— Как ты можешь обращаться так со мной? — возмущалась я. — Почему ты хочешь, чтобы я была, как все эти девки, которые просто отрываются по жизни? Ни один из твоих корешей не позволил бы вести себя так со своей девушкой. И ни одна из этих одноразовых телок не позволила бы такого в своем городе, общаясь со своим парнем. Выходит, они все здесь просто развлекаются на отдыхе, а мы так живем!

— Малыш, ты мыслишь, как провинциальная мещанка, — отвечал Волк. — Это и понятно, если вспомнить, откуда я тебя вытащил, чтобы показать настоящий мир. И вот, вместо благодарности за то, что вместо ивановского убожества ты купаешься в теплом море, ешь и пьешь самое лучшее, не отказываешь себе в нарядах и вообще ни в чем, ты вдруг несешь высокоморальную чушь, и амбиции прут из тебя, как дерьмо из прорванной канализации. Почему бы просто не наслаждаться каждой минутой, которую я тебе подарил?

— Ты подарил? — я хохотала в его самодовольную рожу. — Да я сама зарабатывала все эти клофелиновые бабки, подставляясь под каждого урода, а ты обычный сутенер, и сам это знаешь. Тебя твои же бандиты презирают, потому что только такой подонок, как ты, берет свою девушку на оргии с блядями.

— Заткнись, истеричка! — говорил Волк и покидал комнату.

В принципе, я нарывалась на то, чтобы он меня ударил, но Волк не хотел, чтобы я в такой момент окончательно сорвалась с катушек, ведь я была ему нужна. Я чувствовала это и провоцировала его все более изощренно. Ты же понимаешь, как может достать мужика женщина, которая с ним живет?»

Я снова кивнула в ответ.

«В общем, наступил какой–то вечер, когда я заявила при всей этой публике, благополучно собравшейся за ужином в алуштинском ресторане, что их Волк на самом деле не более, чем шакал и обычный сутенер, с которым правильному урке знаться впадлу.

Волк побледнел и сказал, что я обкурилась, но самый авторитетный из бандитов заявил:

— Убери от нас эту сучку и разбирайся сам со своими делами. Не порти нам застолье.

Дома он меня, наконец, избил, но мне только стало от этого легче — теперь я знала, что буду делать. Еще через день мы отправились в Ригу, чтобы на прибалтийских курортах продолжить наш промысел. Я вела себя образцово перед ним, извинилась за крымский инцидент, и он успокоился, несколько раз, правда, сказав, что я отношусь к тем женщинам, которые от побоев становятся только покладистей. Вроде, как это наша русская черта в бабах, и тем же латышам этого не понять. Я улыбалась, слушая это. На следующий день мы собирались ехать в Юрмалу, где Волк договорился о встрече с кем–то из своих бесчисленных знакомых. Он, и правда, сходился с людьми невероятно легко — не отнять у него этой черты в характере.

В общем, я уже заканчиваю. Накануне отъезда я устроила ему феерический вечер любви, а бутылку водки зарядила тройной дозой клофелина, как он сам меня и учил. В последний момент он что–то заподозрил, но уже ноги не держали его, и он свалился посреди комнаты съемной рижской квартиры. Я собрала свои вещи и этой же ночью уехала в Москву. Некоторое время я тряслась, ожидая, что Волк нагрянет ко мне в Иваново, но мать никто так и не побеспокоил. Я же поступила в институт легкой промышленности, куда в те годы и конкурса–то почти не было. Через пару лет прибалтийские страны отделились, и я поняла, что теперь могу вздохнуть спокойно.

Вот такая история».

Маша пристально смотрела на меня, ожидая реакции, но я не знала, что следует говорить.

— Ты еще кому–то рассказывала об этом? — спросила, наконец.

— Нет, честное слово, — ответила она. — Я всегда знала, что мне нужно поделиться с близким человеком, но мой муж был полным ничтожеством и синяком. Даже Волк был больше личностью, чем он, хотя и был порочный до костей. Как такое возможно: ведь нас всегда учили, что добрый человек — это уже много. А муж был добрый, но личностью не был, а Волк был. Почему так?

— Ну, видишь ли, — улыбнулась я. — Вот, к примеру, ты, и добрая, и красивая, и личность, — столько сразу хороших качеств дано человеку. А другие оказались чем–то обделены: твой муж не был личностью, Волк оказался недобрым, а во мне красоты на самом донышке…

Машка рассмеялась, и я видела, как ее глаза блестят от слез.

— Иногда я хочу тебя нашлепать из–за твоего лукавого язычка, а иногда хочу тебя очень сильно обнять и расцеловать. Что мне делать, скажи?

— Только дай мне принять ванную, — попросила я, наконец–то, переставая раскачивать стул.


Тимур Ахарцахов прилетел из длительной командировки к концу зимы, и по телефону сказал, что меня ждут подарки из Америки. Я была рада видеть его и без всяких подарков, но, чтобы доставить ему удовольствие, визжала от восхищения, разворачивая свертки и флаконы. Я ничего не стала говорить ему об аресте в клубе, потому что хотела отмести даже гипотетическую возможность того, что я могу скомпрометировать такого человека. Хоть он и не был государственным чиновником, а его восточная жена сидела дома тише воды, ниже травы, но все–таки роль любовницы столь значительного человека налагала определенные обязательства. Скажем, в Москве было более-менее комильфо появиться в обществе с молоденькой танцовщицей, но если бы та же самая любовница оказалась вдобавок подозреваемой в торговле наркотиками, это был бы уже явный перебор. А мне очень хотелось проводить больше времени в кругу знакомых Тимура, и я обрадовалась, когда он заговорил о поголовном увлечении теннисом в чиновничьих кругах. В принципе, в Москве все знали, что нужную подпись легче получить на корте, чем в официальном кабинете, и чиновный люд выстраивался в очередях к тренерам по теннису.

— Не нужен тебе тренер, — сказала я расстроенному Ахарцахову, — я сама научу тебя играть. Только найди крытый корт для тренировок.

— Ты что, серьезно кумекаешь в теннисе? — удивился он.

— Послушай, — важно сказала я. — Ты меня уже полгода знаешь. Скажи, есть ли что–нибудь такое, что бы я делала плохо?

— Ну, давай начнем, — улыбнулся Тимур. — Тебя хоть стесняться я не буду.

И мы обзавелись новыми ракетками, мячами и обувью для тренировок в специализированном магазине, о котором говорили, будто вся московская элита покупает экипировку именно там. Возможно, вы думаете, что самые крутые люди России возили для себя спортивные аксессуары из–за рубежа, но я опять–таки напомню вам, что струны теннисной ракетки нужно время от времени подтягивать, а мячи быстро изнашиваются, теряя прыгучесть. Не летать же всякий раз по такому поводу в Лондон — поэтому я не удивляюсь, что магазин этот буквально поражал выбором, и цены были этому выбору под стать.

Вообще, цены в Москве тех лет были такими заоблачными на одежду, обувь, еду в ресторанах, номера гостиниц, да и вообще на все, что, например, средняя семья в Полесске год жила на деньги, которые Тимур Ахарцахов оставил всего лишь в магазине товаров для спорта.

Но мы нравились друг другу в наших обновках и Тимур, зная, что сам российский президент был большим любителем тенниса, перестал стесняться своего колышущегося живота, бегая по крытому корту в Сокольниках. Не нуждаясь в тренере, у которого рабочий день заканчивался обычно к девяти вечера, мы, бывало, играли до полуночи, платя лишь охранникам спорткомплекса небольшие сверхурочные. Я в эти дни, конечно, пропускала работу, но утешала себя тем, что сохраняю таким образом нервы и здоровье, которое не купишь за деньги. Впрочем, Тимур не мог себе позволить ночные тренировки слишком часто, а днем корты занимали за две недели вперед, и самые заядлые теннисисты имели свои постоянные часы, расписанные на месяцы.

Я, кстати, просматривала теннисные репортажи по телевизору, специально заезжая в спортивные бары, где шли трансляции, и Тимур не мог пожаловаться, что его тренер не идет в ногу с последними веяниями в этом спорте. Видя, как подают мяч мастера, я научилась и сама довольно сносно подавать, что довольно тяжело при моем росте. Что до высокого Ахарцахова, то подача вообще стала его главным оружием: ею он компенсировал недостаток подвижности, вполне естественный при его–то животе.

После майских праздников Тимур отважился наконец–то на партию с одним из высоких чиновников. Конечно, он проиграл, взяв лишь несколько геймов на своей подаче, но, поздравив своего противника с победой, мой ученик перешел к обсуждению перемен, возникших в правительстве после отставки старого премьер-министра. Я, тихонько сидя в нескольких метрах от них, гордилась собой, как и всякий человек, видя результат своего труда.

— Не нравится мне эта ситуация, — поделился Тимур со мной на заднем сидении своей служебной машины, едущей из Сокольников в центр. — Мне кажется, новый премьер не для того назначен, чтобы экономикой командовать.

— А для чего?

— Не знаю точно, — ответил мой проницательный любовник. — Но больше всего он напоминает козла отпущения.

Больше Тимур не добавил ни слова, а я вспомнила его слова в августе, когда нежданно-негаданно разразился финансовый кризис, и рубль подешевел в пять раз.

Но до этого я успела получить первую степень по экономике, написав дипломную работу по маркетингу в текстильной промышленности. Эту тему я выбрала из–за того, что Маша Попова давала мне консультации по предмету, в котором я мало разбиралась. Ведь экономисту, в общем–то, все равно, какой отраслью заниматься, законы рынка одинаковы для любой индустрии. Если бы Ирина, с которой я познакомилась в СИЗО, нашла время для общения со мной, а Маша так и не соскочила бы с иглы, возможно, моя работа была бы посвящена молочным изделиям. И тогда моя жизнь стала бы тоже другой.

Кризис 98-го года возродил во мне кошмарные воспоминания 91-го и 93-го. Снова Москву заполнили лютые толпы с ненавистью в глазах, закрывались магазины и рестораны, люди, начавшие уже было верить в благополучное будущее, теряли состояния и терпели жизненный крах. Средний класс, который составлял едва ли не половину наших клиентов в «Медовом носороге», остался без зарплаты и перестал тратиться на развлечения, мы простаивали целые вечера напролет, причем, насколько упала работа проституток, настолько заполнила столицу волна новых искательниц легких денег. Безработные девицы были готовы выцарапать друг другу глаза из–за считанных клиентов, притягательно-порочная атмосфера злачного места наполнилась ненавистью и упадническим духом.