Однажды Манелла слышала, как отец сказал, обращаясь к матери:

— Я скучаю по тебе, милая. Если мне приходится разлучиться с тобой хоть на день, этот день тянется невыносимо долго.

— А я всякий раз считаю часы до твоего возвращения, — отозвалась мать Манеллы.

Манелла замечала, что, когда родители смотрели друг на друга, от них буквально веяло счастьем. Казалось, сила их любви заставляла вибрировать воздух.

— Я тоже хочу испытать такое чувство. И выйду замуж только по любви, — произнеся вслух эти слова, Манелла словно дала обет самой себе.

Девушка стала паковать вещи. Она знала, что всю поклажу придется приторочить к седлу Герона. А под седлом можно будет спрятать домашние туфли, если взять достаточно мягкие.

Она задалась целью как можно разумнее использовать маленькое пространство, отведенное для багажа.

Во-первых, ей понадобится одежда, в которой можно будет работать, не испытывая неудобств.

Правда, она пока еще не знала, в чем может заключаться ее работа.

Манелла спустилась к обеду. — как она надеялась, последнему, который ей предстояло провести в обществе ненавистного дяди. Она знала: даже если ей придется скрести некрашеные дощатые полы и спать в чулане, это будет куда лучше, нежели жить с нелюбимым мужем.

Дядя привез с собой из столицы некоторый запас вина. Когда его брат умер, Герберт с досадой обнаружил, что винный погреб Эйвонсдейла почти пуст. Теперь он распорядился, чтобы слуги приготовили к обеду что-нибудь поприличнее. Манелла слушала все эти распоряжения с удивлением.

Дядя выдал денег на покупку провианта! А они-то в его отсутствие перебивались на кроликах, которых слуги добывали, в лесу. Пару раз им посчастливилось подстрелить диких уток. Кроме того, выручали куры, которые в этот сезон прекрасно неслись. Они бродили по заднему двору сами по себе — ухаживать за птицей было некому — и, должно быть, находили там достаточно пищи. Это было весьма кстати, учитывая, что у Манеллы редко находились деньги на покупку зерна для домашней птицы.

Как бы там ни было, Манелле и слугам удавалось прокормиться. Правда, девушка заметила, что в последние недели стала дюйма на два тоньше в талии. Эмили, горничная, которая в последний год сильно состарилась, с ворчаньем — дескать, годы у нее уже не те, чтобы шить при таких-то глазах, — терпеливо ушивала скромные наряды барышни.

А дядя привез с собой настоящий паштет, приготовленный, как он не преминул похвастаться, настоящим французским поваром по старинному рецепту. Теперь он орлиным оком наблюдал за племянницей, опасаясь, что та съест слишком много заморского деликатеса.

Манелла из гордости вообще не прикоснулась к заманчивому блюду.

— Я так и знал, что здесь едва ли найдется что-нибудь съедобное, — высокомерно кривя губы, разглагольствовал граф Герберт. — К счастью, я нанял отличного повара у себя в доме на Беркли-сквер.

Манелле резануло слух это «у себя».

Она воображала, какое презрение вызвал бы у ее отца поступок дяди, собиравшегося закрыть дом, в котором семейство Эйвонсдейл жило три столетия кряду.

И все для чего? Чтобы открыть в столице относительно новый дом, купленный его дедушкой.

А дядя, поглощенный своими мыслями, не заботясь о впечатлении, которое он производил на племянницу, продолжал:

— Я собираюсь давать там самые элегантные балы, а вы, милочка, пока не выйдете замуж, разумеется, будете помогать мне принимать гостей.

Окинув племянницу взглядом, в котором сочетались снисходительность и презрение, он продолжал:

— Пожалуй, придется потратить немалые деньги, чтобы приодеть тебя поприличнее. Невозможно же показаться на людях в твоем тряпье!

Манелла негодующе вздернула подбородок.

— Моему отцу нравились простые платья, — возразила она. — И хотя это платье сшила деревенская портниха, его фасон взят из дамского журнала «Ледиз джорнал». Вы, наверное, знаете, что в Лондоне по нему одеваются многие.

Дядя Герберт расхохотался:

— Если вы и впрямь воображаете, что в таком наряде можете появиться в приличном обществе, должен вас огорчить, моя милая племянница. По правде говоря, ты выглядишь совершенной простушкой. Прическа — еще куда ни шло, по крайней мере, ее можно прикрыть шляпкой, но платье, платье… Если вы покажетесь в нем на улице, то выставите себя на посмешище всей столичной публике!

— Не сомневаюсь в справедливости ваших слов, — с достоинством возразила Манелла. — Однако мне ближе убеждения моего отца, который всегда говорил, что надо покупать только то, за что можешь заплатить.

Она рассчитывала, что дядя смутится, но тот в ответ захохотал еще громче и противнее:

— Может быть, вашего дорогого папочку устраивало, что его дочка сохнет в безвестности, в этой глухомани, среди репы и капусты. А вот я увезу вас в большой мир, в тот мир, где обитают достойные люди, которые будут полезны нам обоим.

Манелла сразу же поняла, что опекун имеет в виду герцога, и ее лицо стало каменным.

Герцог внимательно, будто оценивая вещь, посмотрел на нее и заявил:

— Может быть, ему и покажется забавным, что вы этакая «сельская красотка», настоящий розанчик. Однако мы не можем так рисковать.

Помедлив, он продолжал:

— Нет, риск был бы слишком велик! Я должен вывести вас в свет как следует одетой, с приличной куафюрой, может быть, стоит даже слегка подкрасить вам губы, чтобы они блестели и казались привлекательнее.

Слова дяди производили на Манеллу такое впечатление, будто она слушала не человеческую речь, а шипение змеи.

Ей хотелось бросить ему в лицо, что никакая сила в мире не заставит ее пойти под венец с герцогом, равно как с любым другим мужчиной, что она выйдет замуж не иначе, как по своему выбору.

Но девушка прекрасно понимала, что такая искренность и горячность были бы совершенно неуместны. У ее дяди, хотя он и был аристократом, начисто отсутствовала чувствительность. В те времена чувствительность было принято считать привилегией высших классов. Тем не менее Манелла, много общавшаяся с крестьянами, которых иногда лечила, иногда учила, не знала такого черствого человека, как граф Герберт.

Дядя стремился в жизни только к одному — получить выгоду лично для себя.

Манелла молча положила на стол салфетку, закончив обед:

— Полагаю, вы извините меня. Я бы предпочла оставить вас за портвейном, если он у вас, конечно, есть.

— Отрадно видеть, что вас научили хоть каким-то манерам, — презрительно заметил граф. — Однако я уверен, что вы очень многого не знаете из области этикета.

Манелла решительно поднялась, не желая опровергать вздорные слова дяди.

— Прошу меня простить, дядя Герберт, — невозмутимо сказала она. — Я пойду прилягу. Завтра мне предстоит много хлопот, если вы действительно наметили переезд в Лондон на послезавтра.

— Пожалуй, вам придется захватить с собой на первое время кое-что из тряпья, которое вы носите здесь, называя платьями, — заметил граф. — Как только герцогиня подберет для вас приличные наряды, мы сможем сжечь все эти лохмотья, тем более что они только для этого и годятся.

«Как он смеет так говорить! — возмутилась про себя Манелла. — Неужели он не сознает, что я одета так бедно исключительно из-за его расточительности. Сколько времени я уже не могу сшить себе обновки!»

Почему он позволяет себе насмехаться над ней, называя простушкой, только потому, что она не похожа на дам, с которыми он развлекался в столице?

Судя по отзывам всех, кто знал дядю Герберта, именно эти женщины втягивали его в один скандал за другим.

Плотно сжав губы, словно усилием воли заставляя себя смолчать, Манелла сделала вежливый реверанс и повернулась к двери.

— И не забудьте, что завтра приезжает лорд Ламберн, — крикнул дядя ей вдогонку. — Причешите-ка получше своего кобеля! А то у него такой вид, словно он только что прибежал со свалки!

Манелла поняла, что он нарочно старается вызвать ее на дерзость.

Но она ничего не ответила.

Лишь оказавшись на лестнице и взбегая по ступеням — за ней, как всегда, бежал Флэш, — она вслух сказала себе:

— Не-на-ви-жу! Я его ненавижу! Ненавижу!

Глава 2

Утреннее солнце, едва выглянув из-за горизонта, застало Манеллу уже на ногах. За всю ночь девушка так и не сомкнула глаз. Тревожные мысли, всевозможные планы, сомнения и опасения не давали ей спать.

Быстро одевшись, Манелла накинула на плечи легкую шаль.

Она решила взять с собой три самых простых муслиновых платья — на лето в ее гардеробе их имелось всего пять, и ни одно из них не отличалось хоть сколько-нибудь замысловатым фасоном. Приходилось надеяться, что эти скромные наряды не слишком помнутся и ей удастся обойтись ими до осени. О том, как устроится ее жизнь к наступлению сентября, что с ней будет зимой, Манелла предпочитала не думать.

Она также взяла две пары туфель, а, кроме того, с вечера приготовила кое-какие необходимые мелочи.

Накануне поздно ночью, когда дядя ушел спать, Манелла пробралась в оружейную. Ее отец, всю жизнь увлекаясь охотой, не мог обойтись без этой комнаты, которая пользовалась вниманием у всех поколений графов Эйвонсдейлов. Там Манелла выбрала один из отцовских дуэльных пистолетов.

Она мало разбиралась в достоинствах огнестрельного оружия, но, во-первых, была уверена, что ее отец не мог держать плохих пистолетов, во-вторых, надеялась, что до стрельбы не дойдет и в критической ситуации ей удастся запугать противника, не спуская курка.

Поэтому она выбрала пистолет среднего размера — не очень большой, чтобы не мучить Герона лишней тяжестью, но все-таки достаточно внушительный, чтобы произвести впечатление на злодея, который мог повстречаться ей на пути.

В Манелле, прожившей всю жизнь в деревне, невероятная наивность в одних вопросах сочеталась с достаточной искушенностью — в других. К тому же у нее был весьма развит здравый смысл.