Внезапно маркиз отпустил ее, сделав над собой усилие.

— Что вы со мной сделали? — проговорил он каким-то не своим, глухим от страсти голосом. — Я хотел избежать этого! Но как я мог предвидеть, что эти подлецы попытаются пробраться к вам?

— Вы убили его?

— Нет, я его ранил.

У Манеллы отлегло от сердца. Она не хотела бы, чтобы ее возлюбленный взял из-за нее такой грех на душу.

— Я его ранил, — продолжал маркиз. — Обещаю вам, он сюда не вернется.

— Я… я думала, они хотели меня убить, — пробормотала Манелла, будто оправдываясь.

Зная Граве, маркиз был склонен предположить, что этот негодяй скорее собирался похитить девушку. Если бы его план удался, о том, что могло бы случиться с Манеллой, лучше было не думать.

До маркиза и раньше доходили слухи о грязных проделках этого Граве. Но графиня и ее брат убедили маркиза, что знают его практически с детства, и отзывались о нем вполне доброжелательно. По» их словам, месье Граве слыл среди друзей вполне безобидным, хотя и легкомысленным малым. Здесь, на чужбине, у Граве не было ни одной родной души, и он разыскал своих старых знакомых.

«Этот Граве немножко надоедлив, но при посторонних ведет себя смирно, предпочитает помалкивать, так что его вполне можно терпеть, что мы и делаем. Скажу вам по чести, милорд, нам с сестрой его просто жалко».

Как бы там ни было, Граве явился вместе со своими друзьями в гости к маркизу, который, предвкушая скорое расставание с этой компанией, отнесся к его появлению довольно спокойно. В конце концов, он действительно вел себя тихо и почти не мешал.

Теперь граф не сомневался, что о Граве говорили правду. Скорее всего он завез бы свою жертву в один из борделей, с которыми, по слухам, был связан, где ее поили бы каким-нибудь дурманящим зельем, удерживая силой.

Однако маркиз предпочел не поправлять Манеллу. В любом случае многое в его объяснении осталось бы для нее непонятным.

Хотя маркиз был знаком с этой девушкой совсем недолго, он успел заметить, насколько она невинна.

Манелла была типичной — как модно было говорить — «провинциальной простушкой». Она ничего не смыслила в порочных тонкостях столичной жизни, столь знакомой ему по Парижу и теперь наверняка ожидающей в Лондоне.

— Больше вам ничто не угрожает, — заверил ее маркиз.

— Я так боялась… за вас, — выдохнула Манелла. — А знаете, это ведь Флэш предупредил меня об опасности.

— Вот и хорошо, — спокойно сказал маркиз.

Представив, как Манелла будет вспоминать это происшествие каждый вечер, как, возможно, ей будет страшно спать в своей комнате, он постарался внушить девушке, что ей не о чем волноваться.

Маркиз снова начал осыпать ее поцелуями, и это блаженство продолжалось так долго, что стало почти невыносимым.

Манелла, издав какой-то неясный звук, спрятала лицо на груди маркиза. Он нежно усадил девушку на кровать, опустился рядом и привлек ее к себе.

— Теперь послушайте меня внимательно, моя дорогая, — строго сказал маркиз. — Я не могу допустить, чтобы вы впредь подвергались подобной опасности. Хоть я и проучил негодяя Граве и здесь он больше не покажется, мир еще полон зла, и вам, при вашей внешности, невозможно странствовать по свету одной.

— Но я и не хочу больше странствовать, — заметила Манелла. — Я хочу остаться здесь, с вами. Маркиз улыбнулся ее простодушию.

— Я и сам хочу того же, — заверил он. — Но мне будет нелегко заботиться о вас, если вы сами мне не поможете.

— Как же я могу вам помочь? — удивилась Манелла.

Маркиз тяжело вздохнул. От волнения ему было трудно говорить.

— Осознав, как вы мне дороги, я решил отослать вас прочь.

На лице Манеллы появилась забавная гримаса, какая возникает на личике ребенка, когда тот видит нечто странное и непонятное.

— Но почему?

Помолчав, маркиз ответил:

— Я так решил, видя, как вы молоды и невинны.

— Не понимаю, совсем не понимаю, — покачала головой Манелла.

Маркиз медлил с ответом, подбирая слова. Наконец он начал говорить:

— Я люблю вас. Я люблю вас так, как никогда не любил ни одну женщину. По правде говоря, я никого и не любил в прошлом.

Заметив, как просияла от этих слов Манелла, он сурово продолжал:

— Но, милая, вы должны меня понять. Я не могу жениться на вас, так как у меня есть обязанности перед моей семьей, перед нашим именем, которое пользовалось доброй славой несколько веков.

Манелла вся обратилась в слух.

Маркиз продолжал Теперь каждое слово давалось ему с трудом, словно застревало в горле, — Когда я женюсь, — а это будет еще не скоро, через много-много лет, — мне придется выбрать такую невесту, которую примет моя семья.

У Манеллы появилось такое чувство, будто кто-то ледяной рукой сжал ее сердце и выдавливает из него кровь по каплям, лишая ее всякой надежды.

— Поэтому я и решился удалить вас от себя. Разумеется, я буду опекать вас издали. Манелла молчала. Маркиз продолжал:

— Я устрою вас в уютном домике в одном из респектабельных кварталов Лондона. И мы сможем проводить время вместе, когда только я буду свободен. У меня есть дома по всей Англии. Найдется много мест, где никто не будет интересоваться вами, задавать ненужные вопросы.

Теснее прижимая ее к себе, маркиз пообещал:

— Мы будем счастливы, моя дорогая. И уж, конечно, вам никогда не придется зарабатывать себе на жизнь. Я обеспечу вас так, чтобы вы ни в чем не знали нужды до конца ваших дней.

Манелла хотела было что-то сказать, но не смогла, так как маркиз снова принялся ее целовать. Казалось, он был в восторге от своей идеи и предвкушал их будущее блаженство.

Его поцелуи были так сладостны, так упоительны, что Манелла не могла сосредоточиться на какой-либо мысли. Однако где-то в глубине сознания она понимала, что как раз теперь должна остановиться и подумать. В голове у нее возникали десятки вопросов, какие-то обрывки мыслей, но ласки маркиза привели ее в такой экстаз, что она не могла вымолвить ни слова.

Наконец маркиз разжал объятия и хрипло сказал:

— Как бы мне хотелось продержать вас у себя всю ночь, рассказывая вам о своей любви. Но, милая, я знаю, как вы утомлены после сегодняшних происшествий. Так что теперь вам лучше пойти к себе и заснуть.

Манелла послушно встала и шагнула к двери.

— Не сюда, — остановил ее маркиз. Он указал на другую дверь, на которую Манелла не обратила внимания.

Маркиз взял канделябр с зажженными свечами, чтобы посветить девушке. За дверью оказалась небольшая комната, очень просторная и изысканно обставленная.

В центре, на возвышении, стояла огромная кровать с пологом из тяжелого темно-зеленого шелка.

— Эта комната принадлежала моей матери, — пояснил маркиз. — Вы останетесь здесь до утра и будете в полной безопасности. А на рассвете вернетесь к себе в комнату, и никто не узнает о приключениях этой ночи.

Манелла не возражала, восприняв эти слова как приказ.

Поставив канделябр, маркиз бережно поцеловал ее в губы, и в этом поцелуе выразилась вся нежность, которую он испытывал к девушке.

— Вы моя, — тихо сказал он. — И я никогда вас не оставлю.

Манелла не успела сказать в ответ ни слова, как маркиз решительно вышел.

Несколько секунд девушка в растерянности смотрела на дверь, за которой он только что скрылся, словно была не в силах поверить, что ее покинули. Ей ничего не оставалось, как лечь спать.

Манелла легла и свернулась калачиком, стараясь немного успокоиться после всего пережитого. От белья исходил неуловимый запах особой свежести, знакомый ей с детства. Она вспомнила, что так пахнет белый донник, цветами которого перекладывали Постельное белье и у них в доме, пока была жива ее мать. Как много милых добрых правил содержания дома было утрачено с ее смертью!

Ее воспоминания были прерваны самым прозаическим образом. Флэш, тактично молчавший во время разговора Манеллы с маркизом, счел уместным напомнить о себе. Одним прыжком оказавшись на возвышении, где стояла кровать, он, виляя хвостом, положил передние лапы к Манелле на подушку и нежно лизнул хозяйку в нос.

Потрепав его по макушке, Манелла тихонько оттолкнула его, в тысячный раз напоминая, что собакам не полагается ставить лапы на постель. Флэш, в тысячный раз согласившись с этим, безропотно спрыгнул и улегся на полу у изножья кровати.

Манелла закрыла глаза. Но сон не шел.

Она испытывала неизъяснимый восторг, совершенно особое состояние, равно мешавшее не только заснуть, но и трезво подумать, как может думать человек в состоянии бодрствования. В голове Манеллы клубились нестройные мысли, сердце было полно радостного возбуждения. Но постепенно радость стала затухать, а возбуждение приобрело весьма неприятную окраску.

Вначале слова маркиза вспоминались беспорядочно, потом они выстроились в памяти Манеллы в стройную цепочку, и девушка вдруг почувствовала нестерпимую душевную боль, которая вскоре выкристаллизовалась в отчетливую, горестную, оскорбительную мысль.

В то время, как она любила этого человека всем сердцем и была готова без раздумий пожертвовать ради него всем, он ни на минуту не забывал о таких второстепенных, с ее точки зрения, вещах, как сословные различия.

Это было мучительно.

В конце концов Манелла с горечью констатировала: «Маркиз гнушается мной. Он предлагает мне нечто дурное».

Вместо той любви, о которой мечтает всякая девушка, которая является даром божьим, Манелле предлагалась дешевая подделка.

Не разбираясь в деталях предложения, она сердцем почувствовала, что в нем содержится нечто постыдное.

Манелла всхлипнула. Любовь вознесла ее на вершину блаженства и тут же обернулась разочарованием. Утонченной девушке показалось, будто она прикоснулась к чему-то скользкому, холодному, грязному.

Ее чувства были настолько обострены, что мука показалась невыносимой.

Она молча разрыдалась, обливая горячими слезами драгоценное кружево подушки, и бог, смилостивившись над ней, дал ей забыться глубоким, тяжелым сном.