— Не знаю, — она растерянно смотрела вниз, в пустую тарелку, где лежали вилка и нож. Палочки в бумажном конвертике мама так и не распечатала.

Вообще, за ворохом проблем, она, кажется, даже не обратила внимания на китайский интерьер и необычную еду. А ведь ей предстояло заниматься пускай хлопотными, но в целом достаточно приятными вещами. Чего я не могла сказать о себе. Неужели я тоже к пятому десятку могла бы стать такой непрактичной, закрытой для всего нового, предсказуемой? Или это я сама слишком требовательна и придирчива к самому родному человеку?

Мама уехала в Полесск еще через два часа. Она должна была уволиться, продать все ненужное из старой квартиры и подготовиться к переезду, который предусматривался договором к первому декабря.

Борис Аркадьевич довольно быстро поднял трубку.

— Ну, что у тебя слышно? — нетерпеливо спросила я.

— Вчера были гости, — сказал пожилой чиновник. — Искали Буренину, я сказал, что она собиралась уехать из Москвы.

— Она едет в Петербург, — сказала я. — Вернется нескоро.

— А, хорошо, раз так. Пусть позвонит, когда вернется. — Борис Аркадьевич говорил ровным, немного усталым голосом.

— Чем ты сегодня занимался? — спросила я.

— Стариковские дела, — буркнул он, — ходил по врачам с самого утра.

— Понятно.

— Еще звонила некая Мадлен, сказала, что свяжется снова завтра утром. Говорила очень вежливо.

— Это хорошо, — обрадовалась я. — Передашь ей, что ровно в девять вечера я буду там, где выбросила колготки в воду.

— Ты? Колготки в воду?

— Ну да, она знает. Не забудешь?

— Ты хочешь сказать, что у меня склероз?

— Если бы я так думала, — засмеялась я в трубку, — то ничего не передавала бы через тебя. Ты умный и бодрый мужик, не валяй дурака, притворяясь стариком. Цём-цём, приеду из Питера — позвоню.

Тимур Ахарцахов был теперь целые дни занят и пребывал в мрачном настроении — банковские структуры холдинга объявили себя банкротами, и западные партнеры били тревогу, апеллируя в международный арбитраж. Тимур не мог долго разговаривать — он находился в гуще событий, решал неотложные вопросы. К известию о том, что меня не будет некоторое время, отнесся довольно равнодушно.

— Позвонишь, когда вернешься.

— Обязательно, милый, удачи тебе!

Я не могла его осуждать, прочитав накануне в купленном Женей «МК», что застрелился один из друзей Ахарцахова, банкир, которого нашли мертвым в своем особняке на Рублевке. Я видела пару раз этого человека, и он казался мне жизнерадостным и полным энергии. В статье писалось, что версия о самоубийстве не единственная, и я тоже склонялась к тому, что дело нечистое. Да и были ли тогда в России полностью чистые дела?


— Ну и блядский же у тебя видок! — это была первая фраза Маши после недельной разлуки.

— Так и планировалось, — повторила я вчерашнюю версию для матери, легко целуя Машу в губы, чтобы не стереть помаду.

Мы стояли у парапета на набережной в Лужниках, в том месте, где гуляли однажды, месяцев пять назад. Тогда у меня пошла стрелка на колготках, я сняла их и бросила в воду. А вечером после этого мне было холодно — май в Москве редко просто дарит солнце, не сменяемое тут же грозой, ливнем или ночной прохладой.

Сейчас бы я не сняла колготки и с десятью стрелками: во-первых, моросил промозглый осенний дождь, а во-вторых, поверх колготок на мне были одеты брюки. Чтобы не мокнуть, мы зашли в павильон кафе у самого стадиона и сели за столик.

— Ну, как твои дела?

— А твои? — спросила я, верная своей, точнее, Вадиковой привычке. — Мне рассказывать дольше.

— Я живу у Зинаиды, помнишь ее?

— У кого? — я была уверена, что Машу приютил кто–то из ее клиентов.

— Ты должна ее помнить, — сказала Маша. — Мы даже жили дней пять все вместе.

— Что ты несешь?

— Бляха-муха, я думала, ты сообразительнее.

— Я тупая, как брянский валенок.

— В одной камере.

— А-а! — осенило меня. — Та угрюмая бабища, которая ухайдакала мужнину кралю?

— Фи, как вы изъясняетесь, Софья Николаевна? — скривилась Машка.

— Как выгляжу, так и говорю.

— А, понятно, — вздохнула Маша. — У Зинаиды работает семеро человек, включая водителя, бухгалтера и так далее. Она обшивает очень серьезную клиентуру. Между прочим, кто–то из ее клиенток и помог ей отмазаться от того обвинения. Ну, год условно не в счет.

— А муж ее что?

— Ушел. Я потому у нее и поселилась.

— Не тесно, с тремя детьми–то?

— Старшая дочка живет уже со своим парнем отдельно. Мне выделили ее комнату. Вообще, там огромная квартира.

— А свою почему бы не купить, как я? Зачем от кого–то зависеть?

— У меня денег не накопилось столько, — грустно сказала Маша. — Я вообще–то, восхищаюсь тобой. Сколько же надо было работать, как проклятой, во всем себе отказывать. Ты умеешь добиваться своей цели, как никто.

— Маленькие женщины бывают такими, — гордо сказала я. — Иногда.

— А я транжира, — улыбнулась Маша, — растратчица. За три года работы в стриптизе всего–то и скопила несчастные десять штук. Правда, Настенька ни в чем не знала нужды.

— А если бы я предложила тебе заработать за один год вдвое или втрое большую сумму? — момента удачнее было не подобрать.

— Что ты имеешь в виду? Как заработать?

— Я лечу в Израиль, — сказала я. Машка вдруг рассмеялась. Ее хохот, в котором я расслышала истерические нотки, привлек внимание немногочисленных посетителей кафе.

— Перестань, — сказала я, — хватит!

— Ох, извини, — ответила Маша, наконец, — это нервное.

— Ясен пень, — грубовато сказала я. — Что такого смешного я сообщила?

— Это не смешно. — Маша аккуратно вытерла слезинку, чтобы не испортить макияж. — Мало тебе твоих шести лет в этом дерьме? Хочешь заработать все деньги на свете? А вот я решила остановиться, поняла, что больше не хочу и не могу видеть все эти похотливые хлебальники и километры хуев! Довольно с меня. Теперь я буду шить настоящие классные вещи, как и мечтала всегда.

— Рада за тебя, — холодно сказала я. — Между прочим, я сделала все, от меня зависящее, чтобы сейчас видеть перед собой не конченую шлюху на игле, а гордую модельершу, которая меня же и оскорбляет.

— Сонька, прости! — Маша порывисто схватила меня за кисть. Я освободила руку. — Что ты хочешь от своей жизни, девочка, что ты делаешь с ней? Я чувствую, что ты совсем обезумела от жажды денег, все время думаешь только о них. У тебя светлая голова, но ты не доверяешь ей, делая ставку на тело. Сколько еще времени твое тело будет кормить голову? Пять лет? Десять? Ты же никогда не остановишься, пока не заболеешь чем–нибудь, или не превратишься в старую потасканную шлюху.

— Сплюнь.

Маша послушно поплевала через плечо и постучала по столику.

— Мне понятен твой пафос, Машка, но ты не понимаешь главного. Ты просто плывешь по течению, как большинство людей. Если ты выйдешь замуж, пока меня не будет в России, то совершишь умный поступок, потому что иначе тебе не на что будет жить через десять лет.

— Это почему?

— Простой экономический подсчет, — я демонстративно зевнула. — Сколько ты планируешь зарабатывать в месяц?

— Ну, сама знаешь, какой сейчас период, — неуверенно сказала Маша.

— Времена могут измениться к лучшему, но вместе с этим цены на жилье снова вырастут. Это вариант белки в колесе: бежишь все время, по пути получаешь орешки, чтобы не сдохнуть от голода, а весь доход идет хозяину. Все приезжие, кто снимает жилье, это знают, и от этого потихоньку сходят с ума.

— Неужели нет другого выхода? — на этот раз ее вопрос был задан со всей серьезностью.

— Существуют варианты. Можно, к примеру, выиграть в казино.

— А без шуток?

— Открыть собственную модельную линию, сеть бутиков, одевать всю Россию, выйти на рынок СНГ и, наконец, осчастливить планету новым брендом «Мария Попова». Ты ведь этого, кажется, добиваешься?

— Мечтать не вредно, — грустно сказала Маша.

— Это не мечты, а бизнес-проект, — сухо сказала я. — Но для этого надо создать структуру, вложить капитал или привлечь инвесторов.

— Ты думала об этом? Давай вместе…

— Нет, — отрезала я. — Денег недостаточно. Рынок любит, когда на него выходят с размахом, а у нас нет ничего и никого, кроме ОБНОНа на хвосте. Возможно, через некоторое время я рассмотрю это предложение, и тогда бренд будет называться «София Буренина», — я покачала головой. — Нет, не звучит. А жалко.

— Я бы поехала с тобой, — сказала Маша. — Если я тебе буду там нужна, я поеду.

Я пристально посмотрела на нее, в глазах Машки читалась готовность к самопожертвованию. Я наклонила голову, мои белые локоны закрыли лицо, сквозь них я бросила томный взгляд на подругу, соблазнительно улыбаясь, провела кончиком языка по губам. Но Маша не поняла, что я копирую «менаду», она смотрела с грустью, не улыбнулась в ответ.

— Там нужны танцовщицы? — спросила она.

— Нет, — я была расстроена, что мои старания пропали даром. — Только проститутки, матерые такие блондинки, которые готовы принять километры хуёв, не поперхнувшись.

— Я не хотела жаловаться, — сказала Маша, — но у меня в последние полгода часто болели яичники. Под каждым длинным членом я корчилась и терпела, а они думали, что я ору от кайфа.

— Сходи к гинекологу.

— Уже, — сказала Маша. — У меня хроническое воспаление, это может вернуться.

— Я и так поняла, что ты не едешь, — сказала я. — В этом случае, сделай одолжение, не работай больше вообще никогда. Если я узнаю, что ты снова вышла на российскую панель, мне будет обидно.