Однако сомнения мечутся в моей душе. Ищут, чем бы поживиться.

— А как насчет прачечной?

— Прачечная у нас тоже наличествует. Под нее был переоборудован каретный сарай. Но сегодня там никто не работает, так что и смотреть не на что. — Подведя меня к окну, Джулиан указывает на приземистое строение с окнами-щелками. Из закопченой трубы не валит дым.

— Вот как? Мне казалось, что во всех заведениях такого типа женская работа сводится к стирке. Падшие не только приучаются к труду, но и смывают грех со своей души.

— В большинстве таких заведений, — поправляет меня Джулиан. — На самом же деле грех тут ни при чем. Грех, знаете ли, не пятно от бульона, чтобы его можно было застирать достаточным количеством щелока. Кроется тут иная, более прозаичная причина. Стирка приносит приютам наибольший доход. Такой доход, каким не всякое заведение посмеет пренебречь. Но я неоднократно бывал в прачечных Магдалины — как в Англии, так и в Ирландии. И своими глазами видел девушек с безобразно отекшими ногами и кровавыми мозолями на ладонях. Такая работа отупляет, уничтожает личность, превращает человека в мельничного осла. В нашем приюте стирают только по понедельникам.

На вопрос, как же, в таком случае, проводят время воспитанницы, Джулиан дает обстоятельный ответ. Сначала он ведет меня в швейную мастерскую. В просторной комнате стоят длинные столы, и я замечаю несколько машинок «Зингер». Стены украшены образцами рукоделия. На некоторых вышитые крестиком буквы заваливаются набок, точно в подпитии, другие являют собой искусные разноцветные панно.

Когда мы входим, воспитанницы бросают пяльцы и шумно встают. Слышится скрежет стульев по паркету, шарканье, звон оброненных кем-то ножниц. Выйдя из-за стола, вторая наставница встречает нас книксеном. «Мисс Энсон», — представляется блондинка с кирпично-красным, истинно английским румянцем на полных щеках. Учительница так и рвется со мной поболтать, но Джулиан отводит ее в сторонку. Будет с кем поговорить о нитках, штопальных иголках и тканях. Ему, владельцу текстильных фабрик, эта тема греет душу, зато меня от нее передергивает. Как вспомню тот счет из мануфактурной лавки, который я стянула у Иветт вместо маминого письма!..

Меня обступают девушки. По их лицам — большеротым, с низкими лбами и глубоко посаженными глазами — без труда можно отследить не только их жизненные перипетии, но и прошлое их беспутных мамаш. Вместе с тем платья смягчают их грубую внешность и придают им сходство с обычными людьми. И что за платья! Веселенькой расцветки, голубые, зеленые и розовые, да еще и сшитые ладно, по фигуре! Я всегда считала, что магдалинок обряжают в тюремные робы.

Оказавшись в тесном кольце, я внутренне холодею, но поведение девушек лишено враждебности. А вопросы, которые сыплются градом, не преследуют цели уязвить. Выясняется, что Бесси и Анджела подслушали наш разговор с мисс Уоррингтон, а затем разболтали товаркам, что невеста мистера Эверетта — француженка. И конечно, не из простых. На черта ему простая? Настоящая герцогиня! Наверное, фрейлина императрицы Евгении[53], удравшей в Англию от парижских революционеров.

Хорошо ли императрица устроилась в Сандхерсте, кричат мне в ухо. Такая ли она франтиха, как о ней сказывают? Ест ли с золотой посуды? Несколько рук тянется к рубиновой броши, которая с натяжкой сойдет за фрейлинский вензель, и Джулиану стоит немалого труда, чтобы выудить меня из разноцветной пучины.

Затем мы направляемся в классную комнату, где под присмотром мисс Уоррингтон скрипит перьями другая группа девушек. Наставница показывает им картинки с животными, вырезанные из детского атласа. У доски стоит Бесси и, сжимая кусок мела в окостеневших от напряжения пальцах, огромные кривыми буквами выводит «КИНГГУРРУ». Рядом значатся «ВАМБАТТ», «КОАОАЛЛА», а распознать правописание «тасманского дьявола» мне удается лишь с третьей попытки. С тех самых пор, как Бесси узнала, что слова пишутся не так, как слышатся, а гораздо заковыристее, она сознательно усложняет орфографию, дабы избежать досадных ошибок. Ничего, научится, говорит Джулиан. Нужно дать ей время.

Обучение в приюте зиждится на трех «Ч» — чтение, чистописание и числа. Ничего сверх того, но и эта наука многим не по зубам. В большинстве своем девушки не знают грамоту. Настоящим откровением для них становится тот факт, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, а не наоборот, что Англия — остров, что лошадь — далеко не самое крупное животное в мире, а Рождество справляют вовсе не затем, чтобы набить живот пудингом, но дабы почтить Рождение Христа (о котором тоже мало кто слышал!!).

Экскурсия заканчивается в гостиной, уютной, хорошо протопленной комнате, где расставлены потертые, но вполне пригодные для сидения кресла. Одну стену занимает книжный шкаф, другую — старое пианино с потрескавшейся лакировкой. Подоконники заставлены горшками с фикусами и пламенеющей геранью. В простенке примостилась многоярусная клетка, похожая на дворец из арабских сказок — с покатым куполом и башенками-минаретами по углам. Заслышав чужие шаги, под самый купол вспархивает канарейка и начинает ошалело чирикать.

Джулиан пододвигает кресла поближе к камину, и мы готовимся ждать экономку, которая незадолго до нашего прихода отлучилась в бакалею.

— Ну, Флора, что скажете? По душе ли вам мои владения? — спрашивает Джулиан тем игривым, но вместе с тем напряженным тоном, каким плантатор справлялся бы о впечатлении, произведенном его хлопковыми полями.

— Вот уж не думала, что здесь будет так… так… по-домашнему. Но разве вы не считаете, что платья в цветочек отвлекут девушек от покаянных мыслей?

— О, вовсе нет! — говорит он с жаром. — В конце сороковых мистер Диккенс на пару с милосерднейшей мисс Бердетт-Коуттс открыл приют «Урания-коттедж». Идея разноцветных платьев всецело принадлежит ему. Как он сказал с присущим ему красноречием, люди нуждаются в ярких красках, и в нашу механическую эпоху даже столь нехитрая приправа к тяжкому и монотонному существованию может сыграть огромную роль. Разве вы не согласны?

— Конечно, согласна! Просто все это несколько неожиданно.

— Верно. Приюты для падших приравниваются к заведениям пенитенциарным, главная цель которых — не научить, а покарать. Прежде чем влиться в общество, девушки терпят лишения, покуда не отринут мирские радости. Их морят голодом, смиряя позывы плоти, стригут наголо, дабы отвратить от тщеславия…

— Но это же неправильно! Если поставить человека на колени, дальше он может только ползти!

— Я придерживаюсь ровно того же мнения.

Он надолго замолкает и задумчиво смотрит на тлеющие угли в камине. Отблески пламени окрашивают румянцем его бледное, вытянутое лицо. Или это от возмущения его бросило в жар?

— Скажите, как долго девушки пребывают в вашем приюте?

— Год-полтора. Этого времени обычно хватает, чтобы устранить недочеты характера и привить нужные навыки.

— А что случается с вашими воспитанницами потом?

— Мы отпускаем их в мир.

— И помогаете им подыскать ситуацию?

— Само собой.

— Но неужели в Англии так уж много желающих нанять бывшую проститутку? Куда бы она ни поступила — в услужение ли, швеей в цех, приказчицей в магазин, женщины будут смотреть на нее косо. А мужчины будут ее домогаться. Разве справедливо вселять в девушек напрасные надежды?

Другой на месте Джулиана взбесился бы от моих придирок. А он улыбается, словно вытащил экзаменационный билет, ответ на который знает назубок.

— Ваши возражения были бы обоснованны, Флора, если бы не одно маленькое «но» — мы не устраиваем девушек на службу в Англии. Мы помогаем им эмигрировать. В Канаду, в Австралию, иногда в Индию. В колониях вечно не хватает представительниц прекрасного пола.

Ах, вот почему девушки изучали флору и фауну далекого материка! Чтобы загодя привыкнуть к новым ландшафтам.

— Вы оправляете их в ссылку? — спрашиваю я. Англичане исстари использовали Австралию в качестве запасной тюрьмы.

— Почему сразу в ссылку? Нет, мы даем им шанс начать жизнь с чистого листа. В новых краях, где о них ничего не знают, кроме того, что лично я напишу им в рекомендательном письме. Иногда, чтобы обрести счастье, нужно пересечь океан. Уж вы-то, Флора, знаете об этом не понаслышке.

Смущенно опускаю голову. Тут он меня подловил.

Наше молчание разгоняет топот, доносящийся из коридора, и в гостиную входит женщина средних лет, широкоплечая и крепко сбитая, с крупными простонародными чертами лица. На ней такое же строгое платье, как и на учительницах, а волосы упрятаны под чепец с жесткими, накрахмаленными до скрипа оборками.

— Что ж, миссис Стаут, наши насельницы пребывают в добром здравии, — обращается к экономке Джулиан, — а дни их заполнены учебой и прилежным, честным трудом. Все это, бесспорно, ваша заслуга.

— Премного благодарна, сэр.

Губы женщины раздвигаются в улыбке, но глаза смотрят настороженно. Похоже, с попечителем она не больно-то и ладит.

— Однако же, несмотря на мои усердные поиски, одну особу я не обнаружил ни на кухне, ни в классной комнате, ни в мастерской. Вы догадываетесь, кого я имею в виду?

— Как не догадаться, сэр, — морщится экономка. — Летти Джонс, вашу любимицу.

— Ее самую, миссис Стаут. И где же пребывает упомянутая особа?

— Мы ее в чулане заперли, — буркает матрона, отводя глаза.

— Опять? Вы же понимаете, что ей там не место.

— Да уж, понимаю, сэр! Очень хорошо понимаю! Потому что самое место ей в Бедламе! Сладу с ней никакого! Чуть что, начинаются выкрутасы.

— Обычный случай истерии, — пожимает плечами Джулиан. — Из того разряда, которые лечатся питательной диетой и трудом.

— А вы, сэр, попытайтесь усадить за шитье девицу, которая криком кричит, что за ней демоны пришли!

— Она сумасшедшая? — влезаю с вопросом я.