— Я… — он в ужасе остановил себя.

Господи Боже, он почти сказал, что он любит ее. Настойка опия начала влиять на его сознание. Он едва знал ее, очень мало разговаривал с ней и при большинстве их встреч вел себя, как осел.

Но она была так невероятна. И она была здесь с ним.

— Из жалости, — он осознал, что проговорил эти слова вслух.

Она некоторое время смотрела на него, затем покачала головой.

— Я не жалею вас. Вы умны, иногда высокомерны, но вы внушаете восхищение, а не жалость.

Восхищение?

— Я пытался убить вашего мужа.

— Но не убили. Вы пришли сюда, чтобы сделать то, что подсказывали вам ваши убеждения. Вот этим я восхищаюсь.

— Но я урод. Всего лишь обломок человека.

Она наклонила голову, рассматривая его шрамы со смущающей откровенностью. Он не отвернулся. Пусть она увидит, кем он стал.

— Вы выглядите гораздо лучше сегодня вечером. Если вы чувствуете себя более комфортно, то мне вероятно нужно уйти.

— Нет! — Господи, в его голосе прозвучало отчаяние, но его это не заботило. — Пожалуйста, останьтесь.

— Очень хорошо, тогда слушайте внимательно. Для меня вы не урод и не калека или кто-то еще, кем вы называете себя. Вы прекрасный, достойный восхищения человек, который через многое прошел, и последствия этого отразились на вас. Вот и все.

Она приподняла голову.

— Если я отрежу свои волосы, неужели от этого я перестану быть самой собой?

— Едва ли это то же самое…

Ее прохладные пальцы легли на его губы, останавливая слова.

— Вы должны слушать.

Он хотел поцеловать кончики ее пальцев, но не сделал этого. Она наклонилась ближе к нему, еще раз положив руку на его лицо.

— Вы не животное.

Болезненная тоска смешалась с настойкой опия. Он потянулся к ней, притянул ее вниз, погрузив пальцы в ее волосы, и мечтательно прижался ртом к ее губам. Бутылочка с настойкой опия выскользнула из ее руки и со стуком упала на ковер.

Когда Вилла мягко, но решительно отстранилась от него, в ее глазах стояли слезы.

— Я люблю Натаниэля, — сказала она.

Но при этом она не выглядела слишком счастливой.

— Тогда где же он?

Она резко покачала головой и встала.

— Доброй ночи, мистер Рен Портер.

Дверь тихо закрылась позади нее.

— Доброй ночи, леди Рирдон, — прошептал Рен.

Натаниэль доставил сэра Фостера в частную резиденцию лорда Ливерпула.

Ливерпул был в ярости. Он стоял в переднем холле в шерстяном халате красновато-коричневого цвета и ночном колпаке.

— Вы привели его сюда?

Натаниэль сделал гримасу. Его лицо было в синяках, а его одежда была порезана на ленточки, пропуская потоки воздуха. Он был не в настроении.

— Вы заметили, что я проживаю в моем доме?

Он толкнул Фостера в руки людей Ливерпула с холодным безразличием. Он так много потерял просто для того, чтобы найти этого человека…

Он резко потянул Фостера назад, крепко ухватив того за руку.

— Фостер, — закричал он на практически бессознательного мужчину. — Пожар, Фостер — это ваших рук дело?

Фостер как в тумане взглянул на него:

— Угольный желоб.

Натаниэль швырнул его обратно к лакеям.

— Это был он. Выясните, что он искал.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Рирдон! Я думал, что идея состояла в том, что он приведет нас к Химере.

— Он представляет собой непосредственную опасность, — для Виллы. — Я бы рекомендовал покрепче запереть его и выяснить, что он знает об этом загадочном предмете из записок Мейвелла.

Лорд Ливерпул откашлялся.

— Я хотел бы поговорить с вами в данную минуту.

Натаниэль обернулся.

— Знаете, милорд, вы сохраняете свои командные манеры, даже когда одеты в ночную рубашку.

Губы Ливерпула дернулись, но Натаниэль поспорил бы с любым человеком, который заподозрил бы у Премьер-министра наличие чувства юмора. Он последовал за ним в очень приятно обставленный кабинет. Ливерпул сел за массивный стол. Натаниэль отказался от предложения присесть и не стал стоять перед премьер-министром, как сбившийся с пути слуга. Вместо этого он бродил по комнате, потрогал глобус, проверил пыль на картинных рамах…

— Передайте мои комплименты вашей экономке.

— Я уверен, что она будет счастлива услышать их, — сухо ответил Ливерпул. — Я хотел поговорить с вами об этой «невесте-подметальщице», о которой я прочитал в газете.

— На вашем месте я не стал бы повторять еще раз эту фразу, — мягко проговорил Натаниэль.

— Хорошо, — легко согласился Ливерпул. Слишком легко. Натаниэль пристально посмотрел на него.

— Я не знаю, что в точности случилось с вами во время этого задания, и честно говоря, мне все равно. Это могла бы быть отличная возможность укрепить ваше положение в Обществе.

Так как положение Натаниэля в Обществе находилось где-то между подзаборным болваном и отбросами в сточной канаве, то это не звучало многообещающе ни для Виллы, ни для него.

— Я скорее надеялся, что мы сможем расшатать мое положение в Обществе, особенно сейчас, когда Фостер под арестом.

Ливерпул поджал свои тонкие губы.

— Есть ли необходимость напоминать вам, что мне все еще нужно вступить в переговоры с Луи Уодсуортом по поводу его информации о французском министре Талейране? Я все еще не решил, какая судьба будет ждать Луи, но если предательство его отца станет публично известно, то я потеряю очень ценное преимущество.

И если Натаниэль будет героем, то публика сделает вывод, что Уодсуорт им не был.

— Итак, что у вас за план?

— Отошлите эту женщину прочь. Мы объявим миру, что она не смогла выносить вас и покинула вас, чтобы жить в стыде и уединении в деревне. Нет ли на землях Рирдона коттеджа, в котором она могла бы поселиться?

Все это начало звучать слишком знакомо для Натаниэля.

— Она не сделает этого, — он улыбнулся. — Она увлеклась мной.

Он сложил руки на груди.

— Кроме того, вы однажды сказали мне, что члены Королевской четверки должны жениться и осесть на месте. И что из-за этого к ним будут проявлять меньше любопытства.

— О нет, это действительно верно. Мы никогда не должны выглядеть так, будто в нас есть что-то таинственное. Даже вы. Вот почему будет лучше, если вы благополучно исчезнете с брачного рынка. Всегда может найтись какая-нибудь честолюбивая мамаша, полагающая, что если только она представит вас в ином свете, то ее дочь сможет выйти замуж за лорда.

Натаниэль нахмурился.

— Тогда вы сбили меня с толку, Роберт.

Но Ливерпул развивал свою идею дальше.

— Да, это отлично подойдет! Чтобы укрепить вашу репутацию в качестве лорда Предателя, вы должны заставить ее отречься от вас — даже публично бросить вас. Отошлите ее назад к ее сельской жизни, Натаниэль. Там она будет счастливее.

— Она счастлива со мной.

— Это сейчас. Это просто первый расцвет любви. Но все кажется возможным, даже то, что этот непреодолимый скандал будет с вами до конца вашей жизни. Вы в самом деле хотите этого для нее? Если вы хоть немного беспокоитесь об этой девушке, вы сделаете это и сделаете с радостью.

Натаниэль крепко зажмурил глаза, но он не смог отгородиться от правды, содержащейся в словах Ливерпула.

Голос Премьер-министра немного смягчился.

— Я знаю, как вы страдаете от этого притворства, и я одобряю вашу жертву. Тем не менее, как вы, в самом деле, можете защищать эту вашу идею о том, чтобы оставить девушку? Она не имеет никакого понятия о том будущем, с которым она себя связывает. Я не понимаю, как вы сможете выдержать, если будете настаивать на том, чтобы удерживать ее.

Ливерпул был прав. Всегда будет еще один пожар, еще одно забрасывание грязью, еще одна стычка с хулиганом вроде Финстера. Раньше или позже, но это уже будет не грязь, не резкие слова и не дымовая завеса. В конечном счете, это может быть что-то более опасное.

Более смертоносное.

Он знал Виллу. Он знал, что она никогда не покинет его. Также он не мог заставить ее это сделать. Он мог отправить ее в Рирдон, но он знал, что она просто развернется и приедет назад. Дерритон не удержит ее. Дьявол, они вероятно соберут деньги, чтобы оплатить ей обратный проезд в карете. Даже если он свяжет ее, заткнет ей рот и посадит на корабль, идущий в Африку, как только она сможет вытащить кляп изо рта, то просто очарует капитана, упросив его повернуть судно и доставить ее обратно домой.

Вернувшись обратно в Рирдон-Хаус, Натаниэль уперся поврежденными кулаками в край своего стола. Он глубоко вдохнул один раз, потом другой. Затем он развернулся и зашагал к графину с бренди, который всегда стоял полным и готовым к употреблению, несмотря на тот факт, что слуги никогда не видели, чтобы он пил из него.

Натаниэль взял стакан и наполнил, небрежно плеснув в него жидкость. Он долго смотрел на стакан. С того самого дня, как он обнаружил, кто на самом деле его отец — в тот день, когда он решил, кем он сам собирается стать — он ни разу не притронулся к спиртному.

Он осушил полный стакан в два глотка, затем снова наполнил его.

Кобра не употреблял алкоголь. Кобра предпочитал сохранять свой разум при себе, свои эмоции под контролем, а свою руку — твердой.

Это работа была не для Кобры. Это была задача для человека с темными инстинктами, находящегося внутри него.

Натаниэль запрокинул голову и проглотил содержимое второго стакана. Он уже мог ощущать, как жар, идущий изнутри, сжигает стены его самоконтроля.

Это не было благородным делом — ничего общего с красивым или покровительственным занятием.

Он собирался уничтожить что-то прекрасное.

Он собирался сломать Виллу.