Когда Клод вошел, он был внешне спокоен — ничто не выдавало бушевавшей в нем ярости. Прислонившись к двери, он выставил вперед ноги, подпирая плечами косяк, и молча глядел на Алексис, досматривающую свои утренние сны.

Она спала, спрятав лицо в изгибе локтя. Одеяло сбилось, и на фоне грубой серой шерсти ее бедра выглядели особенно нежными и соблазнительными. Она зашевелилась во сне, Клод, прихватив с собой стул, подошел к ее постели. Остановившись примерно в шаге от кровати, он опустил стул и сел, продолжая ждать, когда она проснется.

— Это был не сон, не так ли? — его вопрос прозвучал сразу, как только ресницы девушки приподнялись и она встретилась с ним глазами.

— Нет, — ответила Алексис хрипло и села, натянув на себя одеяло, словно щит.

— Зачем вы здесь?

Клод улыбнулся, и в уголках его рта появились крохотные ямочки.

— Чтобы сделать то, чего я не был в состоянии сделать несколько часов назад. Чтобы сделать то, чего ты от меня хочешь, чего я сам хотел, но не мог.

— Ты был пьян, — сказала она бесцветным голосом, в котором не было ни злости, ни презрения, ни отвращения — ничего того, что он увидел в ее взгляде ночью. — Почему?

— Я не мог перенести того, что произошло. Ты сказала, что в том не было моей вины, и я сейчас это понимаю. Я понял это вчера, но уже слишком много было выпито…

— Это я слишком много на себя взяла. Хотела все сразу и побыстрее. Я пришла к тебе ночью, чтобы убедиться, что ты знаешь и… — голос ее сорвался, но глаза ни на мгновение не отпускали его глаз, — …и сказать, что я хочу тебя.

— Что-то изменилось к утру? — Голос его сорвался до шепота.

— Нет, если ты понял, о чем говоришь и что это для меня значит.

Алексис выпустила из рук одеяло — свой тонкий щит, чтобы впустить его в свои объятия, чтобы услышать его слова — сбивчивые слова объяснений, но, когда зазвучал его голос, она невольно отшатнулась к стене.

— Позволь мне любить тебя, Алекс.

Испуганный крик сорвался с ее губ, и она прижала к лицу одеяло, чтобы заглушить его.

— Что с тобой, Алекс? Я что-то сделал не так? — быстро спросил он, пытаясь найти ответ в ее взгляде.

— Не называй то, что мы собираемся делать, любовью! — Ее глаза превратились в янтарные щелки. — Я не хочу, чтобы меня любили! Не хочу! Я не люблю тебя!

Клод встал над ней, поднес ладонь к ее горлу, подперев большим пальцем подбородок так, что голова ее откинулась назад.

— Но я люблю тебя, Алекс. И с этим тебе ничего не поделать.

Она засмеялась. Этот странный, скорбный, похожий на плач смех, пульсирующий в ее горле, казалось, прожег его руку, и он отдернул ее раньше, чем звук ее смеха коснулся его ушей.

— Ты забыл про клятвы, Клод? Зато я не забыла. Ни одна из них не будет нарушена. Я никогда тебя не полюблю! Я не хочу, чтобы ты меня любил! То, что ты зовешь любовью, всего-навсего удушливое, слепое, мелкое и смрадное чувство. Нельзя любить, не уважая другого. Твоя любовь держит меня в плену крепче, чем любые цепи! И я ненавижу тебя за это. Если ты действительно знаешь, что значит, когда тебе не дают делать то, что хочешь и должен, ты поймешь, что для меня твоя любовь. Я тебя за это ненавижу и собираюсь наказать тебя. Здесь! В моей постели! Твоя любовь все равно что удавка у меня на шее! Так что используй меня, как используют бессловесную тварь! Вот чего я хочу. Возьми меня! Пользуйся мной! Но только не называй это любовью!

Таннер не произнес ни звука. Тогда Алексис, не отрывая от него взгляда, принялась с холодной решимостью расстегивать пуговицы рубашки. Сев рядом, он стал снимать сапоги, действуя в той же бесстрастной манере. Оба молчали. Тишина сгущалась до тех пор, пока не была нарушена хриплым стоном Алексис в тот момент, когда Клод снял рубашку.

Этот стон ее мог означать лишь одно — девушка увидела шрамы у него на спине. Клод оставался неподвижен, ожидая, что будет делать она теперь, когда шрамы сказали ей куда больше тех слов, тех объяснений, которые он отказался ей дать.

Таннер чувствовал, как она вся напряглась у него за спиной. Он понял, что она опустилась на колени. Затем Алексис поднесла ладони к его коже, не решаясь коснуться, — это легко было угадать по теплу, которое излучали ее пальцы.

Почти неощутимо она дотронулась до его спины и тут же отдернула руки, словно не зная, хочет ли делать это или нет. Клод почувствовал, как она кончиком пальца провела по одному из его шрамов, отчего оба одновременно затаили дыхание. Он от удовольствия. Вдруг Алексис отдернула руку и спустя мгновение обеими ладонями прижалась к его спине, словно желая принять на себя все страдания, через которые ему пришлось пройти. Ее руки скользнули вниз. Потом вместо горячего прикосновения ее ладоней он почувствовал влажную прохладу ее щеки. Она долго сидела так, прижавшись к его истерзанной спине лицом, затем положила руки ему на лопатки, по обе стороны от своего лица. Таннер закрыл глаза, чувствуя, как одинокая слезинка покатилась по ее щеке. Он мог бы обрисовать контур ее щеки, чувствуя, как соленая капля катится по ней, а затем, выйдя на прямую, скользит по позвоночнику вниз. Ее голос, когда она заговорила вновь, был звонким и ломким, как острые кристаллики горного хрусталя.

— Я не знала, что ты понимаешь меня так хорошо.

Алексис отпустила его, и он повернулся к ней лицом.

— Расскажи мне, — попросила она.

Он покачал головой и вытер большим пальцем влажную полоску у нее на щеке.

— Не сейчас, — сказал он, бережно опуская ее на кровать. — Вначале другое. — Он коснулся ее губ своими. — Я люблю тебя, — прошептал он, зная, как больно ранят ее его слова.

Поцелуи его из нежных становились все более требовательными и жадными. Алексис отвечала с бешеной страстью, прижимаясь ртом к его губам, словно стремясь дать выход той боли, которую доставляли ей его слова. Руки Клода скользнули от ее шеи ниже, и когда пальцы сомкнулись вокруг ее соска, Клод услышал стон Алексис. Он ласкал ее грудь, пока не почувствовал, как восстали и отвердели соски, потом стал целовать ее глаза, нос, прокладывая цепочку поцелуев вдоль скулы от подбородка до уха. Поддерживая ее одной рукой, он приподнял Алексис, помогая ей сесть. Клод быстро расплел ей косу, и она ждала, покойно положив голову ему на плечо. Он опустил пальцы в шелковистые золотые кудри, наслаждаясь их мягкостью. Сняв рубашку с ее покорного тела, он снял и повязку тоже, чтобы видеть и познать ее всю.

Клод уложил ее на кровать, и, пока он снимал брюки, Алексис лежала неподвижно. Но когда он лег рядом, пассивность девушки исчезла, словно ее и не бывало: она вся дрожала под его прикосновениями. Его поцелуи были то жестокими и ранящими, то легкими, как дыхание ветерка; его руки то безжалостно сминали ее тело, то, наоборот, едва дотрагивались до кожи. И Алексис, возвращая ему поцелуи, разделяла все безумство его страсти; ей было все равно, что он делает с ней, важно лишь, что это делает он, и тело ее страстно откликается на его ласки. Она крепко прижимала его к себе, и под пальцами ее вздувались шрамы на бронзовой спине Клода. Ее ноги, казалось, ощущали мощь и силу его ног, нагая плоть касалась нагой плоти.

Невольные стоны вырывались из ее груди, и ей нравилось, как они были нежны, нравилось знать, что это он извлекает из ее тела такие звуки. Его рот жег ей грудь, губы его, его язык вызывали в ней те же ощущения, которые он создавал, лаская ее руками. Но вот руки его заскользили вдоль ее бедер вниз, медленно раздвигая ноги. Алексис отстранилась, ее вспугнули непрерывные движения его пальцев там, где сходились ее бедра, но Клод удержал ее, не дав отступить, и вот она уже сама подавалась ему навстречу, требуя еще и еще продлить наслаждение. Ни с чем не сравнимые чувства волной проходили через нее, чувства настолько сильные, что тело Алексис почти болезненно сжималось в тисках этих новых, незнакомых доселе ощущений. Вдруг она поняла, что, отпустив ее грудь, он собирается прикоснуться губами к тому месту, которое только что ласкали его пальцы.

— Клод, — пробормотала она, задыхаясь. — Нет. Не сейчас. Никто…

Она попыталась схватить его за волосы и оттащить, но это было ей не по силам, и все кончилось тем, что Алексис, бессильно опустив руки, сдалась.

— Тсс, — шептал он, — я знаю.

Он приподнялся и накрыл губами ее рот.

— Все в тебе чудесное. Я хочу узнать тебя всю.

Он поцеловал ее, и она ответила с торопливой жадностью, счастливая тем, что ему нравится то, что она может предложить ему.

Клод лег между ее раздвинутых ног и медленно вошел в нее, внимательно глядя в янтарные глаза, чтобы не пропустить нужное мгновение, тот момент, когда придет боль и она будет нуждаться в его поддержке. И это мгновение пришло. Глаза Алексис широко распахнулись; она посмотрела на него так, будто он ее предал. Затем, по мере того как он осторожно продолжал движение, боль стала уходить. Вскоре на лице ее вновь появилось выражение удовольствия. Он видел, как она борется с собственным противоречивым желанием: желанием быть свободной от него и желанием не дать ему остановиться, прекратить делать то, что он сейчас делал с ней. Она еще не понимала, что неделима и, отдавая ему во власть свое тело, заодно отдает и сознание.

Алексис начала двигаться вместе с ним, поймав его ритм, приближая то мгновение, когда позволит ему взять всю себя, и застонала в тот момент, когда они приблизились к самому краю. Клод удерживал ее там, пока ее стон не перешел в крик. Затем, в тот миг, когда он с силой вошел в нее последний раз, оба они покатились с обрыва вниз. Тело Алексис билось в конвульсиях свободного падения так, будто руки и ноги ее, помимо воли своей госпожи, стремятся убежать в момент удара о дно пропасти. И когда дно было достигнуто, когда яростные, необычные ощущения покинули ее и она лежала неподвижно, накрытая телом Клода, лучистое тепло проникло в нее. Это тепло было приятнее тепла солнца, только-только робко заглянувшего в каюту, распростершего свои розовые лучи по их обнаженным телам. Это тепло было теплее его дыхания, которое она чувствовала где-то возле уха, дыхания, от которого золотистые пряди у виска оживали и шевелились. Она услышала, как он сказал ей то, что уже говорил раньше, но не стала отворачиваться и продолжала слушать, словно та боль, которую доставляли его слова, была ей приятна.