного горохового пюре. Он быстро бегал вокруг грузовика, отдавал бестолковые распоряжения слугам, появлялся на мгновение перед Нафис и тут же снова исчезал.

— Посмотрите на него, — сказала Нилам. — Стоит понаблюдать за этой старой развалиной. Будто помогает кому своим усердием. Еле скрипит, подлый, а заметь, как смотрит на меня. Будто голодный барсук.

Нафис прикрыла лицо концом шарфика и захохотала. В это время у ворот громко засигналил автомобиль. Садовник побежал навстречу, широко распахнул ворота и почтительно вытянулся перед приехавшими. Наваб-сахиб остановил свою машину позади грузовика и вышел. Вслед за ним из машины выскочил стройный молодой человек среднего роста, крепкого сложения, с красивыми чертами смуглого лица. Одет он был в синие хлопчатобумажные брюки, в желтую тенниску, которая немного топорщилась сзади из-за того, что юноша держал руки в карманах брюк. В заднем кармане у него лежал кошелек или что-то еще, так как отчетливо обрисовывалась выступающая неровность. Он был в мягких туфлях из оленьей кожи.

Увидев его, Нафис даже тихонько присвистнула от удивления и закричала с веранды:

— Привет, Салман! What a surprise! Откуда ты взялся?

— Я только что приехал в Лакнау, — ответил Салман, поднимаясь по лестнице. — Зашел позавтракать в «Кволити», там встретил дядюшку, и он изловил меня. Я, собственно, намеревался остановиться в гостинице.

Нафис заметила, как сторож достал из багажника машины чемодан, а затем вытащил и узел с постелью. И тут же посыпались упреки:

— Хорош бы ты был, если б остановился в гостинице!..

Нилам открыла дверь, и он вошел в дом. Нилам отправилась вслед за ним.

— Видишь ли, — оправдывался Салман, складывая на стул пакеты с фруктами и стряхивая с брюк пыль, — это Юсуф сказал мне, что вы уезжаете в Найниталь.

— Верно, уезжаем. Но не увозим же мы с собою дом, — ответила Нафис все еще сердито.

— А мне кажется, что на этот раз вы решили забрать с собой и дом. Смотри, целый грузовик вещей. Издали мне показалось, что грузят твое приданое.

— Дорогой мой, все это барахло грузят лишь потому, что нам придется в Найнитале устраивать у себя гостей, которые являются без зова. — Нафис ни за что не хотела оставаться в долгу.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Салман, — ах ты, ехидная девчонка! Но я должен разочаровать тебя — я приехал не без зова. Сам дядюшка прислал мне персональное приглашение. Конечно, я отдаю себе отчет, что мне придется поскучать. С тобою будет множество подруг, как мыши похожих друг на друга, а я… И откуда в любом месте набирается так много девчонок?

Салман закончил свою речь и направился к дому. Нафис думала о Юсуфе. У нее затрепетало сердце, когда она услышала его имя. Она ждала, что Салман еще что-нибудь расскажет о нем, и, когда он пошел к дому, не выдержала. Бесстрастным, ровным голосом, будто ей это совсем безразлично, она бросила вслед Салману:

— Юсуф до сих пор в Канпуре? Он не собирается к нам?

— После революции. Я несколько раз пытался его уговорить съездить к вам, но он несет какую-то чепуху. Я приглашаю его поехать отдохнуть в Найниталь, а он мне начинает рассказывать, что у него важная встреча, какое-то собрание, а еще где-то ему надо выступить с речью… Кажется, он немного помешался на этих собраниях.

— Ничего не помешался, — обиделась Нафис. — Дня два или три назад он писал маме, что закончил свои дела и надеется съездить с нами в Найниталь…

— Просто хотел написать приятное. Но зачем нам спорить об этом? Давай лучше рассудим, что он будет делать в Найнитале. Коньками он не интересуется, греблей не занимался никогда, от танцев отказывался наотрез. Единственное, что его может там привлечь, — альпинизм. Карабкаться на вершины — его страсть…

Но Нафис уже не слушала его. Перед ее взором стоял Юсуф, высокий, худощавый — любая одежда казалась на нем просторной, — умный и внимательный. Она видела его глаза, которые всегда первыми замечали все, его полные губы, с которых, увы, так редко слетало слово. Он всегда дружил с детворой, и трудно было догадаться, глядя на него, окруженного толпой малышей, что это тот самый Юсуф, который всегда был первым на всех экзаменах и способности, трудолюбие и гуманность которого ставили другим в пример его учителя.

Матери Юсуфа и Нафис были двоюродными сестрами, и обе происходили из тех помещичьих семей, у которых были свои земли в деревне и собственные дома в городе. Раньше их называли навабами. Но теперь многое изменилось. Отец умер, когда Юсуф был ребенком. У матери Юсуфа была еще сестра, моложе ее на четыре года, и старший брат, который мог бы содержать всю семью, но он уехал в Пакистан. После смерти мужа мать Юсуфа из последних сил старалась дать сыну образование. Помещичье землевладение постепенно отмирало. Большую часть дома отобрали из-за отъезда брата в Пакистан.

Отец Нафис, Сахават Хусейн, был ловким осторожным дельцом и уважаемым человеком. Сперва он вступил в Мусульманскую лигу и был там одним из руководителей. Но во время раздела страны, исполнив ловкий трюк, стал членом Конгресса. С большой выгодой он продал свои земли государственной ферме, а принадлежавшие ему в городе дома сдал в аренду. На выборах он выставил свою кандидатуру от партии Конгресса, вложил большие деньги в избирательную кампанию и одержал победу. После этого снял в аренду дом в аристократическом районе Лакнау и переселился туда. Это был район, застроенный особняками важных правительственных чиновников. Влиятельные друзья обеспечили ему нужные связи, и сейчас он уже подумывал, как бы получить разрешение на открытие большой аптеки и из законодательного собрания штата перебраться в парламент страны.