Черт побери! Коуди подождал, пока она не повернула за угол, стоя как солдат на параде. И поймал себя на мысли: как бы она выглядела, если бы на этих прекрасных губах играла улыбка? Он ненавидел себя. Ненавидел за то, что такая мысль взбрела ему в голову.


Прохладным весенним утром почти все жители города поднялись с рассветом, чтобы проводить невест. Усердно посещающие церковь дамы раздавали кофе и сладкие пирожки с вареньем, испеченные по такому случаю. Местный скрипач двигался в толпе, на ходу играя свадебную польку и вызывая аплодисменты. То тут, то там начинали отплясывать джипу. За ночь какой-то шутник написал на некоторых фургонах: «Доедем до Орегона — или лопнем!» Надпись веселила людей.

Все невесты, кроме Перрин Уэйверли, Джейн Мангер и сестричек — Мем Грант и Бути Гловер, — были окружены толпой друзей и родственников, которые пришли пожелать им счастливого пути и удачи. Последовал обмен торопливыми объятиями; пролились слезы; дрожащие руки принимали последние подарки. Копченый Джо Райли ударил в обеденный гонг, подавая сигнал, — настало время разойтись по фургонам.

Уэбб Коут медленно ехал верхом рядом с Коуди во главе каравана; едва заметно улыбаясь, мужчины наблюдали, как женщины решали, кто из них будет править первой, как брали потом в руки поводья, тянувшиеся по широким спинам мулов. Корова, привязанная к задку фургона Тии Ривз и Уны Норрис, отвязалась. Где-то посередине каравана под колеса свалилась с чьей-то головы шляпка.

— Это будет чудо, если мы довезем наших дам до Орегона, — заметил Коуди, наблюдая, как молоденький парнишка бросил помятую шляпку на сиденье фургона.

Кучка зевак развеселилась, когда Майлз Досон спрыгнул с лошади, чтобы заново привязать корову к задку фургона мисс Ривз и мисс Норрис.

Уэбб обвел блестящими черными глазами низкие холмы, которые им предстояло пересечь до полуночи. Холодный ветер разметал его волосы, теребил полы куртки из оленьей кожи.

— Мы проедем двадцать миль, даже если отправимся в путь гораздо позднее.

— Тебе все это нравится, не так ли? — спросил Коуди.

— Я отдал бы половину отцовского состояния, чтобы всю оставшуюся жизнь ничего больше не делать, только водить такие караваны.

Коуди улыбнулся:

— То, что ты сейчас слышишь, — вовсе не ветер. Это твой отец переворачивается в гробу.

Уэбб рассмеялся:

— Думаю, он бы меня понял. А вот почему ты решил, что это твой последний прогон, мне трудно понять.

— Ты же знаешь причины.

Многие понимали: рано или поздно эти равнины обагрятся потоками крови. Каждый раз, когда Коуди вел караван по индейской территории, он видел все новые подтверждения нарастающего гнева и беспокойства. У него были друзья как среди индейцев, так и среди белых, и он не хотел участвовать в предстоящей войне. А войны не избежать — на сей счет у него уже не было сомнений.

— Так что, капитан, — Уэбб перегнулся через карабин, лежащий у него на коленях, — мы уже готовы или будем торчать тут весь день?

Коуди глянул на фургоны, сбившиеся в кучу у переправы. Он подумал обо всех этих, в сущности, бестолковых женщинах, за которых отвечал. Да поможет им Бог остаться в живых!

Коуди снял шляпу и описал ею широкий круг над головой.

— Но-о-о-о! Поехали!

Путешествие началось.

Глава 2

Они проехали мимо первых могил на третий день пути.

— Мистер Коут говорит, что это холера. — Перрин смотрела на холмики, чуть припорошенные весенним снегом, и старалась не думать о том, как замерзли уже у нее ноги. — Да, эти люди не слишком далеко уехали…

Фургон, в котором они ехали с Хильдой Клам, наскочил на камень, а потом, покачиваясь, миновал несколько деревянных крестов. Снег мешал разглядеть имена, которые, возможно, были вырезаны на крестах.

— Моя мама говорит, не важен результат, важен процесс. — Хильда взяла у Перрин вожжи: настала ее очередь управлять мулами. Она смотрела сквозь падающие хлопья снега на деревянные кресты.

Теперь, когда Перрин не нужно было больше беспокоиться о мулах, она со вздохом расслабилась, откинувшись на низкую деревянную спинку, и подумала о том, что ждет ее впереди. До сих пор ее жизненный путь был тряской дорогой со всевозможными препятствиями. Она знала: большую часть ее проблем мог бы разрешить мужчина. Но мужчины эгоисты — так было всегда. Джэрин Уэйверли отнял у нее уверенность в себе и чувство собственного достоинства. Джозеф погубил ее репутацию, ее доброе имя.

Нет оснований полагать, что неизвестный жених, ожидающий ее в Орегоне, не будет таким же. Он возьмет ее тело, ее труд и ее будущее. И ей нечего возразить. У нее нет выбора.

Перрин коснулась лба кончиками затянутых в перчатки пальцев.

— Странно, правда? Даже мелкие проступки могут привести к самым неприятным последствиям, — пробормотала она, не сознавая, что говорит вслух. — Однажды ты ступаешь на путь и действительно не знаешь, как далеко он тебя уведет. Но все начинается с мелких проступков.

Вид могил вызвал в ее памяти образы всех тех, кого она потеряла. Родителей, дядю и тетю, которые ее вырастили, мужа. Друга там, приятельницу здесь.

Джозеф был ее последней потерей, хотя она не могла носить по нему траур надлежащим образом. Если быть совершенно честной, Перрин не была уверена, что по-настоящему горевала о смерти Джозефа. Она испытывала к нему какие-то неопределенные чувства. Да, конечно, была привязанность и благодарность, но также и чувство обиды и гнев.

Именно из-за Джозефа она подумала о мелких проступках, ведущих к серьезным последствиям. Решение принять приглашение и прокатиться в экипаже Джозефа, чтобы спрятаться от внезапного ливня, привело ее к побегу из Чейзити.

На самом же деле начало было еще более тривиальным. Перрин выйдет замуж за незнакомца из Орегона потому, что в то утро, год назад, шел дождь и она решила пойти в лавочку Брейди, чтобы умолять о продлении кредита.

Или, может быть, она сидит в фургоне потому, что Джэрин Уэйверли умер, умер, когда этого можно было избежать, умер, оставив ее без средств к существованию, что и привело к росту ее долга у Брейди и стало причиной того, что она вышла на улицу дождливым утром, что, в свою очередь, подтолкнуло ее принять приглашение проехаться в экипаже Джозефа.

А может быть, она должна выйти замуж за незнакомца потому, что Джэрин Уэйверли и его брат купили склады на берегу реки, принадлежавшие ее дяде, и таким образом они познакомились и решили пожениться, а ревность Джэрина и привела к этому ужасному выстрелу из ружья, в результате чего последовала нелепая смерть Джэрина, что, в свою очередь… Перрин потерла лоб — из-за всех этих мыслей у нее разболелась голова.

Хильда кашлянула в кулак и смахнула с полей шляпки снежные хлопья.

— Никто не застрахован от ошибок, — сказала она минуту спустя. И бросила на Перрин беглый взгляд, полный любопытства и симпатии. — Да, иногда мы все совершаем поступки, о которых впоследствии жалеем.

Перрин с благодарностью кивнула. Проведя вместе с Хильдой три дня, она догадывалась, что та ей сочувствует, что никого не судит и не обвиняет. Однако Перрин сомневалась, что остальные невесты могут быть столь же великодушны. Теперь-то Августа наверняка позаботилась о том, чтобы все узнали… Если только не слыхали этих сплетен раньше.

Она потупилась, машинально сняла перчатки. Сейчас ей казалось, что у нее не будет возможности начать жизнь заново. Пока Августа в этом караване, репутация Перрин — в ее руках.

— Не знаю, зачем я здесь, — задумчиво проговорила она, глядя на косо падающий снег. — Я все время думаю… если бы я изменила хотя бы один свой мелкий поступок или же решение, которое приняла несколько лет назад, может, теперь все было бы иначе…

— А я вот точно знаю, почему еду в Орегон, — хихикнув, сообщила Хильда. — Мне двадцать восемь лет, я самая заурядная женщина, и мне ни разу не предлагали руку и сердце. Это мой шанс выйти замуж и завести детей. Другой такой возможности, наверное, не представится. — Холодный серебряный парок клубился над ее губами. — Я полагаю, для учительницы будет шанс, потому что много семей уже двинулось в Орегон. Во всяком случае, я надеюсь на лучшее, — добавила она с веселой улыбкой.

Перрин внимательно посмотрела на Хильду и удивилась: как может она быть такой веселой, когда они обе чувствуют себя развалинами, страдающими от последствий дорожной лихорадки?

Все женщины, за исключением Сары Дженнингс, страдали от дорожной лихорадки, которую, как сказала Сара, в армии называют «болезнью конных переходов». Хотя они и следовали совету Копченого Джо — сосали гальку, — облегчение приходило только тогда, когда фургоны останавливались и тряска, болтанка, толчки и дребезжание наконец-то прекращались.

— Я беспокоюсь за Уинни Ларсон, — заметила Перрин. Несмотря на снег и холод, лоб ее покрылся испариной. Она тихонько застонала, когда фургон снова наехал на камень. — Уинни до сих пор в самом плачевном состоянии. Джейн Мангер устроила ей постель в задней части фургона и погоняет мулов одна без передышки.

Разговор отвлек ее от мыслей о резях в желудке и головной боли. Она пыталась не думать о стуке в висках, о неослабевающей качке и о жестком деревянном сиденье, от которого у нее на крестце образовались синяки, — и уж тем более не думать о холоде, ледяные пальцы которого забирались в перчатки и за воротник.

Коуди Сноу — еще одна проблема, о которой Перрин сейчас старалась не думать. Она так и не решила, какие чувства к нему испытывает, как его воспринимать. Ее раздражало, что она тратит понапрасну столько времени, думая о нем и вспоминая их вечернюю встречу.

— Мать Уинни и моя мама были знакомы в Германии, — сообщила Хильда.

— Значит, вы с Уинни подруги?

Перрин надеялась, что вопрос не выдал ее удивления. Острый ум Хильды, ее проницательность совершенно не соответствовали пассивности и отрешенности Уинни. Когда бы Перрин ни наталкивалась на Уинни Ларсон, та всегда была вялой и ко всему безразличной. Уинни никогда ни с кем не спорила, и казалось, что она все время пребывает где-то далеко в своих фантазиях, в мирах, доступных только ей одной.