— Нашла книгу? — спросила она.

— Нет, — ответила Равелла, задыхаясь от бега. — Леди Гарриэт, я хочу спросить вас.

— Что случилось, Равелла? Почему ты задыхаешься?

— Это не важно, мадам. Ответьте мне на один вопрос — честно и откровенно.

— Конечно, дорогая. О чем же? — леди Гарриэт опустила вышивание и посмотрела на Равеллу.

— Если вы любите человека, действительно любите, останется ли ваша любовь неизменной, если этот человек изуродован?

Леди Гарриэт удивилась:

— Какой странный вопрос! Конечно, я все равно буду любить его так же, если не больше. В таких обстоятельствах жалость усилит любовь, как мне кажется.

— А если он был красивым, — настаивала Равелла, — и вам нравилось, как он выглядит? Будет ли для вас ударом увидеть, как он изменился, стал уродливым из-за раны, полученной в бою?

— Не могу понять, о чем ты говоришь, Равелла, — улыбнулась леди Гарриэт, — но, если ты хочешь, чтобы я ответила на этот вопрос, могу только сказать, что это не помешало бы мне любить его. Любовь, настоящая любовь, не зависит от внешности любимого.

— Я знала, что вы так скажете! Я знала! — взволнованно вскричала Равелла. — А теперь пойдемте со мной! Пойдемте сейчас же!

Она схватила леди Гарриэт за руку и потянула за собой.

— Куда, Равелла? Что все это значит? — в смятении спрашивала леди Гарриэт, позволяя тянуть себя.

— Не спрашивайте, мадам, я не могу ответить. Я обещала, что ничего не скажу, но не обещала не показывать. Пойдемте.

Она нетерпеливо вела леди Гарриэт через библиотеку к комнате Хью Карлиона. Только подойдя к дверям гостиной, она остановилась и посмотрела на леди Гарриэт.

— Вы уверены, — прошептала она, — совершенно уверены, что будете любить его, что бы с ним ни случилось?

— Уверена. Но, Равелла, куда ты ведешь меня?

В ответ Равелла открыла дверь. Хью Карлион сидел там же, где она оставила его. Когда дверь открылась, он поднял голову и встал.

Он догадывался, что сделает Равелла, поэтому смело повернулся к двери. Хотя лицо побледнело, но он распрямил плечи и высоко поднял голову, как бы встречая врага. Леди Гарриэт на мгновение замерла в дверях. Она побледнела, а глаза ее расширились и потемнели. Затем она вскрикнула от радости, и Равелла при этом звуке чуть не заплакала.

— Хью, о Хью, мой дорогой!

Леди Гарриэт протянула к нему руки, лицо ее осветилось невыразимой красотой. Она обняла Хью Карлиона, с любовью и нежностью подняв к нему лицо.

Равелла видела, как единственная рука Карлиона лихорадочно прижала ее к себе. Она слышала его голос, шепчущий ее имя. Равелла тихо закрыла за собой дверь и оставила их одних. Вернувшись в опустевший будуар, она заметила, что плачет.

«Вот это любовь! — подумала она. — Вот что значит любить и быть любимым».

Она механически сложила вышивку леди Гарриэт и аккуратно убрала в корзинку. Мысли ее возвращались к герцогу. Так ли он любит сеньориту Делиту?

Равелла поняла, что не успокоится, пока не увидит певицу. Она решила как-нибудь попасть в Воксхолл, послушать певицу и, если удастся, поговорить с ней.

День заканчивался, когда леди Гарриэт вернулась к ней с сияющим от счастья лицом. Она подошла к Равелле и обняла ее.

— Как мне благодарить тебя? О, Равелла, я так счастлива, что едва могу поверить, что не сплю.

— Вы поженитесь, мадам?

Леди Гарриэт кивнула:

— Конечно, но Хью говорит, что должен сначала поговорить с Себастьяном и официально просить моей руки. О, Равелла, я с трудом могу поверить, что нашла Хью после всех этих унылых лет.

— А вас не пугает, что он изувечен?

— Пугает? Да он кажется мне еще прекраснее. Я сказала ему, что просто смешно, что он прятался все эти годы из-за своей застенчивости. Такие шрамы похожи на медали. Я говорила ему, что не вижу разницы. А его одна рука сильнее, чем две у других.

Леди Гарриэт вспыхнула, а Равелла крепче обняла ее.

— Я так рада, — сказала она. — Не могу понять, как раньше не догадалась, что капитан Карлион и есть ваша потерянная любовь. Но он так настаивал, чтобы я не говорила вам о нем.

— Мужчины такие смешные, — засмеялась леди Гарриэт.

— Капитан будет обедать с нами?

— Нет, хотя я просила его. Он сказал, что будет лучше, если Себастьян первым узнает о нашем предполагаемом браке, и сказал, что, если он сегодня выйдет после семи лет затворничества, для слуг это будет такой новостью, что другие люди узнают… о нашем счастье. Он хочет, чтобы все было устроено официально. Он считает, что в нашей семье было и так слишком много скандалов, чтобы добавлять еще один.

— Как торжественно это звучит! — поддразнила Равелла.

— Я знаю, — засмеялась леди Гарриэт, — но мне хочется, чтобы Хью делал все по-своему. Я устала сама принимать решения. Подумай, как приятно, что есть кто-то, кто будет заботиться о тебе до конца дней.

— Очень приятно, — согласилась Равелла. — Я так рада за вас!

Но когда они вместе обедали, она не могла не почувствовать легкую зависть, потому что счастье леди Гарриэт, казалось, совсем изменило ее.

Когда обед окончился, дворецкий принес леди Гарриэт записку. По выражению ее лица и дрожанию пальцев Равелла поняла от кого она. По тому, как леди Гарриэт быстро поцеловала ее, пожелала доброй ночи и поспешила в свою комнату, Равелла поняла, что леди Гарриэт хочет остаться одна, чтобы прочитать любовное послание.

Теперь, когда наступил момент, о котором Равелла думала весь день, она немного испугалась своего решения. Однако понимала, что не сможет вынести такую пытку, какую уже испытала, еще ночь. Она должна узнать правду, это лучше, чем оставаться в неведении или мучиться воображаемыми картинами.

Когда Равелла отъезжала от Мелкомба, она подумала, сумеет ли вернуться раньше, чем ее компаньонка или капитан Карлион узнают о ее отсутствии.

Дорога до Воксхолла заняла немало времени, потому что лошадь была старой, а кучер не торопился. Доехав до ворот и увидев сияющие огни, и толпы прогуливающихся людей, Равелла внезапно почувствовала панику.

Однако было поздно возвращаться, и, выйдя из экипажа, Равелла попросила кучера подождать ее. Он сказал, что подождет, но сначала потребовал оплату, сказав грубым голосом, что его уже обманывали, оставив ждать у входа, а сами уходили через другие ворота, забыв заплатить.

Равелла дала ему деньги и сказала, что надеется вернуться через час. Он ухмыльнулся, подумав, что вряд ли кто-нибудь поедет так далеко на такое короткое время. У Равеллы сложилось впечатление, что, если кто-нибудь наймет его, он дожидаться не будет.

Но было слишком поздно задумываться о таких мелочах. Она приехала с определенной целью и должна оставаться спокойной. Она заплатила три шиллинга за вход и пошла по освещенной аллее к ротонде, которую видела вдали. В том же направлении, смеясь и разговаривая, двигалось множество людей, и никто особенно не смотрел на Равеллу и не удивлялся при виде одинокой молодой женщины в толпе любителей удовольствий.

Она осмотрелась и по описанию, которое читала в газетах, узнала новый балетный театр. На его огромной сцене висела афиша, извещавшая, что вечером будет показан балет «Залив Неаполя».

Ложи начинали заполняться гостями, желающими отведать знаменитые ломтики ветчины и крошечных, но сочных цыплят. Перед ложами толпились женщины с корзинами клубники и вишни, расхваливавшие свой товар.

Равелла выяснила, что среди прочих будет выступать индийский жонглер и шпагоглотатель, мадам Саки с мужем и ребенком на канате, но время выступления не было указано. Равелла искала, у кого спросить, но в это время оркестр перестал играть, конферансье вышел на сцену и объявил, что следующим номером выступает сеньорита Делита, которая споет две песни. Многие из прогуливавшихся остановились, другие стали подходить с аллей, интересуясь этим выступлением.

Заиграли скрипки, и внезапно прямо перед толпой, опершись о балюстраду, предстала сеньорита. Раздался взрыв аплодисментов, в ответ на которые она несколько раз поклонилась и начала петь.

Она была не похожа ни на кого из известных Равелле людей. Она была невысокой, а грудь ее неожиданно мала для певицы. Гладкая оливковая кожа и огромные черные, сильно накрашенные глаза. Ее черные волосы были зачесаны со лба, а в маленьких ушках качались огромные драгоценные серьги. Когда она пела, серьги блестели и переливались, а ее лицо преобразилось от наплыва чувств, трудно было понять, какой же была сеньорита, какое выражение лица было ее собственным, а какое — частью представления.

Несмотря на неопытность, Равелла поняла, что это необычная певица. В ней была особая искренность и оживленность. Голос ее поднимался до великолепного крещендо, но привлекали не диапазон звуков и не сила голоса, а сама ее манера петь.

В ней были соблазн и искушение. В ее голосе и жестах чувствовалась примитивная страсть, которая восхищала всех, кто ее слушал. Она пела испанскую песню. Невозможно было различить слова, но звуки вызывали представление о празднике музыки и танца, любви и желания под чистым небом. Все это возбуждало. Очарование зрителей было так велико, что пульс их начинал биться в такт музыке. Сеньорита знала, как заинтересовать аудиторию.

Когда она закончила песню, раздались такие аплодисменты, какие редко бывают слышны в Воксхолле. Она снова запела, теперь это была песня цыганки, настолько дразнящая, что женщины прижались ближе к рукам своих сопровождающих. У всех блестели глаза, даже что-то распутное появилось в их улыбках.

Было в песнях сеньориты, в атмосфере, которую они создавали что-то, что заставило Равеллу отвернуться. И показалось, что платье ее исчезло и она осталась перед толпой обнаженной. Она хотела убежать, чтобы не разрушиться от этого хищного голоса и вида полузакрытых глаз и дрожащих ноздрей.