Мем заставила свою лошадь идти в ногу с его конем настолько близко, что ее юбки касались его штанов с бахромой.

— А ваша мать еще жива? Вернется ли она когда-нибудь на Запад, в Америку? — Мем понимала, что с ее стороны невежливо задавать такие личные вопросы, но не могла удержаться. Ей ужасно хотелось знать о нем все.

Солнце окрасило ее лицо в бронзово-медные тона.

— Моя мать еще в добром здравии и до сих пор красива. — Он рассмеялся. — Сомневаюсь, что ей захотелось бы вернуться на Запад. Она очень привыкла к удобствам Англии.

Мем представила себе стройную, грациозную женщину с большими черными глазами и с классическим резким профилем Уэбба. Очень красивую. Она вздохнула, опустив плечи.

Время от времени Мем замечала, что погонщики поглядывают на Перрин Уэйверли и Августу Бонд, когда те проходят мимо. И ей было любопытно: что чувствует красивая женщина, на которую оборачиваются все мужчины? О чем думает такая женщина, глядя в зеркало? Чувствует ли себя неотразимой и всемогущей? А может, ей смешно? Мем этого никогда, не доведется узнать.

— А как зовут вашу мать?

Уэбб посмотрел на нее с выражением снисходительности на лице. Ее любопытство, казалось, забавляло его.

— Ее имя — Весенний Ветер, мисс Грант.

— Весенний Ветер. — Ей понравилось имя, понравились образы и ассоциации, возникающие при звуках этого имени. — А у вас есть индейское имя?

— Танка Тункан. Что означает Большой Камень. — Он засмеялся, увидев ее озадаченное выражение. — Когда мне в первый раз позволили присутствовать при набеге на индейцев племени кроу — в качестве младшего носителя мокасин Снежной Птицы, — со мной случилась неприятность: споткнулся о большой камень и вниз головой полетел с обрыва. От шума весь охотничий лагерь кроу поднялся как по тревоге. Так что наш отряд вернулся в деревню, не сделав ни одного выстрела. С того дня меня стали называть Танка Тункан. Он улыбнулся своим воспоминаниям. Потом объяснил, что индейцам сиу дают в течение жизни несколько имен: детское имя, подростковое имя, взрослое имя, а также настоящее имя, которое никто никогда никому не раскрывает.

— Если бы я остался в деревне, мне пришлось бы провести следующие несколько лет, стараясь заслужить имя, которое больше подходит воину.

Мем внимательно рассматривала его строгое широкоскулое лицо, пытаясь представить его мальчиком, живущим жизнью, какую она могла только вообразить. Ей хотелось бы знать его настоящее имя. Он был самым экзотическим мужчиной из всех, что встречались ей.

— Кстати об именах, — сказала Мем, пользуясь случаем, чтобы сообщить то, о чем долго размышляла. — Я полагаю, мы уже достаточно хорошо знакомы, чтобы… ну, мне бы хотелось, чтобы вы называли меня Мем, а не мисс Грант.

Он молча отвернулся. Когда молчание слишком уж затянулось, она добавила:

— Когда мы с вами одни. — Это замечание было так похоже на то, что могла бы сказать Августа Бонд, что Мем поморщилась и поспешно поправилась: — Пожалуйста, зовите меня Мем в любое время.

Этого, как она тотчас же поняла, никогда не случится. Во всяком случае, не в этом веке, когда супруги, женатые по тридцать лет, называют друг друга на людях «мистер» и «миссис». И не в такое время, когда индейца могли высечь только за то, что он пристальным взглядом посмотрел на белую женщину.

Ее щеки запылали. Если бы Мем не сидела верхом на лошади, она бы в отчаянии всплеснула руками.

Чем дольше молчал Уэбб, тем горячее становились щеки Мем. Слишком поздно поняла она, что совершила непростительную ошибку. Из-за этого ее промаха он плохо о ней подумает. И что еще хуже, решит, что она вешается ему на шею.

Мем наконец заставила себя прервать тягостное молчание.

— Конечно, если называть меня по имени вам неудобно… — Она сказала это так тихо, что только острый слух скаута мог уловить ее слова.

Он ответил, не глядя на нее:

— Сомневаюсь, что капитан одобрил бы подобную фамильярность. — Он оглядел горизонт; взгляд его задержался на чем-то, но Мем так и не поняла, что же увидел ее спутник.

Внезапно день для нее словно померк, день, омраченный столь унизительным оскорблением. А вокруг — широкие открытые просторы, и никуда не свернешь, никуда не спрячешься от обидчика. Глядя прямо перед собой, она покачивалась в седле, и щеки ее горели, — Мем поняла, что их долгие беседы у тлеющего костра Копченого Джо для него ровным счетом ничего не значили.

Она верила, что у них завязались дружеские отношения. Теперь же оказалось, что Уэбб просто коротал время с глупой женщиной, которая приходила, потому что не могла заснуть, и занимала его место у костра. Она ошибочно приняла обычную вежливость за какой-то особый интерес к своей персоне.

Мем страстно желала, чтобы земля под ней разверзлась и поглотила ее. Какое-то мгновение норовистая лошадь будет цепляться за вздыбившуюся девственную равнину, но в следующую минуту и она, и лошадь исчезнут, и Уэбб Коут вздохнет с облегчением и поскачет в полном одиночестве.

И тут он чуть наклонился, и его мустанг рванулся вперед. Конь удалялся так быстро, что Мем едва расслышала голос Уэбба.

— Поезжайте к Коуди! — прокричал он.

Очнувшись от горестных дум, Мем в замешательстве схватилась за поводья своей лошади, чтобы она не бросилась вслед за мустангом. Ее лошадь описала круг, не желая подчиняться. Когда Мем наконец удалось совладать с ней, она подняла голову, вглядываясь в даль, и увидела Уэбба, во весь опор скакавшего к какому-то белому пятну.

Несколько секунд спустя Мем поняла, что белое пятно — это одинокий фургон, свернувший с дороги, тянувшейся вдоль берега Платт. Щурясь от пыли, поднятой норовистой лошадью, она снова посмотрела вслед Уэббу.

Даже на ее неопытный взгляд что-то казалось не так. Фургоны редко путешествуют в одиночку — неужели этот был брошен тем караваном, который идет впереди? Любопытство и жажда приключений побуждали ее последовать за Уэббом, чтобы самой разобраться в ситуации. Но здравомыслие, как обычно, перевесило.

Мем в задумчивости тронула поводья. Пришпоривая лошадь, она надеялась, что сможет удержаться в седле достаточно долго и довезет послание Уэбба до Коуди Сноу. Мем была даже рада этому поручению — оно отвлекало от мыслей о пережитом унижении.

— Мем Грант, — пробормотала она сквозь зубы. — Ты глупая, влюбчивая старая дева. Разве ты ничему не научилась за двадцать восемь лет?

Через год она будет смеяться над собой — вообразила, что такой мужчина, как Уэбб Коут, может ею заинтересоваться. Она запомнит сегодняшний день и всегда будет со стыдом вспоминать о собственной наглости: сказать Уэббу, чтобы он называл ее по имени.

Но сейчас его отказ причинил ей такие же мучения, как и ее головная боль, от которой, казалось, раскалывается голова.

Глава 10

Коуди легким галопом поскакал к обозу и велел Майлзу Досону остановить караван в четверти мили от одинокого фургона. Быстро осмотревшись, он направился к песчаному холму, где стояла поджидавшая его Перрин.

Она смотрела на запад, в направлении алых облаков, вздымающихся к небесам вдоль линии горизонта, а во тьме у самой земли полыхали молнии. Поднявшийся ветер выдувал темные пряди из-под ее шляпки, облеплял юбками ягодицы и бедра, и Коуди, увидев ее, вдруг почувствовал стеснение в груди.

Она, как тростинка на ветру, выглядела такой беззащитной и одинокой на фоне неба и необозримой равнины… Он сам себе удивился — удивился внезапно возникшему желанию прижать ее к своей груди и защитить от непогоды, от ударов судьбы и одиночества, навязанного ей.

Коуди не понимал, почему его так тянет к этой женщине. Он не желал ее. Если бы он и не решил, что в его жизни женщин больше не будет, он все равно не выбрал бы женщину, похожую на Перрин Уэйверли, несмотря на ее красоту. Она недолюбливает мужчин, ждет от них самого худшего. Она упряма и непокладиста.

И она была любовницей другого.

Развитие их отношений раздражало Коуди и вместе с тем волновало его. В конце каждого дня Перрин приходила к нему на встречу с настороженным взглядом, ища повода к ссоре, явно ожидая схватки характеров. И это несмотря на то, что ему частенько приходилось скрипя зубами идти на уступки — лишь бы в караване все шло гладко.

И вот как раз тогда, когда он решил послать ее к дьяволу с ее манерой себя вести, у них вдруг возникло полное взаимопонимание — он смотрел ей в лицо и понимал, что она чувствует то же; что чувствовал он, воспринимает ситуацию точно так же, как воспринимал ее он. Такого Коуди еще никогда не испытывал при общении с женщиной, это была странная, не поддающаяся описанию гармония мыслей и чувств.

Такие моменты выбивали его из колеи, заставляли думать о чем-то таком, к чему он не мог подобрать названия, но от мыслей этих он испытывал какое-то непонятное беспокойство и душевную тревогу, похожую на ту, какую испытываешь, когда скачешь по прерии в полном одиночестве. В такие минуты он чувствовал полнейшую пустоту в груди, словно ему не хватало чего-то, чего-то такого, о чем он, сам того не ведая, долго тосковал.

Коуди нахмурился, подъехав к Перрин. Ее темные волосы были тщательно разделены прямым пробором и забраны на затылке в тяжелый пучок. Выбивавшиеся из-под шляпки пряди развевались на ветру. Ее огромные глаза были того же теплого цвета, что седло его лошади. Губы ее напоминали о ранней землянике.

Нет, она ему не нужна. Черт побери, он этого не хочет!

— Скажите женщинам, что мы сделаем остановку, чтобы похоронить двоих людей. — Голос его был хриплым, и слова звучали как приказ.

Перрин кивнула. Скрестив на груди руки, она стояла, глядя на вспышки молний, прорезавшие темную гряду облаков.

— Холера?

Наблюдая за ее лицом, Коуди вдруг понял, что Перрин боится молний. Он почувствовал, что она смотрит на него таким же оценивающим взглядом, каким смотрела на молнии, словно он, Коуди, столь же опасен, непостижим и необуздан, как буйство стихий.