— Да, я сама рассказала ей про бабочек. Но…

— Вот видите! Давайте рассуждать дальше. Она сама убила работорговца, тут двух мнений быть не может. Каковы были ее мотивы? Трудно судить. Возможно, она пожалела Дезире, которую, как и ее когда-то, собирались вовлечь в разврат. Так или иначе, Роза подсыпала яд в напиток. Торговец скончался на месте. А рабыню обуял страх. Она отлично понимала, что ее ждет суровая кара, если преступление будет раскрыто. Что же она делает дальше? Все просто — она выставляет заказчицей вас.

— А что насчет моего договора со Смертью? Его-то вы как объясните?

Джулиан усмехается, но не глумливо, а достаточно деликатно, приглашая меня сообща посмеяться над детскими страхами.

— Ну, положим, не смертью, — изрекает он, — не всадником на бледном коне, а каким-то африканским божком. Чтобы уж называть вещи своими именами.

По спине пробегает холодок. Ох, что сейчас будет! Напрягаю слух, ожидая, когда же хриплый шепот опровергнет все сказанное этим белым снобом, но раздается лишь скрип половиц под ботинками Джулиана. В животе тоже пустота, словно там никогда не трепетала бабочка. Ни громов, ни молний — ровным счетом ничего. Если Они слышат эти возмутительные слова, то никак не проявляют свой гнев. Отсутствие реакции со стороны Вселенной приводит меня в замешательство. Что же, в таком случае, я видела этой ночью? Бой барабанов, танцы у костра, улыбка женщины, похожей на меня всем, кроме цвета кожи… Неужели все это — бредовая картина, которую широкими мазками намалевало мое безумие?

— Вы стояли на коленях под палящим солнцем, да еще и с непокрытой головой. Солнечный удар не заставил себя ждать. В свою очередь, он спровоцировал припадок, во время которого вам померещился разговор со смертью.

— А убийство братьев Мерсье?

— Последнее ваше воспоминание — как слуга показывает отнятый у дезертира нож. Учитывая все то, что вы рассказали о Мерсье, у бывшего раба имелись к господам свои счеты. Вместе с вами он пошел к беседке. А уж там, не помня себя от ярости, он напал на хозяев и зарезал их тем самым ножом. Ваше сознание не справилось со сценой убийства и рухнуло под ее весом. Не вижу, в чем вас можно обвинить.

В моей памяти осталось последнее пятно. То, что произошло в беседке. До сих пор не помню, как и кем было исполнено второе желание, потому и не могу поделиться с Джулианом своей догадкой. Не рассказывать же ему, что сжимала в руках женщина у костра! Сейчас, при свете дня, подобные объяснения кажутся неуместными. Решаюсь на последнюю попытку.

— Хотя бы попытайтесь поверить! — взываю я к нему. — Роза не лгала мне. Тот мир, о котором она говорила, реален. Порой мне кажется, что он прячется под маской нашего мира точно так же, как древние боги прячутся под личиной святых. И есть те, кто может приподнять эту маску — или сдернуть ее одним рывком. Шаманы, ведьмы, мамбо — какая разница, как их называть? Такие, как Роза… или как я.

Джулиан досадливо потирает переносицу.

— Если я приму на веру ваши слова, мне, пожалуй, придется поверить, что Летти стала жертвой настоящего демона. А это не так. Я установил личность ее обидчика. Причем моя находка имеет прямое отношение к убийству вашей тетушки!

Мне ничего не остается, как пойти у него на поводу. Надо же наконец распутать этот клубок, в сердцевине которого застряла рубиновая брошь.

— Ну и кто же обидел Летти?

— А вот послушайте! После нашего визита в приют я не спал полночи. Все размышлял, почему Летти так на вас отреагировала. Газетной статейки не хватило бы, чтобы внушить ей такого рода подозрения. И только в том притоне я понял, в чем же дело. Брошь у вас на груди вспыхнула в отблеске пламени, но лицо ваше оставалось в тени. Тут-то я и вспомнил, что, когда вы вошли в спальню, свет из окна упал на вашу брошь и она заискрилась. Сразу же закричала Летти. Она опознала не вас, а ваше украшение!

— Выходит, она знала тетю Иветт?

— Знала, — вздыхает Джулиан, — и отнюдь не с лучшей стороны. Не представляю, как поставить в известность барышень, но вы-то должны знать. Источником дохода мадам Ланжерон была торговля живым товаром. Перевозка женщин из Англии на континент.

Мой первый порыв — броситься на защиту родственницы, пусть и дальней. Что за галиматья? Тетя Иветт не впуталась бы в столь сомнительное предприятие, не говоря уже об этической стороне вопроса. За столько лет жизни в колыбели свободы — Франции, а потом и в Англии — она уж верно преодолела привитую ей в детстве уверенность, что есть женщины, а есть товар. Не может быть, чтобы тяга продавать людей оказалась неистребимой! Но тут я вспоминаю, как она опутала нас с Дезире долгами, как рассчитывала сбыть замуж и снять сливки с брачного договора…

— Кроме того, она держала публичный дом в Лондоне и, вероятно, несколько заведений во Франции.

— Но почему никто ее не раскусил?

— В своих махинациях мадам Ланжерон полагалась на услуги посредников. Строго говоря, ее руки были чисты. Она вела делопроизводство, но, опасаясь за репутацию, редко появлялась в злачных местах. Однако во время одного из таких визитов ее повстречала Ортанс Клерваль. Та как раз и надеялась сыскать место в публичном доме и была крайне изумлена, увидев, как из этого заведения выходит мадам Ланжерон. Лицо мадам всегда было скрыто под вуалью, но Ортанс разглядела брошь. Обида одержала верх над благоразумием, и Ортанс попыталась шантажировать бывшую хозяйку. Написала ей письмо, в котором угрожала выболтать секрет жениху Олимпии, а в награду за молчание требовала денег. Тогда, всерьез разгневавшись, мадам Ланжерон приказала своему агенту, чтобы он заставил Ортанс замолчать.

— А ее агентом был Габриэль? — догадываюсь я.

Джулиан кивает.

— По печальному стечению обстоятельств свидетельницей сцены стала Летти Джонс, одна из девушек в том заведении. Услышав голоса, Летти юркнула за портьеру, а когда собеседники удалились, рассчитывала выскользнуть из гостиной незамеченной. Но в дверях ее застиг Габриэль. Он понял, что девушка услышала о данном ему поручении. Мать Летти была француженкой и обучила дочь родной речи. Летти клялась, что сохранит услышанное в тайне, но не сумела убедить негодяя. Он изъял ее из оборота и подверг издевательствам, которые закончились бы ее смертью, если бы Летти не удалось бежать. От боли у нее помутился рассудок. Вы сами слышали, как она называла своего мучителя демоном. Но, как видите, обошлось без чертовщины. Люди, впрочем, способны на такое, что даже не снилось Князю тьмы.

С этим нельзя не согласиться. Теперь я знаю о тете Иветт всю подноготную, и это знание не приносит ничего, кроме скорби. Подумать только, в какой ужас придет Олимпия, когда слухи о ее матери поползут по Лондону! А Мари! Ей-то, праведнице, будет каково? Вряд ли она имеет хоть малейшее представление о блуде, но наверняка поймет, что ее мать занималась чем-то гнусным — непростительным — преступным.

— Я выведал у Летти все, что мне требовалось, кроме одного — адреса дома, где ее держали. У несчастной началась такая истерика, что мне пришлось оставить ее в покое. Надеюсь, через неделю она вновь сможет давать показания, и уж тогда я узнаю, где скрывается Габриэль.

— Подождите, Джулиан! Мне кажется, я знаю кое-что еще.

От внезапной мысли волосы на затылке встают дыбом и колют кожу, как замерзшая трава. Это не может быть правдой… или может? Худшие мои опасения обычно сбываются.

Куда же я ее засунула? Под недоуменным взглядом Джулиана мечусь по комнате, заглядываю в шляпные коробки, поднимаю каждую статуэтку на камине. Не могла ли одна из служанок выбросить? Или я сама, в порыве стыда? И лишь когда я начала перетряхивать книги, бесцеремонно держа их за корешок, из одной вылетает искомая записка.

Смотрю на обложку — «Базар гоблинов» Кристины Россетти. Первый подарок Джулиана. Кусочек сахара, которым он подманил дикую болотную тварь, что чуралась людей и от страха втягивала голову в панцирь. Приручить меня было, пожалуй, самым жестоким его поступком. Или, наоборот, это пошло мне на пользу? Так или иначе, я делаю мысленную пометку, что книгу придется вернуть. Вместе с другими подарками моего бывшего жениха. Жаль, что я не завела под них отдельный ящик, как некогда советовала Олимпия.

— Вот, — сую ему записку.

— Что это?

— Накануне смерти Иветт я забегала к ней в спальню, чтобы отыскать мамино письмо. И выкрасть. Не смотрите на меня так, именно выкрасть! — огрызаюсь я, когда он неодобрительно поджимает губы. — Но, перепутав в темноте, схватила эту бумажку. Думала, какая-то пустяковина, счет из лавки… А теперь не знаю, что и думать.

Разгладив бумагу на оконном стекле, Джулиан вчитывается в строки. Над сдвинутыми бровями проступают морщины, которые, даже после того как разгладится лоб, надолго останутся на его сухой, шелушащейся коже.

— Подозреваю, это зашифрованное послание для компаньонов на континенте, — выносит он вердикт. — С классификацией… гм… товара по цвету кожи или волос. Такое послание можно телеграфировать и никто не заподозрит нечестную игру. Его можно даже опубликовать в газете! — Крупный, поросший рыжими волосками палец замирает на последней строчке и раздумчиво по ней постукивает. — Посмотрите-ка сюда.

— Бархат, черный, одна штука, — послушно читаю я. Вздрагиваю, как будто ненароком произнесла заклинание. Последняя строка написана не чернилами, как прочие, а карандашом и как будто второпях…

— Вы понимаете, Флора, что это может значить? Переглянувшись, мы одновременно вскакиваем с места.

Глава 19

Дезире нигде нет.

Мы ищем ее в комнатах на первом и втором этажах, снова взбегаем наверх и колотим в дверь гостевой спальни, прежде чем выясняется, что она не заперта. Шторы в комнате опущены, кровать заправлена гладко, как по линейке, на туалетном столике выстроились в ряд гребни и щетки. Распахнув платяной шкаф, я вижу, что разноцветные наряды Дезире аккуратно разложены на полках, но это еще ничего не значит. Платья пришлось распороть в расчете на долгое хранение, они не подошли бы для побега, а рассовать их по чемоданам у Дезире не хватило бы времени. Вчера она была так взвинчена, что разумных действий от нее ждать не приходится. На всякий случай проверяю шкатулку на каминной полке и там, где были украшения, вижу лишь пыльную шелковую подушечку. Медальон Дезире забрала. Это внушает надежду, что она пустилась в бега, а не наложила на себя руки, после того как я наотрез отказалась ее убивать.