Никола Корник - Невинная любовница

 Меня зовут Катриона Бэлфур, и перед вами история моих приключений. Начну свой рассказ с одного печального июльского дня в 1802 году, когда на кладбище Эплкросса недалеко от морского побережья я хоронила своего отца. Мне было восемнадцать лет.

Возможно, начало довольно гнетущее. В том году, откровенно говоря, выдалось слишком мало поводов для радости. За два месяца до того из жизни ушла моя мать — проклятая лихорадка, которую в нашу деревню занес странствующий торговец, продававший ленточки, пряжки, шарфы и перчатки. Мама купила у торговца кусок муслина на новое летнее платье, которое так и не успела дошить. Она умерла, не доведя работу до конца.

Стоя рядом со свежевырытой могилой, отца, я думала: хорошо, что отсюда открывается величественный вид. Перед нами, во всей своей красоте, простирался лазурный изгиб залива. На противоположном его берегу возвышались зубчатые вершины гор острова Скай. Тем летним утром дул легкий ветерок, разнося повсюду запах морской соли и водорослей. Солнце грело мне спину, я же обреченно замерла в своем лучшем черном шелковом платье, которое ужасно мне не шло. Платье было такое жесткое, что, наверное, могло стоять само по себе. Даже тогда, оглушенная горем, я осознавала уродливость своего платья и стеснялась себя. Мне было стыдно, что в день похорон отца я думаю о моде и мечтаю о серебристой газовой шали из Эдинбурга или о паре мягких туфель.

— Мадам, девочка слишком тщеславна, — еще много лет назад говорила маме экономка миссис Манселл, как-то застав меня, восьмилетнюю, перед зеркалом, где я вертелась, примеряя мамину воскресную шляпку. — Высеките ее, пока не поздно.

Но маме тоже нравились симпатичные безделушки, и вместо того, чтобы высечь меня, она заключила меня в объятия и прошептала, что я выгляжу очень мило. Помню, что я торжествующе улыбнулась миссис Манселл через мамино плечо. Она скривила тонкие губы и проворчала, что я плохо кончу. Хотя, возможно, она мне просто завидовала, потому что ее лицо было похоже на сушеную сливу и никто ее не любил с тех пор, как мистер Манселл покинул этот мир. Кстати говоря, возможно, даже он ее не жаловал.

Мама горячо любила меня, и отец обожал нас обеих, жену и своего единственного ребенка. Он был школьным учителем в Эплкроссе и учил меня с трехлетнего возраста. В результате я одна из всех шотландских горцев отлично разбиралась в курсе математики, к тому же знала латинские названия всех растений, густо растущих вдоль реки. Дочери сквайра, мисс Бенни и мисс Генриетта Бенни, подсмеивались надо мной и говорили, что такие знания не помогут мне заполучить мужа. Они целыми днями играли на клавикордах или рисовали акварелью, пока я жарилась на солнце, помогая старику Дэйви ставить ловушки для крабов или гуляя у моря без зонтика.

Обе мисс Бенни тоже были на похоронах сегодня утром, они вместе с родителями стояли несколько обособленно ото всех остальных. Все присутствующие делились на местных жителей и маленькую группу папиных коллег, которые приехали из Эдинбурга отдать последний долг. Мне было приятно узнать, что его коллеги ценили папу настолько высоко. Сэр Комптон Бенни мрачно взирал на гроб сверху вниз. Они с отцом время от времени играли в карты и выпивали по стакану хорошего виски. Их дружба вызывала неодобрение его жены. Леди Бенни была придирчива к вопросам происхождения и положения в обществе и не считала, что бедный школьный учитель заслуживает особого внимания. Однажды, лет в шесть, я услышала, как она назвала меня «тощенькой дурнушкой». Тогда я и правда была худой как грабли, со спутанными медными волосами и вызывающим выражением лица. Папа уверял, что своим взглядом я способна даже волков пугать.

Волков в Эплкроссе не видели уже более полувека; я надеялась, что с возрастом немного поправилась, прическа моя стала приличнее, а выражение лица смягчилось. Теперь я уже не такая тощая, как была в детстве, но лицо у меня по-прежнему худое, угловатое, ресницы светлые, и я по-прежнему вся покрыта немодными веснушками, которые пятнают не только лицо, но и все мое тело. Волосы у меня густые и жесткие, как вереск, а от переживаний я сильно похудела. Я понимала, что я — не красавица; розовощекие, разодетые в пух и прах мисс Бенни еще сильнее оттеняли мою убогость.

Я отметила, что сегодня леди Бенни надела одно из своих лучших черных платьев, тем самым подчеркивая важность события. Как первая леди округа, она обязана была присутствовать на похоронах; хотя время от времени она картинно подносила к глазам носовой платочек с черненькой каемочкой, я была более чем уверена, что все это — напоказ. Обеим мисс Бенни недоставало материнской выдержки. Они почти не скрывали скуки и время от времени даже перешептывались о чем-то своем.

«…Ибо прах ты и в прах возвратишься…»[1]

Я бросила горсть земли на гроб, со стуком она ударила в крышку. Мое горло свело, полились слезы. Бедный папа! Он столько не успел сделать.

Я почувствовала злость, вспомнив, что ему часто отказывали даже в возможности что-то изменить. Кто-то из присутствующих сдавленно всхлипнул. Жители Эплкросса не привыкли давать волю слезам, но моего отца, Дэвида Бэлфура, очень любили. Мне не было нужды нанимать плакальщиков, как, поговаривали, сделал сэр Комптон Бенни, когда умер его отец. Правда, его отец поддержал англичан во время войны с горцами — пусть с тех пор прошло пятьдесят лет, но у живущих здесь долгая память…

— Пойдем, Катриона… — Служба закончилась, и мистер Кемпбелл, священник, взял меня за руку и повел к выходу с кладбища. Я в последний раз посмотрела на шрам, оставленный могильщиками на сырой земле. Дуглас, могильщик, оперся о лопату, желая поскорее покончить с делом. Я посмотрела вниз, на отцовский гроб, и на мгновение безысходность так охватила меня, что я должна была отгонять ее прочь, иначе мой рассудок не выдержал бы.

Я осталась сиротой. У меня нет денег. У меня нет дома.

Прошлой ночью мистер и миссис Кемпбелл со всей осторожностью огорошили меня этой новостью, Предложив перед этим чашку молока с капелькой виски, чтобы потом легче было уснуть. С тех пор как умер мой отец, я жила в пастырском доме, потому что молодой женщине неприлично жить одной. Первое время я не понимала, что дорога домой мне отныне заказана. Дом принадлежал благотворительному Обществу святого Варнавы, и отец мог жить в доме, лишь пока работал. Все было уже готово для прибытия нового учителя из Инвернесса, который должен занять место папы. Новый учитель, его жена и маленький ребенок ожидались со дня на день. По моему мнению, такая поспешность была почти неприличной, но в Обществе святого Варнавы разумно считали, что не стоит продлевать детям незапланированные каникулы. Члены правления благотворительного общества не были совсем лишены благородства. Они оплатили похороны и даже отправили мистеру Кемпбеллу пять фунтов «для обеспечения дочери покойного учителя». С горечью думала я: как повезло Обществу святого Варнавы — мама скончалась прежде отца, избавив их от необходимости платить еще десять фунтов вдове. Когда я сказала об этом мистеру Кемпбеллу, он упрекнул меня, но мягко, потому что видел, как я несчастна. Мне казалось, будто отец лишь очередная графа в гроссбухе благотворительного общества, которую вычеркнули за ненадобностью. Без труда представила, как его фамилию перечеркнули жирной чертой и приписали: «Умер».

В последний раз я шла в родительский дом — на поминки.

Ведущая с церковного двора старая тропинка отличалась неровностью, булыжники у нас под ногами поросли мхом. Чайки, протяжно крича, кружили и парили над заливом. Солнце нещадно припекало, у меня болела голова. Мне хотелось спрятаться где-нибудь в тени и прохладе, чтобы подумать о своих родителях в одиночку. Мне не хотелось делиться с кем-то воспоминаниями о них или стоять на каменном полу гостиной в моем, теперь уже бывшем, доме и, чувствуя, что я здесь уже чужая, вести светскую беседу с гостями.

Мы подошли к садовой калитке. Во главе беспорядочной процессии шли мы с мистером Кемпбеллом. Сразу за нами шли Бенни. Леди Бенни привыкла первой входить во все гостиные графства. Похоже, лишь смерть отца вынудила ее уступить мне это почетное право — в первый и последний раз.

За нами, пока мы шли, начался было приглушенный разговор, но внезапно и резко оборвался, заставив меня вынырнуть из своих мыслей. Я почувствовала, как мистер Кемпбелл застыл от удивления и даже споткнулся. Из тени навстречу нам вышел мужчина. Он был в форме морского офицера, форма идеально сидела на его статной фигуре.

Несомненно, он тоже об этом догадывался. Он держался степенно и самоуверенно, надменно склонив голову. Его темные глаза — настолько темные, что их выражение было почти непостижимым — ярко блестели.

Я скорее почувствовала, чем увидела, что мисс Бенни зашевелились и приподнялись на цыпочки позади меня, как высокие маки, что растут вдоль дороги в середине лета. Они определенно добивались его внимания. Я вскинула подбородок и посмотрела на незнакомца в упор. Внезапно воздух словно бы замер между нами. Где-то глубоко у меня в груди сердце пропустило один удар, а затем снова забилось как ни в чем не бывало.

— Мистер Синклар, — как-то неуверенно произнес мистер Кемпбелл, — мы не ожидали…

Незнакомец, не спуская с меня глаз, медленно снял шляпу и поклонился. Он был молод — лет двадцати пяти-двадцати шести. Луч солнца упал на его густые волосы и подчеркнул их иссиня-черный цвет, цвет воронова крыла.

«Вороны — опасные воры, — как-то раз сказал мне отец, когда мы с ним занимались орнитологией. — Они умные и отчаянные… Им нельзя доверять!»