Когда понадобилось встретить тетушку, командировали, естественно, Максима.

– Пожалуйста, встреть Тамару Сергеевну! – с горячей просьбой обратилась Варвара Сергеевна к Максиму. – Сам знаешь, Вадима с Юрой нет в Москве, а Ане за руль лучше пока не садиться…

Максим согласился.

Дав точные указания – время прибытия и номер поезда, вагона и места, Аня с матерью принялись накрывать на стол – тетушка любила поесть.

Когда все было готово, они присели в гостиной отдохнуть.

– Поезд уже пришел, – мать посмотрела на часы. – сейчас они не спеша дойдут до стоянки, где Максим оставил машину, потом где-нибудь в пробке постоят…

– Да, их надо ждать где-то минут через сорок, через час.

Ни через сорок минут, ни через час они никого не дождались. Позвонив на мобильный, они только услышали странный до неузнаваемости голос Максима, и единственное, что поняли, что он не приедет.

– Ты где? Тетю встретил? – кричала в трубку Аня.

– Все в порядке? Нет? А что у нее? Что, плохо с сердцем? – вторила ей Варвара Сергеевна.

Ответы слышались невразумительные.

Стараясь не волноваться, они позавтракали за столом, который должен был удивить приехавшую родственницу, еще раз позвонили Максиму, но телефон был теперь уже выключен или находился вне зоны действия сети. Варвара Сергеевна махнула рукой – с ее сестрой всегда происходило что-то невероятное, а Аня разозлилась на Максима, который мог бы и позвонить…

Обе сердились, но обе в глубине души подозревали тетку в какой-то каверзе.

…Максим появился в доме поздно вечером, благоухая хорошим коньяком. Походка, жесты, гримасы – все выдавало человека, который с пользой провел день.

– А где тетя? – в один голос спросили мать и дочь.

– Катит к себе домой, – Максим махнул рукой в сторону Смоленской площади.

– Как – катит? – оторопели дамы.

– Ту-у-у-ту… – изобразил движение поезда Максим.

– Она же сегодня только приехала…

– И уже уехала, тем же паровозом.

– А где ты был весь день? – Аня вдруг заговорила тоном злой жены.

– С тетей. Отличная тетя, пьет, как лошадь! – Максим ухмыльнулся. – Извините, – повернулся он к Варваре Сергеевне.

– Что вы делали целый день?

– Я же говорю – пили! Я еле угнался!

Максим бесцеремонно прошел на кухню и стал искать что-нибудь поесть.

Через неделю Аня наконец выяснила, о чем целый день разговаривали тетя Тамара и Максим.

– Она запретила мне ухаживать за тобой. Сказала, что я тебе не пара. Но я уговорил ее дать мне маленький шанс.

– И она дала? – ахнула Аня.

– К этому времени она уже даже не могла говорить. – Максим помолчал, вспоминая, как он «устраивал» в купе тетю. – Ань, скажи, у вас в роду все так умеют пить?

– С ума сошел, – отмахнулась та, но встревоженный взгляд Максима еще долго не шел у нее из головы.

Варвара Сергеевна, которая обнаружила, что призванная на помощь сестра попыталась расстроить восстанавливающиеся отношения Ани и Максима, позвонила ей снова:

– Ты что такое устроила? Я о чем тебя просила?! Я просила посодействовать! А ты?!

– А я и посодействовала… Как ты себе представляла мое содействие?! Я пошла от противного, я заставила его поверить, что ему эти отношения действительно нужны. Ты же знаешь, когда человека начинают отговаривать, он старается найти самые веские доводы. Как для оппонента, так и для себя самого…

– И какой самый веский довод был у него?

– Что он ее любит… Но ты знаешь… – тут последовала характерная пауза-затяжка, – мне он не понравился. Не для Ани он. Слишком жесткий…

– Это Максим-то?! – Варвара Сергеевна задохнулась и бросила трубку. Ее сестра никогда не разбиралась в людях!


Аня, привыкшая каждый день видеть Максима, причем совсем не того, которого она знала раньше, все больше и больше испытывала неудобство от некой раздвоенности. Раздвоенности между обидой, болью, памятью о позоре – и ставшим привычным комфортом, материальным, душевным, позволяющим вольности, колкости и даже пренебрежение. Раздвоенность вносила диссонанс в уже устоявшуюся жизнь, и Аня все чаще гнала от себя воспоминания о том июньском «свадебном» дне. И давно уже ей перестали сниться сны, в которых главным героем был жених или они оба в дни их любви. Все чаще она стала говорить колкости Максиму, и были эти колкости совсем не обидные, а такие, после которых он начинал нападать на нее, и вечер заканчивался смехом и киданием маленьких диванных думочек, которыми так любовно украсила свою гостиную Варвара Сергеевна.

А весной, в начала апреле, Варвара Сергеевна уехала в санаторий. Уехала быстро, даже толком не собираясь:

– Ань, если что забуду, довезете мне с Максимом.

Аня удивилась материнской спешке, но не удивилась последним словам. Максим стал неотъемлемой частью их дома и жизни.


Апрель был теплым, таким, каким она его всегда любила и помнила. Этот самый апрель открывал окна, выходящие на Патриаршие пруды, этот апрель заставлял забрасывать подальше теплые шапки, варежки и шубы, этот самый апрель заставлял пристально вглядываться в зеркало и разглаживать пальцами маленькие складочки под глазами. Впрочем, у Ани никаких складочек не было – она стала опять некрасивой красавицей: худенькая, с белоснежной кожей, ясными глазами и черной шапочкой волос. «Я – очень ничего! Хоть и брошенная невеста», – сказала однажды она себе, проснувшись и глядя в зеркало. Потом она сняла ночную рубашку, внимательно осмотрела себя со всех сторон. «Да, как давно все это было!» – успела подумать девушка, и в это время раздался звонок в дверь. Аня, накинув на голое тело халатик, пошла открывать.

– Вот, – на пороге стоял Максим, протягвая стопку газет, – Варвара Сергеевна приедет, будет что читать. Что это? Ты только проснулась?

Аня молча взяла из рук Максима газеты, расстегнула его легкое пальто, потом наклонила его голову и прошептала на ухо:

– Если ты через пять минут не будешь лежать в постели, я устрою истерику.

Затем она повернулась к нему спиной, сбросила халат и прошла к себе в комнату, оставив Максима в прихожей – недоумевать и радоваться.

… – Моли бога, чтобы я не увидела торжества в твоих глазах. – эти слова Аня произнесла через неделю. Максим ходил по квартире Варвары Сергеевны в одних джинсах и норовил поцеловать Аню, которая заваривала чай.

– Не увидишь, – отвечал он, но на самом деле бога молил, поскольку торжествовал и поскольку знал, что Аня никогда такими вещами не шутит. Максим радовался происходящим в Ане переменам и тому, что их отношения превращаются из дружеских в любовные, и старался окончательно поменять манеру поведения.

– Мам, Макс очень изменился, – в один прекрасный день поделилась с Варварой Сергеевной Аня.

– В лучшую сторону или в худшую? – осмелилась задать вопрос мать.

– В другую, совсем в другую, – непонятно ответила дочь.

«И слава богу, что ты это заметила», – радостно подумала Варвара Сергеевна. И хотя ее дочь по-прежнему большую часть времени проводила дома, настроение у Ани явно улучшалось.


Как всякий человек, не обладающий сильным характером или не сумевший определить для себя главные желания, или как человек, лишенный воли в силу определенных обстоятельств, Аня легко приняла чужие правила. «Он по-прежнему любит меня. Несмотря ни на что. Что ж, пусть будет так, только бы от меня не требовали много», – думала она, наблюдая за трогательно суетившимся Максимом. Что значит в этих обстоятельствах «требовать много», Аня определила так: «Не требовать от меня симметричных ответов». А поскольку Максим и не требовал, чтобы она была всегда ему рада, чтобы она не ворчала и не изводила его колкостями, чтобы она не пренебрегала договоренностями и чтобы она не говорила ему о любви, то их отношения развивались в полной гармонии. Покладистость и даже покорность Максима, его добрая снисходительность – все это немного Аню обезоруживало и заставляло становиться мягче. Потихоньку между ними возникла привязанность – так привязываются друг к другу те, кто много страдал. По крайней мере, именно так казалось Ане.

– Ты понимаешь, мне так было плохо! – не стесняясь, делилась с Максимом Аня. И была уверена, что он ее понимает. – Так плохо! Все стало таким плоским – как будто иллюстрация в книжке. И мир словно потерял форму, запахи, вкус и цвет! И я поняла, что лучше всего – лежать. Лежать неподвижно, разглядывать потолок или обои. Ни о чем не думать. Вот понимаешь, что это неправильно, понимаешь, что надо встать, заняться делами, а не встаешь, не занимаешься… И от этого бездействия становится еще хуже. Ужасно, когда пытаешься кому-нибудь пожаловаться – понимаешь, что не можешь сформулировать свое несчастье. Что твоя беда, облеченная в слова, становится безвкусной – почему-то нет в ней настоящей пряной горечи. Рассказываешь о себе – и сама себя стыдишься. При этом облегчения не наступает, потому что в душе ты чувствуешь все то же горе. Только оно, горе, для тебя настоящее.

– Да, ты права, у меня было все точно так же, – ответил ей тогда Максим.

– Это ты о чем? – удивленно уставилась на него Аня.

– О том же самом. Когда ты от меня ушла, – просто ответил Максим.

Аня про себя спохватилась. Она забыла? Или он себя так вел, что даже и догадаться нельзя было о его переживаниях? Она посмотрела на Максима – умный мужчина, приятной внешности, деловой и, как выяснилось, безумно ее любящий. Настолько, что все ей простил. А ведь он тогда исчез из ее жизни почти мгновенно, как только понял, что даже в качестве друга Аня не будет его терпеть рядом с собой.

– Максим, ты извинишь меня?

– За что?

– За ту историю…

– Ты же не виновата. Это я виноват.

– Почему?

– Потому что надо было раньше жениться на тебе.

– А я даже не помню, ты мне предлагал жениться или не предлагал?

– Значит, предлагал не очень убедительно, – с извиняющейся улыбкой ответил Максим. – Так что…