Его избивали сладострастно, долго, радостно. В доме оказалось еще двое пьяных беспределщиков, а из–за руля джипа вышел водитель, и все они оттянулись на нашем охраннике, как могли. Нас почти не били больше, а Палычу вообще удалось убраться невредимому, увозя окровавленного Вадика без сознания.

Это не были ардашевские, но суть дела не изменилась оттого, что фиксатый оказался тоже «синим» и якобы приятелем нашего Клима — нас полтора часа имели во все места, причем обращались, как с рабынями, заводясь от собственного могущества и безнаказанности.

А потом подтянулись климовские.

Я услышала стук в дверь, стоя раком у горячей русской печки, а один из ублюдков вколачивал свой отбойный молоток в мою прямую кишку. Использовать смазку мне не позволили, и я кричала и царапала изразцы, ломая ногти, что нравилось насильнику, и он никак не мог оторваться, хотя встревоженные мужские голоса, долетавшие ко мне сквозь боль, вселяли надежду, что ситуация изменилась. Наконец, он кончил, и я стала собирать свои вещи и одеваться, пользуясь тем, что никто не обращает на меня внимания.

Дверь открыли, и на пороге зазвучали голоса наших избавителей. Мне было непонятно, что случится дальше, и я торопливо натягивала одежду, которую, как назло, не сразу удавалось найти. Постепенно до меня дошло, что резни и стрельбы не будет, и я стала прислушиваться к разговору, который происходил в сенях.

— Да все путем, брат, — звучал хрипловатый голос фиксатого. — Мы немного отдохнули с курвами, все нормалек, они в порядке, вы ж знаете, мы беспредела не допускаем.

— А че охранника отмудохали? — когда–то я слышала этот голос на одном из «субботников», но имя не вспоминалось.

— Кого? Сутенера этого? — изумился фиксатый. — Да он оборзевший вконец! По понятиям ваще надо было его мочить на хер, да руки неохота пачкать. За него и подписываться впадлу, я еле моих пацанов удержал, когда он им такое зарядил…

— Ну ладно, где бабы? — спросил его собеседник, и я поняла, что братки разойдутся миром, а мы, как всегда, останемся крайними.

Так оно и вышло: нас отвезли на базу, всех троих на грани истерики, но мне еще пришлось утешать рыдающую Наташу, у которой шла кровь, и я купила ей свечи, которыми пользовалась сама. Оказалось, что это был первый анальный опыт у нее в жизни, и я восемнадцатилетняя девчонка, была, выходит, более закаленная, несмотря на то, что Наташа и замужем побывать успела, и родить, да и выше она была на целую голову.

Я позволила себе поваляться со свечой не больше получаса, пока боль немного не затихла, а потом поехала в больницу. Меня не хотели пускать из–за позднего времени, но потом пожалели, и я до утра дремала, скорчившись на стуле и положив голову на постель Вадика, который по-прежнему не приходил в сознание. В эту ночь я усвоила, что нет по сути никакой разницы между ним и мной: мы оба были одинаково бесправны и столь же презираемы. Почему–то меня это согревало.

После этого случая Наташа перестала работать вообще, уехав к себе в райцентр, а на моей прежней квартире поселились сестры-близнецы Коняевы, причем, они были непохожи друг на друга — одна из сестер была заметно полнее другой. Их стали называть Большой Конь и Малый Конь, так что я запомнила их по этим кличкам, а не по настоящим именам, самым обычным.

Охранником с нами ездил Эдик, который раньше работал с экипажем Ивана, но что–то там они с водителем не поделили, и Эдик оказался у нас. Он был неприятный и скользкий тип (правда, Валя говорила, что мне не понравился бы любой сменщик Вадика), и с ним мы несколько раз оказывались у ментов, которые тупо и подолгу нас использовали, и в эти дни мы оставались без заработка.

Вот и Новый 93-й год я встретила в отделении милиции, сделав три минета и дважды отдав свое юное тело в употребление на разбитом диванчике в приемной начальника. Хорошо хоть, что я догадалась прихватить с собой мокрые салфетки, которые недавно стали продаваться в Брянске вместе с памперсами, томпаксами и прочими полезностями. Менты не возражали, когда я обтирала их члены, перед тем, как брала в рот, а презервативы эта публика давала одеть без особенных проблем — боялись заболеть и со скандалом вылететь со службы.

Новогодний праздник объединял и делал всех людей друзьями, даже тех, кто друг друга презирали и боялись, как менты и мы. Поневоле запертые в отделении шлюхи и служители закона, которым надо было как–то украсить новогоднюю ночь, пили шампанское, желали всем счастья, здоровья и любви. При этом если бы кто–то из нас изъявил желание покинуть этих милых и добрых людей, бунтарку заперли бы в «обезьяннике», били бы, как преступницу, и не отпустили бы еще сутки, как минимум. Конечно, это все в теории, потому что никто на самом деле не пробовал бунтовать. Я только всматривалась в простые пьяные лица этих мужиков, одетых в форму, и сомневалась в себе и в своем жизненном выборе.

— За прекрасных дам! — провозглашал лейтенант, дежурный по отделению, а я думала, что, может быть, совсем ничего не понимаю в жизни, которая лишь бред, наваждение о том, что творится на другой планете, несчастной и обреченной, не моей родной…

Кстати, находясь в дежурке, я слышала, как много раз звонил телефон, какие–то люди срочно нуждались в защите и помощи, кого–то резали, грабили, насиловали, жгли, — рисовало мое воображение, а, может быть, это баловались подростки, нюхавшие растворитель, но телефон буквально разрывался, лейтенант же откинулся в рабочем кресле со спущенными брюками, курил сигареты «Магна» и сладостная щекотка в головке члена расходилась по его сытому и пьяному телу. Я нарочно ускоряла процесс, не улыбалась и не делала ничего такого, чтобы затянуть его оргазм хоть на секунду, а, когда добилась результата, отстранилась от него и ждала, пока он ответит на вызов. По счастью он встал с кресла и отвернулся от меня, чтобы поднять трубку, а я воспользовалась этим и выплюнула его сперму в угол казенной комнаты.

Звонок городского дежурного привел немного в чувство районных ментов, они начали суетиться, кто–то грузился в Уазик, чтобы ехать на вызов, а нас отпустили, усталых, злых, несчастных.

Мы собрались на квартире, где жили девочки, выпили, закусили. Вдруг приехал Палыч-Дед Мороз в красном халате поверх тулупа, привез нам водки, колбасы, всяких фруктов, он нас развеселил, и остаток ночи мы прилично набрались, пели и плясали. Помня, что Палыч так и не обрел партнерши после исчезновения Марины, я подмигнула Вале, и мы устроили курс молодого бойца для Коней, а Палыч, полностью раздетый, исполнял роль сержанта в учебке.

Света куда–то ушла, наверное, на праздничное свидание, а мы с Валькой сидели на ее кровати, курили и пили водку с апельсиновым соком. Напротив нас, на моей бывшей постели голые сестры облепили тучное тело Палыча.

— Слушай, Сонька, — вдруг сказала Валя. — Я не думала, что Кони тебя так сразу послушают. Вот я их толком построить не могу, а ведь ты младше всех нас, как тебе удается?

— Это врожденный талант, — сказала я самодовольно. Признаюсь, мне было очень приятно услышать такое. И захотелось отблагодарить Валю: — Знаешь, я вот уверена, что добьюсь в жизни чего–то стоящего. Не так, как Светка, мужика снять, или там Милка, которая к пахану приклеилась. А по-настоящему добьюсь. Обещаю тебе! — водка и воображение всерьез увлекли меня: — И ты только не толстей, Валюха, я тебя прошу, сохрани форму, ты ведь красивая, классная, я так твою грудь люблю…

— Что ты несешь, малолетка? — Валя не понимала моего энтузиазма, а я уже закусила удила.

— Да не как мужик, дурная, — говорю, — ты просто вся такая красивая, у тебя такое тело, кожа твоя пахнет, как молоко парное. Если б я мужиком была, влюбилась бы в тебя, а так — помогу тебе, как подруге, самой лучшей, ведь у меня ближе подруги нет, чем ты.

— Ты пьяная, Сонька, мать твою, — смеялась Валя. — Ты б себя по-трезвому услышала, час бы ржала…

— Запомни этот разговор, — я придвинулась вплотную к Вале и обняла ее. — Хорошо запомни эту новогоднюю ночь с ментами и мои слова. Больше ничего тебе не скажу, подумаешь, что я пьяная.

Я встала, ощущая возбуждение и прилив сил, подошла к своей бывшей кровати. Обняла Коня Малого, оседлавшего Палыча в позе наездницы:

— Ну, кто ж так подмахивает? Это как танцуешь, ритм держи, потом бедрами работай, работай.

Конь Малый послушала меня и у нее пошло красивее, а я положила руки ей на талию и задавала темп.

— Сама бы села, да показала, — вякнула Конь Большой, оторвав губы от седой груди Палыча.

— И правда, Сонька, заменила бы новенькую, показала бы класс, — задыхаясь, проговорил наш сержант, тиская груди обеих Коней.

— Это не по уставу, — засмеялась я. — Так молодежь вовек ничему не научится.

Под утро Палыч отвез меня домой к Вадику, я приняла ванну, высушила волосы, и, завершив дежурные гигиенические процедуры, поехала в больницу. Выздоровление шло медленно, Вадик почти все время спал и жаловался на то, что стал плохо видеть. Что–то произошло у него в голове, и врачи не могли определить, что именно. Три перелома конечностей были не так опасны, они заживали своим чередом.

Я помыла Вадика, постаралась накормить его, но он снова уснул, а я отправилась к Мальвине.

Контора только открылась, охранник Ваня встретил меня в дверях, выдохнув перегар мне в лицо. В первый день года никто желанием работать не горел, но в блядском бизнесе порядка было побольше, чем в других отраслях российской экономики, и диспетчер оказалась на месте.

— С Новым Годом! — сказала я и села напротив Мальвины, которая пила чай на диване, подвернув под себя толстые ноги в шерстяных колготках.

— И тебя по тому же месту, — отозвалась она. Вид у нее был неважнецкий. — Пришла поздравить меня?

— Ну да, — сказала я. — И еще добавить, что Эдик выслуживается перед ментами. Я уверена, что он им стучит.