Оливия снова вздрогнула и быстро забралась под простыню.

— Скажи, что я должна делать, и я постараюсь, — пробормотала она, пытаясь говорить приветливо, но слыша, что ее голос звучит тихо и неубедительно.

Саймон круто обернулся.

— Оливия… — Он умолк и начал снова. — Оливия, ты можешь думать что угодно, но я не покупал тебя. Я женился на тебе.

— Да, — сказала Оливия. — Я знаю. — И она не кривила душой. Она действительно знала, что Саймон хотел того, что произошло между ними прошлой ночью, пока не выяснилось, что он читал ее дневник. В глубине души она хотела того же. Но это было невозможно. Больше невозможно. Саймон правильно сделал, что обманул ее. Но теперь она не могла отдать ему ту небольшую часть души, которой он еще не владел. Эта часть была нужна ей для себя. Речь шла о доверии.

— Я знаю, что ты женился на мне, Саймон, — повторила она. — Поэтому я и говорю, что постараюсь.

Из его горла вырвался звук, которого она доселе никогда не слышала. Это бы не стон, не рев, не рычание. Тем не менее он чрезвычайно успешно выражал досаду, гнев, разочарование и, может быть, желание разбить окно.

Оливия еще глубже забралась под простыню.

Казалось, прошли часы, прежде чем Саймон оставил свой пост у окна. С небрежной грацией пройдя по комнате, он подошел к кровати, снял с себя все, кроме трусов, и молча лег рядом. Он не прикоснулся к Оливии, не сказал ей "спокойной ночи", но решительно повернулся на бок и закрыл глаза.

Как большой холеный тигр, обиженно думала она. Неужели он мог уснуть после… после того, что ничего не было? У нее дрогнули губы. Наверное, он научился моментально засыпать еще в те дни, когда нужно было пользоваться любой возможностью для отдыха.

Затем Оливии пришло в голову, что она сама должна научиться этому, если хочет жить с Саймоном. А она хотела жить с ним. Нужно было во что бы то ни стало найти способ сохранить их брак.

Но с каждым прошедшим днем она убеждалась, что надежд на это все меньше и меньше.

Они сделали все, что требовалось от молодоженов. Саймон водил ее в маленькие романтические рестораны, где изысканная кухня сочеталась с прекрасным вином, свечами и тихой музыкой. Он снова взял напрокат лимузин и провез ее по пригородам, где они гуляли по сказочным садам на берегу Сены. Когда Оливия попросила свозить ее в Версаль, он и виду не подал, что бывал в знаменитом дворце Бурбонов уже десятки раз. Саймон покупал ей розы и возил на ночную экскурсию по Сене, был неизменно вежливым и очень сдержанным. Он отвечал на ее вопросы, показывал местные достопримечательности, говорил о погоде и архитектуре Парижа.

Но при этом был застегнут на все пуговицы.

К концу медового месяца Оливия знала о Саймоне еще меньше, чем в тот день, когда выходила за него замуж. А тогда она не знала о нем почти ничего.

Он не сдержался только однажды, когда Оливия, к величайшему собственному стыду, не глядя начала переходить широкий бульвар и едва не попала под автобус.

Саймон с проклятием рванул ее назад. Когда Оливия виновато посмотрела ему в лицо, на нем вместо легкого раздражения был написан лютый гнев, не соответствовавший тяжести ее проступка. Она застыла на месте, не сводя с него глаз. Саймон обнял ее ладонями за щеки и сказал голосом, напоминавшим хруст гравия:

— Оливия, больше никогда так не делай.

Когда она заверила его, что это ни за что не повторится, черты Саймона смягчились и он снова напомнил того уверенного в себе, сводящего с ума мужчину, с которым Оливия познакомилась в лесу Шерраби. А затем он опять надел маску образцового новобрачного. Оливия принужденно улыбнулась и церемонно поблагодарила его за столь пристальное внимание к ее особе.

Теперь каждый вечер по возвращении в гостиницу Саймон доставал из чемоданчика какие-то документы и работал почти до самого утра. Выбитая из колеи Оливия, убежденная, что она должна выполнять условия договора, упрашивала его лечь. Видя, что просьбы не помогают, она купила три новые сексуальные ночные рубашки и делала все, что могла придумать, чтобы заманить его в постель.

Дело не в том, что она хочет его, повторяла себе Оливия. Просто она обещала ему наследника, и, пока это не случится, она будет в долгу перед мужчиной, давшим ей свое имя, крышу над головой и обеспеченную жизнь, которой она никогда доселе не знала.

В последнюю ночь медового месяца, когда Оливия прямо спросила, почему он не хочет с ней спать, Саймон ответил, что он не алтарь и что будь он проклят, если обагрит руки ее жертвенной кровью.

— Но ты сам сказал, что это преимущество, — возразила она.

— Что именно? — Он положил ручку и откинулся на спинку кресла.

— Что я не люблю тебя. Ты сказал…

— Я знаю, что я сказал. Но есть разница между нелюбящей женщиной и айсбергом. Айсберги угнетают мужчину. Они мешают ему выражать свою личность.

— Ох… Я не хотела…

— Я знаю, что ты не хотела. Но так вышло. Ты очень красивая, Оливия. К несчастью, мне не доставляет большого удовольствия необходимость плавить лед. Вот и все. Рассказ окончен.

И их брак заодно? Нет. Она этого не позволит. Да как он смел назвать ее айсбергом? Оливия спустила ноги с кровати и пошла к нему. Красная прозрачная ночная рубашка развевалась вокруг ее щиколоток как пламя.

— Хочешь сказать, что ты для этого недостаточно горяч? — съязвила она, отбрасывая волосы и соблазнительно спуская с плеч тонкие бретельки.

У Саймона раздулись ноздри.

— Придумай что-нибудь получше, Оливия, — негромко сказал он. Когда женщина оказалась совсем рядом, глаза Саймона стали странно пустыми и он со злобной улыбкой пробормотал: — Отлично. Итак, да здравствует Англия и род Себастьянов!

С этими словами он раздвинул колени, положил ладони на ее бедра и притянул Оливию к себе.

Глава 9

— У вас тут весело как на кладбище, — заметила Диана, заглянув в кабинет Саймона. — Что, фирма на грани финансового краха, мистер Себастьян? Или опять двоюродные одолели?

— Двоюродные? — Саймон снял ноги со стола и выпрямился в кресле. — Ты имеешь в виду Джералда?

— Нет, другую, Эмму. Если бы это был Джералд, вы бы сказали "я занят" и положили трубку.

С тех пор, как Диана месяц назад завела себе дружка, она стала намного более дерзкой, недовольно подумал Саймон. Куда девалась прежняя мышка? К сожалению, его брак с Оливией не дал того же результата. Скорее наоборот. В последнее время он ловил себя на том, что становится таким же молчаливым и погруженным в себя, как Зак.

— Диана, — спросил он, — тебе что, делать нечего?

Диана показала глазами на Зака, который снял пиджак и развалился в одном из мягких вращающихся кресел, приобретенных Саймоном для удобства клиентов.

— У меня по крайней мере столько же работы, сколько и у него, — нагло ответила она и хлопнула дверью.

— Нам придется от нее избавиться, — проворчал Зак.

— Почему? Она делает свое дело. И мирится с твоей кельтской мрачностью и моим англосакским высокомерием.

— Да, конечно. Но за последний месяц она стала чертовски нахальной.

— Так ты против нахальства?

Зак неохотно улыбнулся.

— Не совсем. Я против нахальства секретарши, которая раньше держала язык за зубами и работала не поднимая головы.

Саймон пожал плечами.

— Полагаю, что ты не прав. С Дианой не так уж трудно ладить. — Он включил компьютер и, не глядя на партнера, небрежно спросил: — Ничего не слышал об Эмме?

— Нет. С какой стати? Она наверняка путается с этим банкиром. Или каким-нибудь молодым жеребцом.

— Нет, не путается. Она купила квартиру не то в Гринвич-Виллидж, не то где-то неподалеку и занимается благотворительностью. Создает фонд для детей, которых называет "непривилегированными". Другими словами, для тех, родители которых — если они существуют — сидят без денег, не имеют образования и ни на что хорошее рассчитывать не могут.

Зак тут же сел прямо.

— Ты хочешь сказать, что она уехала из "Дубов"?

— Угу. Дядя Мэтью и тетя Маргарет от этого не в восторге.

— Немного независимости ей не повредит. — Зак снова погрузился в кресло и вытянул ноги.

— Не думаю, что их волнует ее независимость. Скорее работа, которой она занимается.

— Работа? Эмма работает? — Зак откинул упавшие на глаза длинные волосы. — Ты про благотворительность, что ли? Так это просто ее способ убить время.

— Не только. Она придумывает призывы, рассчитанные на то, чтобы выудить приличные суммы у солидных компаний. Но для этого ей приходится изучать, что собой представляют детки, которым она пытается помогать. — Саймон набрал на экране несколько рядов цифр, дожидаясь реакции Зака. Он не сомневался, что реакция рано или поздно последует.

— Что это значит, черт побери? — тут же вскинулся Зак.

— Это значит, что она ездит в те места, которые тетя с дядей предпочитали ей не показывать.

— Серьезно?

— Угу. — Саймон сделал вид, что увлечен цифрами. Сидевшая в приемной Диана снова и снова мурлыкала "Желтую розу Техаса". Ее новый дружок приехал из Техаса. Саймон открыл рот, чтобы приказать ей сменить пластинку, но Зак перебил его:

— И что же это за места?

Ага. Клюнул.

— Не слишком приятные. К ней дважды вызывали "скорую помощь". Во всяком случае, мне так сказали.

— "Скор-рую помощь"? — раскатисто произнес Зак. — Какого чер-рта ей понадобилась "скор-рая"?

— Латали после того, как она встала на пути пьяного, с кулаками набросившегося на жену и пятилетнего сына. Это было в первый раз.

Морщины вокруг рта Зака стали такими глубокими, словно их вырезали ножом.

— А во второй?

— Какой-то тип пытался изнасиловать ее. Но подоспела полиция и помешала ему.