— Что ты делаешь со мной, девочка, — он оторопело посмотрел вниз, где моя ладонь сжимала толстый, налитый кровью член.

— Борис Аркадьевич, вас ждут, — рокотнуло из–за двери. — Вы скоро там?

— Иду-иду, — сказал Борис Аркадьевич. — Ты придешь ко мне завтра?

— Если вы будете один, — ответила я.

— Один, конечно один, это просто партнеры для карт, — сказал он, — не друзья, а так…

Грусть и одиночество плескались за стеклами очков, а на следующий день мы встретились с Борисом Аркадьевичем наедине, и он оказался умницей и замечательным собеседником. Коренной москвич и чиновник с огромным опытом, он объяснил мне многое, чего я раньше и предположить не могла о жизни в столице. С ним я встречалась за деньги, причем платил он, как за обычный заказ, с той лишь разницей, что все деньги оставались мне.

Это мне понравилось, и я начала думать, что стоило бы, наконец, послать подальше осточертевшую коммуналку с ее дурацкими склоками и снять отдельную квартиру. Но все–таки аренда отдельного жилья в Москве образовала бы сильную брешь в моих накоплениях, а хорошей компаньонки я так до сих пор и не нашла. Я уже хотела отнести свои сбережения в солидный банк или куда–нибудь типа МММ, как вдруг разразился скандал, МММ обанкротился, и Москва заполнилась враз обнищавшими людьми с безумными глазами. Они стояли в бессмысленных очередях, ждали чуда, а я думала, что могла бы оказаться вместе с ними, будь у меня немного больше денег, или просуществуй МММ лишних пару недель. Его агрессивная реклама уже почти довела меня до решительного шага, и я теперь просто не могла опомниться, настолько близко было от меня разорение и крушение надежд.

Возможно, все не сложилось бы столь удачно для меня, и я все–таки впихнула бы свои деньги в МММ, если бы не… теннис. Я уже неоднократно говорила здесь, что люблю спорт, а в девяностые годы спортом номер один для России был теннис. Это, конечно, произошло благодаря увлечению президента, но в нашей стране сверху распространяется не всегда плохое. Оказалось, что Егор много лет увлекался этим спортом, и весной 94-го он приобщил к своему увлечению меня, благо, корты в теплое время вырастали в Москве, как на дрожжах. Собственно, техника тенниса далась мне очень быстро, тяжелее обстояло дело с подачей. Лишь к лету у меня стало получаться что–то похожее на правильную подачу, и сразу же я стала выигрывать у Егора два-три гейма за сет — ведь скоростью я значительно превосходила его.

Вот и представьте, что, занимаясь теннисом, я еще уделяла время английскому языку, и вдобавок мы с Егором ходили в театры и рестораны: вполне естественно, что я так и не успела вложить свои сбережения в какой–нибудь чудо-банк.

— Может, бросишь, наконец, свою гнилую работу? — предложил Егор месяца через три после нашего знакомства.

Мы сидели в загородном ресторанчике, окруженные зеленью подмосковной природы, и слушали пение птиц — удивительная разрядка перед ночной сменой в эскорте.

— Конечно, брошу, — ответила я. — Еще вот заработаю немного, и, пожалуй, хватит, чтобы начать учиться.

— Я имею в виду, чтобы ты бросила уже и переселилась ко мне жить.

В общем–то, я ждала, что он рано или поздно такое скажет, и мне, не скрою, было очень приятно. Я накрыла ладонь Егора своей ладошкой и сказала:

— Боюсь, мы оба можем пожалеть о таком шаге. Представь себе, что через некоторое время один из нас испытает сожаление, что его свобода принесена в жертву понапрасну. Это будет, когда я уже привыкну жить в хорошей московской квартире, и уходить оттуда мне будет некуда. Ты станешь тяготиться моим присутствием, но будешь продолжать содержать меня из жалости. Мы все равно расстанемся, но это принесет нам обоим страдание. Одиночество после этого будет для меня невыносимо, потому что я привыкну к правильной хорошей жизни, и менять ее вновь на участь проститутки будет для меня жутким ударом.

Я замолчала, глядя в мудрые глаза Егора, а он молчал, глядя на меня. Наконец, он откашлялся и сказал:

— Все равно, так встречаться тяжело для нас обоих. Когда–нибудь нам придется менять эту нелепую ситуацию.

— Все точно, — подтвердила я. — Мы только должны быть к этому готовы. Такое решение нельзя принимать скоропалительно.

— И когда же его принимать?

— Возобновим этот разговор через полгода, где–нибудь в декабре, — сказала я. — Тогда уже мы точно убедимся, что нам нужно быть вместе, или, наоборот, поймем, что мы слишком разные.

— Какое–то глупое испытание временем! — повысил голос Егор. — Мы любим друг друга, что может быть важнее?

— Это самое важное, — кивнула я с ободряющей улыбкой. — Через полгода вернемся к этому разговору, и, если тогда ты вновь повторишь мне эти слова, я уже буду готова к тому, чтобы изменить жизнь.

— Я знаю уже сейчас, что повторю их, — сказал Егор. — Может, не будем усложнять?

— Неужели ты не понимаешь, что через полгода я смогу сказать, что сделала все, чтобы не входить в твой дом домашней зверушкой?

— Я люблю тебя и уважаю, Соня, — мягко сказал Егор. — Ничего не изменится за это время, просто я стану еще старше, вот и все, а в моем возрасте это означает намного больше: потерять полгода счастья.

— Мы же будем общаться все это время, милый, — сказала я, постаравшись вложить в голос всю нежность, на какую была способна. — Я готова доставлять тебе радость и счастье всегда и везде. Это вовсе непохоже на какое–то там испытание. Просто нам нужно повременить еще с такой унылой штукой, как совместная жизнь.

— Я все–таки не пойму этого, — покачал головой Егор. — Ты очень упрямая, и всегда настаиваешь на своём.

— Вот видишь? — рассмеялась я, хотя смешно мне не было. — Может быть, через полгода ты поймешь, что я только испорчу тебе жизнь, поселившись под твоим кровом.

— Глупости какие–то…

— А вот, раз это глупости, скажи мне тогда умную вещь, — я решила увести разговор от этой щекотливой темы.

— Какую?

— Как может быть, чтобы люди за год удваивали капитал, вкладывая деньги в финансовую пирамиду? Неужели это реально, зарабатывать с такой легкостью?

— В твоем вопросе, если задуматься, уже содержится ответ, — сказал Егор. — Так всегда бывает с хорошо поставленными вопросами.

— То есть, ты не слишком доверяешь телевизору?

— Господи, — сказал Егор, — неужели все время нашего знакомства ты была обо мне настолько плохого мнения?

— Понимаешь, — сказала я серьезным тоном, — меня постоянно окружают люди, которые никому не доверяют, считая, что весь мир только и думает о том, как их обокрасть.

— Ты говоришь сейчас о своих подругах, — догадался Егор.

— У меня нет подруг!

— О коллегах, — поправился Егор.

— Не только о них. Водители, охранники, многие простые люди тоже настроены всегда на худшее. Почему так получается?

— Снова ты почти уже ответила самой постановкой вопроса, — лицо Егора на миг преобразилось из строгого апостольского лика в лисью ухмылку хитреца и всезнайки. Я очень любила эти его преображения, тем более что случались они реже, чем мне бы хотелось.

— С древних времен крестьянская психология отличалась подозрительностью и недоверчивостью, — начал Егор. — Урожай мог быть вытоптан барскими конями. Отсюда недоверие к начальству. Его могли отнять и присвоить разбойники, за него вечно норовили недоплатить перекупщики — отсюда недоверие к прочим людям. Наконец, урожай мог быть уничтожен градом, засухой, саранчой и так далее по списку. Отсюда доверия был лишен даже бог.

Березовый сок, вспомнила я, березовый сок, который заливают мочой ребятишки. Обман и мерзость разлились повсюду вокруг нас.

— В принципе, это психология людей недалеких, но и она помогает уберегаться от неприятностей, — продолжал тем временем Егор. — У нас, в общем–то, страна крестьянская, по сути, и поэтому так мыслит множество народа, который нас окружает.

— Почему же повсюду такое количество разводок и кидняков? — спросила я.

— Овечьи стада испокон веков были приманкой для хищников, — развел руками Егор. — Сейчас время волков, любимая, жестокое время.

Я запомнила этот наш разговор в загородном ресторане, и сейчас привожу его почти дословно. Благодаря ему, или нет, но я все–таки не успела сделаться жертвой финансовых хищников, и сохранила свои сбережения в целости. Ах, если бы так можно было сказать обо всем остальном, но тогда и этого мне казалось довольно.

Благословляя судьбу за своевременное вмешательство, я взяла короткий отпуск — работа в период после краха МММ совсем упала — и поехала в Полесск, где пристроила свои денежки в самом надежном банке: коробке от обуви на антресолях. Мама, видя меня в новой одежде, бодрую и жизнерадостную, воспряла духом и даже ходить стала немного иначе, расправив сутулые плечики и с высоко поднятой головой. Заметив это, я поняла, что если бы кто–нибудь рассказал маме о моей взаправдашней работе, я бы без колебаний убила гада. А если бы не смогла сама, то заказала бы его киллеру — благо, репортажами о заказных убийствах были заполнены все газеты и каналы телевидения.

Людка Калашникова вроде бы и рада была меня встретить после долгого перерыва, но в голосе ее сквозила горечь:

— Надо было тоже уехать, ты права была, Сонька, что выбралась из нашего гадюшника. Я–то думала, что в семнадцать лет уже самый срок семьей обзавестись. И что? Ни хрена в жизни не видела, не училась, не работала. Тоска смертная, да и только. Давай напьемся, что ли?

— Напиться, что ж, — произнесла я, — это мысль. По крайней мере, снимем стресс.

— Ты в Москве, небось, к хорошим винам привыкла? — закинула Людка, доставая из буфета бутылку молдавского вина.

— Нет, — сказала я, — там и пить–то почти не приходится, разве что на презентации фуршет какой–нибудь накроют, мимоходом рюмочку-другую дерябнешь — и все. Главное там — держать себя в руках.