Сотни могильных камней с позолоченными надписями, окруженные цветами, теснятся в тени вдоль дорожек; это могилы высокочтимых покойников – мусульманских пашей и сановников. Шейх-уль-исламы [24]покоятся в склепах на одной из этих грустных аллей. В мечети Эюба располагается и усыпальница султанов.
Шестого сентября, в шесть часов утра, мне удалось проникнуть во второй внутренний двор мечети.
Древний памятник был пуст и молчалив. Меня сопровождали два дервиша, которых от дерзости этого предприятия кидало в дрожь. Мы молча шагали по мраморным плитам. Мечеть в этот ранний час казалась белоснежной. Сотни голубей искали корм, перепархивая с места на место в пустынных дворах.
Дервиши, в одеяниях из грубой шерстяной ткани, приподняли кожаную дверцу, закрывавшую вход в святыню Стамбула, и разрешили мне осмотреть это столь чтимое место, куда ни одному христианину никогда не разрешалось даже бросить взгляд.
Был канун восшествия на престол султана Абдул-Хамида.
Хорошо помню день, когда новый султан с большой помпой был введен во владение султанским дворцом. Я увидел его одним из первых, когда он покинул мрачное убежище Старого сераля, где в Турции держат претендентов на престол. За ним прибыли большие парадные каики, и моя лодка случайно оказалась рядом с лодкой султана.
Несколько дней власти успели состарить султана, стерли с его лица присущее ему до этого выражение молодой энергии. Подчеркнутая простота его одежды оттеняла окружавшую его сейчас восточную роскошь. Этот человек, которого извлекли из относительной безвестности, чтобы привести к высшей власти, казалось, был погружен в задумчивость; он был худ, бледен, под большими черными глазами лежали тени; выражение лица говорило об уме и некоторой утонченности.
На султанских каиках сидело по двадцать шесть гребцов, форма лодок отличалась несравненной изысканностью Востока. Лодки были пышно украшены и целиком покрыты позолотой и резьбой, на носу – золотой водорез.
На придворных слугах – зеленые и оранжевые ливреи с золотым шитьем. Над троном султана, украшенным множеством солнц, сверкал красно-золотой балдахин.
Сегодня, седьмого сентября, состоялась торжественная церемония восхождения султана на престол.
Абдул-Хамид, по всей видимости, спешит восстановить авторитет халифов в мире; быть может, его восшествие на престол станет для ислама началом новой эры, принесет Турции еще немного славы, обеспечит ее последний взлет.
В святой мечети Эюба Абдул-Хамид торжественно препоясал себя саблей Османов.
Затем султан, направляясь в старый дворец султанов в сопровождении великолепного кортежа, пересек Стамбул. В мечетях и в траурных павильонах, встречавшихся в пути, он, согласно обычаю, произносил молитвы, сопровождая их ритуальными жестами.
Шествие открывали воины с алебардами, украшенные зелеными плюмажами в два метра высотой, в роскошных нарядах, шитых золотом.
Абдул-Хамид двигался между ними, верхом на массивной белой лошади, выступавшей медленно и торжественно. Попона ее была расшита золотом и драгоценными камнями.
Шейх-уль-ислам в зеленой накидке, эмиры в тюрбанах из кашемира, улемы [25]в белых тюрбанах с золотой перевязью, знатные паши, крупные сановники двигались на лошадях, сверкающих золотой сбруей, – нескончаемый кортеж, среди участников которого можно было увидеть своеобразнейшие физиономии. Восьмидесятилетние улемы, которых слуги поддерживали на смирных лошадях, обращали к народу свои белые бороды и глаза, выражавшие мрачный фанатизм.
Толпы народа сопровождали торжественное шествие. Это была та красочная турецкая толпа, в сравнении с которой самые живописные сборища Запада могут показаться унылыми и безобразными. Помосты, расположенные на всем многокилометровом пути следования султана, прогибались под тяжестью любопытных. Все одеяния Европы и Азии смешались в толпе зевак.
На высотах Эюпа [26]под кипарисами, среди надгробных памятников, расположились турецкие женщины. Их фигуры утопали в ярких шелках, из-под белой вуали сверкали только черные глаза. Зрелище было так красочно и живописно, что его можно было принять скорее за плод воображения какого-нибудь специалиста по Востоку, чем за реальную картину.
Приезд Самуила внес некоторое оживление в мой грустный дом, фортуна улыбнулась мне в игре в рулетку. Да и осень на Востоке великолепна. Я живу сейчас в одной из красивейших стран мира, и моя свобода ничем не ограничена. Я могу бродить где угодно – по деревням, горам и лесам азиатского или европейского берега, и не одному бедняку хватило бы на год тех впечатлений и приключений, которыми богат каждый мой день.
Да ниспошлет Аллах долгую жизнь султану Абдул-Хамиду, вернувшему жизнь большим религиозным праздникам, пышным торжествам в честь ислама. Стамбул каждый вечер ярко освещен, над Босфором вспыхивают бенгальские огни – последние огни угасающего Востока, догорающая феерия грандиозного спектакля, которого никогда больше уже не придется увидеть.
Несмотря на мое равнодушие к политике, все мои симпатии принадлежат этой красивой стране, которую хотят уничтожить, и я потихоньку, сам того не замечая, становлюсь турком.
…Сведения о Самуиле и его национальности: он турок по воле случая, иудей по вере и испанец по крови.
В Салониках он был бродягой, лодочником, грузчиком; здесь он добывает пропитание на причалах; поскольку он внушает к себе большее расположение, чем другие, без работы он не сидит и неплохо зарабатывает; вечером ужинает виноградом и краюхой хлеба и возвращается домой, вполне довольный жизнью.
Я проигрался в рулетку, и вот уже мы снова бедняки, однако столь беззаботные, что ничуть от этого не страдаем: мы молоды, и удовольствия, за которые другие платят очень дорого, достаются нам даром.
Отправляясь на работу, Самуил надевает две пары рваных штанов; он думает, что дырки на штанах не совпадают и он вполне прилично выглядит.
Каждый вечер мы, как добрые левантинцы [27], курим кальяны под платанами турецкой кофейни или отправляемся в театр китайских теней посмотреть на восхитительного Карагёза [28]– турецкого Гиньоля [29]. Городские смуты нас не волнуют, политики для нас не существует.
Однако среди христиан в Константинополе нарастает паника, и Стамбул внушает страх жителям Перы, которые до дрожи боятся переходить мосты.
Вчера вечером, направляясь к Иззуддину-Али, я верхом пересек Стамбул. Горожане праздновали Байрам [30], грандиозную феерию Востока, последний акт Рамазана [31]. Все мечети были в огнях иллюминации, минареты сверкали снизу доверху, стихи Корана, написанные светящимися буквами, висели в воздухе; тысячи людей выкрикивали одновременно, под гул пушечных выстрелов, достославное имя Аллаха; празднично одетая толпа любовалась зрелищем; женщины, разодетые в шелка, серебро и золото, стайками прогуливались по городу.
Обойдя весь Стамбул, мы с Иззуддином-Али к трем часам утра закончили нашу экспедицию в пригородном подвальчике, где молодые азиаты, одетые, как египетские танцовщицы, исполняли сладострастные танцы перед публикой, состоявшей из клиентов оттоманского правосудия, и вовлекали их в омерзительные сатурналии [32]. Не досмотрев до конца спектакль, достойный Содома, мы откланялись и ушли.
КАРАГЁЗ
Приключения и выходки сеньора Карагёза забавляли в Турции неисчислимое множество поколений, но ничто не говорит о близком конце его блистательной жизни.
У Карагёза много общего со старыми французскими полишинелями [33]. Отколотив всех, кто попал ему под руку, в том числе свою жену, полишинель сам терпит поражение от шайтана, дьявола, который под конец, к великой радости зрителей, уволакивает его со сцены.
Карагёза делают из картона или из дерева; он предстает перед публикой в виде куклы или китайской тени, в том и другом случае он одинаково забавен. Он находит интонации и позы, о которых Гиньоль даже не подозревает; ласки, которые он расточает мадам Карагёз, невероятно комичны.
Карагёз то и дело обращается к публике, вступая с ней в бесконечные препирательства. Он отпускает грубые шуточки, часто неприличные, и откалывает на глазах у всех такие номера, которые повергли бы в смущение даже маскарадного капуцина [34]. В Турции это проходит; цензура помалкивает, и каждый вечер добропорядочные турки водят посмотреть на Карагёза своих детишек. Залу битком набитому малышней, показывают спектакль, который в Англии вогнал бы в краску корпус гвардейцев.
Это забавная черта восточных нравов, и некоторым людям это дает основание сделать вывод, что мусульмане развращены намного больше нас. Однако такое умозаключение абсолютно ложно.
Представления Карагёза начинаются в лунный месяц рамазана и на протяжении тридцати дней собирают множество зрителей.
Потом весь реквизит разбирается и складывается. Карагёз отправляется на год в свою коробку и ни под каким предлогом не имеет права ее покинуть.
Пера надоела мне, и я меняю место жительства: перебираюсь в старый Стамбул, точнее, в предместье Стамбула; в священный квартал Эюп.
Зовусь я здесь Ариф-эфенди; мое настоящее имя и положение никому не известны. Соседи, добрые мусульмане, не имеют понятия о моей национальности. Им это безразлично, мне – тоже.
Здесь я в двух часах ходьбы от «Дирхаунда», почти за городом, в доме, где я единственный жилец. Квартал заселен турками и в высшей степени живописен: вот оживленная деревенская улица, вот крытый рынок, кофейни, палатки; а вот суровые дервиши курят кальяны в тени миндальных деревьев.
"Невольница гарема" отзывы
Отзывы читателей о книге "Невольница гарема". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Невольница гарема" друзьям в соцсетях.