Это был голос Грейс. Ее любви. Придя в себя, он позвал ее, но его голос был тих и слаб. На миг ему стало не по себе, как-то страшновато, но тут его желудок сжался и заурчал от голода. От невыносимого голода! Сколько дней он не ел? Эван никак не мог, как ни старался, вспомнить, когда ел в последний раз.

Он попытался привести мысли в порядок, вспомнить, как и почему он заболел. Новый карьер, встреча в лесу с больным торговцем, его умершие жена и дети. Эта страшная болезнь. Похоже, ему повезло, он вырвался из ее лап.

Эван сделал попытку повернуться на бок, как вдруг его затошнило, он замер, будучи не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Боже, да ведь он слаб, как младенец!

Он глубоко вздохнул, пытаясь поймать ускользавшие мысли и проклиная охватившую его противную слабость. В коридоре послышались чьи-то шаги. Наконец-то сейчас он все узнает.

Однако к нему никто не вошел. Он позвал на помощь. Тишина. Черт, да ведь он не зовет, а еле-еле шепчет. Нет ничего удивительного, что никого нет, его просто никто не услышал. Эван позвал еще раз – точно с таким же успехом. От сделанных усилий он совсем обессилел. Невольно закрыв глаза, он провалился в глубокий сон.

Эван проснулся через несколько часов. На этот раз голова у него была почти ясной, есть хотелось так, что весь желудок стянуло от голода. Он слегка повернул голову. Вокруг было темно, но в углу горел свет.

– Эван! – Прохладная, мягкая рука коснулась его лба. – На, выпей.

К его губам поднесли кубок, он с жадностью сделал несколько глотков, напиток был сладким и приятным на вкус. Эван раскрыл глаза и поморщился от резкого света, бившего ему в лицо. На самом же деле это горела всего лишь небольшая свечка в женской руке. Он всмотрелся в лицо женщины, но из-за яркого света не мог его разглядеть.

– Грейс?

– Да, это я, любимый.

Любимый? Как это было приятно слышать!

– Что со мной случилось? Такое ощущение, что по моим костям проехал целый конный отряд.

– Ты тяжело заболел. Очень сильная лихорадка. Но теперь ты пойдешь на поправку.

– М-да… а как долго я был без сознания?

– Почти девять дней.

– Черт. А больше никто не заболел?

– Никто. Всех остальных болезнь, к счастью, не коснулась.

– Уже легче. Алек рассказывал об умершем торговце и о погибшей семье?

– Да, рассказывал. Мы все помолились о погибших, об их душах. Нет-нет, Эван, тебе еще рано вставать. Побереги силы для того, чтобы поесть.

– Прежде чем поесть, мне надо отлить, – улыбнулся Эван. – Голос природы.

Без поддержки Грейс он вряд ли совладал бы даже с таким элементарным делом, как справить нужду. Несколько шагов до ночного горшка и столько же обратно измотали его совершенно, в боку немилосердно кололо, тяжело дыша, он упал на постель.

– Милый, тебе придется провести в постели еще неделю, чтобы отъестся и набраться сил. Если же из упрямства ты встанешь раньше времени, то от слабости упадешь и разобьешь свою глупую голову.

– Да. – Эван облизал сухие губы.

Грейс шутила, а ему было не до шуток. Но, конечно, она была права.

– Да, согласен, – ответил он.

Его согласие обрадовало Грейс. Несмотря на ее счастливый вид, он видел, она смертельно устала и едва стоит на ногах. Эвану стало совестно, он молча поклялся во всем слушаться Грейс, чтобы облегчить и без того тяжелую ношу, а также чтобы поправиться как можно быстрее.

Но тут в спальню ворвалась его мать с едой на подносе. Отдав поднос Грейс, она подошла к нему и встала, упершись руками в бока.

– Ну, наконец-то, – в привычной для себя резкой манере начала она. – Как я погляжу, ты передумал умирать, видимо вспомнив, что жизнь – прекрасная штука.

К удивлению Эвана, несмотря на ее насмешливый тон, он увидел на глазах матери слезы, а ее осунувшееся лицо красноречивее любых слов говорило о том, что она перенесла.

– Мне искренне жаль, что я доставил вам обеим столько беспокойства, – с чувством искренней благодарности произнес он.

Леди Мойра вытерла слезы и улыбнулась:

– Беспокойство – это слишком мягко сказано. Ты был как здоровенная заноза в заднице.

– Миледи, – вскинулась Грейс, – не могли бы вы попридержать свой острый язык до тех пор, пока Эван не съест немного горячей пищи, которую вы только что принесли?

– Конечно, попридержу. Хотя, честно говоря, не я, а ты, как его жена, должна была бы отругать его на чем свет стоит за то, что он нас всех так сильно напугал, – без всякой злости отозвалась леди Мойра. – Эван, как же она самоотверженно ухаживала за тобой и днем и ночью, не спала, не ела, отказывалась отойти от тебя даже на шаг. Я полагала, еще немного – и она не выдержит, сломается, но внутри она оказалась намного крепче и сильнее, чем я думала.

– Вы тоже не сидели сложа руки, а помогали как могли, – тихо сказала Грейс.

– Конечно, помогала, а как же иначе? Но ты сделала то, что, возможно, было бы мне не под силу.

Эван покачал головой: невероятно, его мать и Грейс вместе ухаживали за ним? Работали плечом к плечу? Может быть, к нему вернулся жар и он опять бредит? Наверное, это ему кажется, таких чудес на свете не бывает!

– Мы обе работали наравне, – промолвила Грейс.

– Хорошо. Думаю, теперь каждая из нас имеет право немного отдохнуть. Что касается меня, то я иду спать. – Леди Мойра нагнулась и поцеловала сына в лоб. – До завтра.

Неожиданная ласка матери, ее дрожащий голос, новое выражение ее лица, более нежное и мягкое, настолько поразили Эвана, что он потерял дар речи. Он перевел вопрошающий взгляд на Грейс и удивился ее бледности, темным кругам под глазами, усталости, которая сквозила в заострившихся чертах ее лица. Да, мать нисколько не преувеличивала: Грейс, не жалея себя, ухаживала за ним – преданно и самоотверженно. Самые разные чувства охватили его, он проникся к ней и жалостью, и состраданием, и желанием утешить, приласкать ее.

– Ты чего-нибудь хочешь? – спросила Грейс.

– Я так проголодался, что готов съесть все, что угодно, – покорным, ласковым голосом ответил Эван.

Наградой за его покорность стала ее улыбка, ясная, добрая, счастливая, осветившая, как солнечный луч, ее лицо. Грейс поправила подушки за его спиной, чтобы он мог сесть поудобнее, а затем поставила перед ним поднос с едой.

– Может, тебе помочь? – постаралась она спросить так, чтобы не обидеть его.

Тем не менее ее вопрос если и не обидел, то, во всяком случае, озадачил Эвана. От мысли, что Грейс будет его кормить, ему стало не по себе. Мужчина он или нет? Но разве ее слова были небезосновательны? Страшная слабость во всем теле лишала его уверенности в собственных возможностях: он боялся, что не донесет ложку до рта и уронит пищу на постель. Это было бы ужасно!

– Дай я сперва попробую сам.

Это было компромиссное решение, позволявшее выйти из неловкого положения. Грейс согласно кивнула. Ободренный поддержкой, Эван зачерпнул ложкой немного бульона и поднес ее ко рту. В этот миг он до смешного был горд собой. Бульон был невероятно вкусным и наваристым, он проглотил его в одно мгновение. Он потянулся за второй ложкой, цепляя небольшой кусочек мяса.

– Не спеши, ешь медленнее, – предупредила его Грейс. – Ты ничего не ел несколько дней, за исключением слабого бульона и разбавленного эля.

Эван был послушен, как ребенок. После того как он одолел половину миски, в оставшуюся половину Грейс накрошила немного хлеба. Получилась похлебка, которую Эван съел с большим аппетитом.

Покончив с едой, он вдруг произнес:

– Мне бы хотелось помыться.

– Но тебе слишком рано мыться, дорогой. Надо подождать, пока ты немного не поправишься.

– Я знаю, но мне хотя бы обтереться, смыть с себя грязь и пот.

– Пока ты болел, я несколько раз обтирала твое тело и брила… по возможности… – смущенно проговорила Грейс.

– Благодарю тебя, любимая, – прошептал он и, взяв ее руку, пожал в знак благодарности. – Но если тебе нетрудно, принеси все-таки немного горячей воды.

После купания, скорее обтирания, – и на этот раз без помощи Грейс никак нельзя было обойтись – Эван переоделся во все чистое и с блаженным вздохом откинулся на подушку.

Она нагнулась над ним, чтобы поцеловать, момент был очень удачным, его не стоило упускать, и Эван им воспользовался. Он обхватил ее и привлек к себе. Потеряв равновесие, Грейс упала на постель, прямо на него. Когда она подняла голову, ее губы оказались там, где ему больше всего хотелось, чтобы они были, – точно напротив его губ.

Это был далеко не самый подходящий момент, в любом случае никак не романтичный, но перенесенная болезнь преподала Эвану суровый жизненный урок. Оказывается, жизнь очень хрупка и полна превратностей, которые могут оборвать ее в любой момент. Следовало поторопиться, оттягивать любовное признание, давно созревшее и бережно хранимое в глубине сердца, дольше не стоило.

– Я люблю тебя, Грейс, – прошептал он.

– Что-что? – удивилась она.

– Ты не ослышалась. Я люблю тебя. И давно хотел тебе сказать об этом. Ты удивительная и прекрасная. Мужественная, стойкая, добрая. Я так люблю тебя, что не могу без тебя жить. Без тебя моя жизнь теряет всякий смысл. – Чуть помолчав и отдышавшись, Эван продолжал: – При одном лишь взгляде на тебя у меня сразу поднимается настроение, от твоей улыбки воспламеняются сердце и кровь. Мне следовало бы признаться во всем раньше, а не ждать, как мне казалось, более удобного момента. Мне хотелось, чтобы мое признание в любви было особенным, неповторимым, чтобы оно запало тебе в душу, запомнилось навсегда, чтобы ты его хранила, как нечто самое драгоценное.

Потрясенная Грейс смотрела на него изумленными глазами, словно не веря своим ушам. Молча она провела пальцами по его губам, не сводя с его лица широко раскрытых глаз.

Ее молчание озадачило Эвана. Через миг он отбросил свои сомнения; он верил, что пусть не сегодня, но когда-нибудь она обязательно признается ему в своей любви.