Значит, Перрин считала, что он просто воспользовался ею, чтобы удовлетворить свою страсть? Это ведь так удобно во время продолжительного путешествия…

Ответы на эти вопросы ускользали от него, вернее, он не хотел анализировать, не хотел признаваться самому себе, что у него возникли серьезные чувства к этой женщине.

Глава 18

Наконец они покончили с дневными делами. Почти все женщины укололись о колючки кактусов, а у Тии было растяжение на левом запястье. И на каждом фургоне красовались дыры от пуль. Гек Келзи при свете фонаря чинил простреленные ведра для питьевой воды. Майлз Досон возился с мулом Копченого Джо: во время набега бедняге повредили ухо.

— Конечно, наше будущее зависит от выручки за оружие и порох. Мы должны доставить фургон с оружием в Орегон, — сказала Перрин, подняв голову к первым ярким звездам, которые разорвали мрак ночного неба. — Но мы боимся Куинтона и его шайки.

Перрин стояла рядом с Коуди у густых зарослей заячьих лапок. Запах пороха и дым все еще висели в воздухе после первых уроков стрельбы. Перрин вдыхала запах серы и дымок от жарящихся буйволиных отбивных, вдыхала ароматы бекона и бобов — дразнящие запахи теплой ночи.

Коуди поднес к губам кружку с кофе.

— Как отреагируют женщины, если я оставлю Гека охранять фургоны, а мы с Уэббом попытаемся организовать погоню за Куинтоном и его людьми?

Перрин оторвала взгляд от желваков, игравших на скулах Коуди.

— Гек Келзи — хороший человек, — лаконично ответила она после продолжительной паузы. — Но у него нет навыков караванщика. Сомневаюсь, что он смог бы предотвратить резню, если бы Майлз Досон бросился, как он и намеревался, в индейскую деревню освобождать Мем.

Перрин вообще-то отчитала Мем за ее безрассудство, но не была уверена, что Мем слышала хотя бы слово из ее нотации. Мем улыбалась с отсутствующим видом и кивала головой; ее мысли витали где-то очень далеко.

Коуди выплеснул кофейный осадок на землю и бросил кружку к фургону Копченого Джо.

— Я опасался, что именно так вы и скажете. — Сунув большие пальцы в задние карманы штанов, он продолжал, глядя мимо нее: — Я скучал по тебе.

Перрин замерла, почувствовав стеснение в груди.

— Если мы уже все обсудили, я пойду ставить палатку. — Она сказала себе, что не хочет больше слышать Коуди, что бы он ни сказал. И все-таки… зная, что она увидится с ним сегодня вечером, Перрин истратила драгоценную воду, чтобы смыть белую замазку со своего лица.

Коуди загородил ей дорогу.

— Ты хочешь, чтобы я попросил прощения за то, что произошло между нами? Я об этом вовсе не жалею. Ты хочешь, чтобы я поклялся, что этого больше не произойдет? Я очень надеюсь, что это случится еще. Я не могу выбросить тебя из головы.

— Пожалуйста, Коуди, дай мне пройти. — Ее шея и щеки порозовели, а тело вспомнило ту жаркую ночь и крепкие мозолистые руки. Да, Перрив помнила все, и эти воспоминания причиняли ей боль.

Подняв руку, Коуди убрал локон, упавший ей на щеку.

— Что ты от меня хочешь, Перрив?

Удивленная его вопросом, она взглянула в его глаза, в глубине которых собиралась буря. Морщинки, идущие от носа к губам, сделались глубже. Здравый смысл подсказывал ей: быстрее беги, беги от него, — но кончики его пальцев на ее щеке, казалось, пригвоздили ее к месту, у нее не было сил пошевелиться, она едва могла дышать.

— Я ничего не хочу от тебя, — прошептала Перрин. Его пальцы коснулись уголка ее губ.

— А я знаю, чего хочу. Думаю… надеюсь, что и ты хочешь того же. — Его горящий взгляд сверлил ее насквозь. — Перрин, ради Бога! Мы с тобой ходим кругами, словно дикие кошки. Ничего не изменилось, только половину времени мы шипим друг на друга, а другую половину…

— Коуди, пожалуйста. Не надо. — Глаза ее закрылись, а из горла вырвался тихий стой.

Хотя вокруг сгущалась тьма, но кто-то мог заметить две тени, слившиеся в одну. Эта мысль напугала ее, и Перрин заставила себя отступить на шаг. Она прижала ладонь к губам. Почувствовав, что Коуди сделал движение ей навстречу, она напряглась и расправила плечи, решимость ее окрепла.

— Мы совершили ошибку, — сказала Перрин, потупившись. — Больше мы ее не повторим.

Теплые руки сомкнулись вокруг ее талии, и она шумно вздохнула. Коуди поцеловал ее в шею, и горячее прикосновение его губ заставило ее покачнуться и затрепетать.

— И ты можешь об этом забыть? — хрипло спросил он, обдавая горячим дыханием ее кожу. Да, она никогда этого не забудет.

— Я хочу… я хочу… — Сердце ее бешено заколотилось. Неожиданно Перрин почувствовала непреодолимое желание — наброситься на него с кулаками. Она хотела бить его в грудь и плакать, пока у нее не кончатся слезы. И еще ей хотелось, чтобы он ее обнял и успокоил, сказал, что они всегда будут вместе. Гнев переполнил ее, когда она поняла, что этого никогда не произойдет.

Ее трепещущее тело не поняло разницу между гневом и страстью. Тот же быстрый ток крови, тот же горячий румянец окрасил ее щеки. Дыхание ее участилось. Глянув в его лицо, Перрин увидела Коуди как бы сквозь пелену и почувствовала, как ослабели ее руки и ноги. День и ночь думала она о его сильных руках, возносящих ее тело на высоты, о существовании которых она и не подозревала. Перрин постоянно слышала его голос, страстно шепчущий ее имя, она помнила каждое мгновение близости с ним.

Сжав кулаки, Перрин смотрела на него с отчаянной решимостью, и все, что она чувствовала, было написано у нее на лице.

— Я не буду твоей любовницей, Коуди. Не буду твоей игрушкой на время этого бесконечного путешествия. — Собственные слова причиняли ей боль — ее тянуло к Коуди. — Если я не докажу самой себе, что я больше чем прыщик, который может сковырнуть любой мужчина, тогда я — человек конченый. Я никогда не смогу заслужить уважения, если сама не буду уважать себя.

Коуди пристально смотрел на нее; его желание было столь велико, что она даже на расстоянии почувствовала его.

— Ты не сможешь уважать себя, пока не будешь ходить с высоко поднятой головой. Ты знаешь, что ходишь, опустив голову, и смотришь в землю? — Его долгий взгляд стал ироничным. — И, черт побери, Перрин, ты вовсе не прыщик!

— Тогда кто же я для тебя? — Ее хриплый шепоток выдавал нетерпение услышать ответ — ответ, которого он не может дать.

— Я пока не знаю, понимаешь? Черт возьми, я не знаю! — Он провел пятерней по волосам, спадавшим ему на лоб.

— Чего ты ищешь, Коуди? Чего ты хочешь?

— Настало время решить, — ответил он наконец, играя желваками. — Я хочу иметь клочок земли. Немного скота. Лошадей.

— А в твоих мечтах есть место для людей? — спросила Перрин, стараясь разглядеть в темноте его лицо. — Кто будет жить с тобой в твоем доме?

— Только я.

«И уж конечно, не женщина, которая когда-то была любовницей другого».

Перрин беспомощно уронила руки.

— Мы оба трусы, Коуди Сноу, — сказала она наконец. — Ни у одного из нас не хватает храбрости доверять другому и любить. Мы оба — трусы.

Перрин чувствовала на себе горящий взгляд Коуди, когда возвращалась к своему фургону. Ей отчаянно хотелось бежать ему навстречу, а не уходить от него прочь. Но она не могла позволить еще одному мужчине разрушить ее репутацию, ведь для того, чтобы восстановить ее, она приложила столько усилий.


Все написали свои имена смолой на Индепенданс-Рок[4] и заплатили по три доллара с фургона, чтобы пересечь высокие быстрые воды Суитуотер-Ривер. И вот они въехали в край глубоких песков и постоянных сумерек. Когда женщины набрались достаточно сил, чтобы говорить, они шутили, что комары теперь стали размером с колибри.

Дорога плавно взбиралась на высоту восьми тысяч футов в Скалистых горах, в направлении Саут-Пас.

На севере Августа видела ошеломляющие пики хребта Уинд-Ривер, возвышающиеся над огромными серыми топями. На юге взлетала ввысь плоская вершина Столовой горы.

Она хлопнула вожжами по спинам своих мулов — движение, ставшее теперь автоматическим. Безобразные перчатки из оленьей кожи, которые она взяла взаймы у одного из погонщиков, скрывали ее руки, которые за последние недели окончательно загрубели. Волдыри затвердели и превратились в мозоли.

И это была не единственная удивительная перемена, произошедшая в ней. Когда Августа опускала воротник и вглядывалась в зеркало, она видела полоску коричневой кожи над молочной белизной внизу. Только ее нос продолжал обгорать и лупиться.

Теперь Августа умела устанавливать палатку и научилась разжигать костер, если ветер был не слишком сильным. И сама варила кофе. И готовила себе завтраки и ужины. Меню никогда не изменялось. Она ела ветчину и бобы на завтрак, непропеченные бисквиты и жареную колбасу в обед и на ужин. Когда она научилась готовить — и никто не был удивлен этим больше, чем она сама, — ей пришло в голову, что она может спросить Сару, как жарить бифштекс из антилопы. Ведь было бы глупо отказываться от дичи, которую время от времени мужчины приносили в лагерь. Августа старалась внести разнообразие в свое скудное меню.

И, к своему удивлению, стала ухаживать за собой. А еще более удивительно, что впервые за всю свою жизнь она добилась чего-то без помощи своего имени и предков.

С каждым днем Августа чувствовала себя все увереннее. Однако постоянно слабела от переутомления. Она начинала беспокоиться: ей становилось все труднее и труднее выбираться из постели и смотреть в лицо новому суровому дню.

Каждый раз, когда какая-нибудь из невест спрыгивала с фургона, чтобы пойти рядом и дать отдых плечам, затекшим от сидения с вожжами, у Августы появлялось желание иметь соседку по фургону. Было бы значительно легче, если бы кто-то разделил с ней работу, взяв на себя часть ежедневных хлопот.

Было бы здорово, если бы кто-то заметил те перемены, которые в ней произошли, а возможно, и сказал бы словечко похвалы.

Закусив губу, Августа обошла фургон и развернула своих мулов, прежде чем натянуть вожжи.