— Дык, нравится мне, — вздохнул Вадим. — Я уже много где работал, и в конторах инженерных, и ди-джеем, и в Москве на заводе успел, но это все не мое. А когда еду по ночному городу, и опасность повсюду, а за спиной у меня хорошенькие девки надушенные сидят, мне в кайф, и настроение поднимается.

— Черт, так ты не из–за денег это делаешь? — опешила я.

— Ну, деньги тоже платят неплохие, — согласился Вадим. — Только это не главное.

Я ему не поверила, во всяком случае, не сразу. Думала, выставляется он передо мной эдаким разбитным парнем, но я ошибалась.

Мы сидели при свете свечей, играла классная музыка, и я чувствовала напряжение Вадима. Он деликатно не заводил разговор о сексе, но я уже заранее знала, что буду делать, и мы начали целоваться, а потом я расстегнула ему все, что мешало, и медленно довела его до состояния, когда он начал стонать и выгибаться. Он доверился мне и не трогал руками мою голову, чтобы побыстрее облегчиться. Я сама выбрала момент, несколько раз оттянув завершение, так что он уже был на пределе своей выдержки и завопил, наверняка переполошив соседей, когда я, наконец, приняла едва ли не стакан его влаги своим обученным ртом. Облизываясь, я смотрела на него снизу вверх, как это делала Валя, и очень хотела увидеть что–то большее, чем обычное самодовольное торжество мужика.

— Слушай, ты чародейка, — сказал Вадим. Глаза у него были закрыты, но худое лицо сияло именно торжеством, так что я вполне уверилась, будто психика у всех самцов одинакова, и нет никаких исключений.

Так я начала жить у Вадима, и первым делом набросилась на книги, даже ненадолго оставив свой английский. Он уезжал на работу, а я готовила обед, убирала и читала, изредка включая телевизор, чтобы услышать новости о боевых действиях в Приднестровье, или концерт группы «На-на», о которой теперь, пожалуй, мало, кто помнит.

Через неделю я сказала Вадиму, что у меня уже не идет кровь, и что я готова продолжать борьбу за обладание вожделенными президентами. Конечно, я ждала другого, но готовилась именно к тому, что услышала:

— Дык, хорошо, а то девчонки уже соскучились, каждый день спрашивают. Завтра и поедем.

Наверное, я была грустнее, чем обычно, понимая, что в последний раз наслаждаюсь продолжительным чтением в уютной квартире. За окном октябрь выкрасил склон Покровской горы в багрянец и золото, я любовалась этой красотой и даже не поинтересовалась у Вадима, почему собственно завтра, а не сегодня.

Он пришел под утро, забрался в постель с холодными ногами, от него пахло спиртным и сигаретами, и он дрожал, как щенок, а я вспомнила свою первую ночь с мужчиной, дрожавшим точно так же. Но, немного согревшись моим теплом, Вадим положил меня лицом вниз и стал целовать меня все ниже и ниже, а, дойдя до пяток, перевернул и медленно двинулся вверх. Мне стало сладко и хорошо, я только боялась, что он остановится, но страх мой был напрасен, потому что он ласково раздвинул мои ноги, и я ощутила его язык там, где мне втайне хотелось. Это не был первый раз, до этого некоторые клиенты уже опускались и целовали мое гладко выбритое лоно. Мне было иногда щекотно, но несколько раз показалось, будто я испытываю нечто новое — и это новое было приятно. Однако клиенты в Брянске редко лизали меня больше нескольких секунд, от силы минуты, и вообще, они будто бы стыдились своего порыва. Вадим же ласкал мою плоть, будто дорвался до волшебного источника — и я расслабилась, а едва напряжение ушло, волны невиданного блаженства начали расходиться внутри меня, я стонала, комкала простыню, дергалась, как в припадке, но Вадим крепко сжимал мои бедра, его язык нашел какую–то потаенную точку, и она взорвалась во мне криком и судорогами, когда я впервые в жизни испытала оргазм. Честное слово, я, как и все девочки, гладили там себя рукой, и это было приятно, но сравнивать мои детские шалости и то, что я испытала в эту ночь, все равно, что сравнить лампочку и Солнце, бурю и сквозняк, вялый цветок в горшке и весенний луг, покрытый — весь покрытый! — цветами.

Я не сразу пришла в себя, несколько секунд осмысливая, что это было, а когда сообразила — обняла Вадима за плечи и притянула к себе, не желая отпускать его, ни на секунду, никуда, никогда.

— Ну, малышка, ты что, в самом деле, — все–таки он вырвался и потянулся за сигаретой.

— Я сегодня впервые поняла, что такое секс, — призналась я. — Думала, что это другое,… а это же… ради этого живут!

— Многие так и думают, — сказал Вадик, затягиваясь.

— А ты? — я перевернулась на живот и смотрела на него. — Ты считаешь иначе?

Он некоторое время не отвечал, но худое лицо его будто закаменело, а в глазах полыхнул какой–то странный огонь.

— Наверное, я был бы счастлив так думать, — сказал первый мужчина, с которым я испытала блаженство. — Если бы не знал, какой кайф от герыча.

Я не сразу поняла, а, поняв, подумала, что это не со мной происходит. Вообще все происходит с кем–то, кому снится кошмар, просто кошмар, который скоро пройдет, не оставив следа.

— Ты бросишь, — решительно сказала я, восемнадцатилетняя проститутка, познавшая аборт и оргазм. — Ты сильный, ты уже бросил, понятно тебе?

Я обхватила его костистое тело руками и ногами, он обнял меня и мы еще долго так лежали, а потом любили друг друга до утра.

В тот же день я возобновила работу, будто ничего особенного не произошло.

Мир как–то так устроен, что наши эмоции абсолютно на него не влияют, но этого не понимаешь, когда ты молодой. В то время мне уже не казалось, что моя радость или моя боль значат что–нибудь большее, чем просто переживания, которые со временем пройдут. Я удивлялась, если кто–нибудь считал, что он со своими чувствами значит нечто исключительное. Мое смирение и стойкость появились на свет, когда умер отец, и вместе с этим я повзрослела настолько, чтобы перестать считать себя чем–то особенным в мире. Если бы я была не такая, как все, я сумела бы не допустить, чтобы папа ушел, но коль уж это случилось, я не могла позволить себе зависеть от эмоций, и я научилась их презирать. Это помогло мне прийти к пониманию того, что слова не стоят переживаний, и только поступки могут привести к результатам в жизни. Моя гордость не позволяла страдать ненужными словами, я должна была делать что–то для себя и для тех, кто был мне дорог. И я продолжала работать.

А Вадик продолжал любить меня после работы.

Даже старый мудрый Палыч долгое время не догадывался, что наш охранник сидит на игле. Другие девчонки тоже не видели ничего особенного в действиях и манерах Вадика, а я уже понимала, что его белые рубашки — это такой яркий поплавок, удерживающий его до времени от падения на дно.

Поведение его с клиентами было дерзким, и часто его били, а он давал сдачи, когда мог. Наш экипаж под его охраной почти не попадал в переделки, хотя на нем редко заживали синяки, а однажды ему сломали нос и ребро. Я жила у него и ухаживала за ним, как могла, но все равно он временами покупал у барыги свою дрянь, и с этим я ничего не могла поделать. Его главная страсть была сильнее меня, и временами я даже хотела, чтобы он уже ширнулся, и безумие на какой–то период покинуло бы его олений взгляд. Периодами же казалось, что Вадик полностью в норме, и я уже почти верила, что он справится с перепадами в его состоянии, заметными пока только мне одной.

Довольно долго я не сталкивалась с проблемами на работе, пока однажды мы не поехали на вызов, поступивший из частного сектора.

Там трудно было найти телефон, чтобы отзвониться на базу и уточнить адрес, а на домах не было номеров, и разбросаны они были беспорядочно и бестолково, будто бы планировщик специально задался целью сбить с толку вражеских шпионов. Мы долго плутали между одноэтажными домиками, падал декабрьский снег, и, когда наконец нашли нужный адрес, нас опередил и поджал серебристый джип, не давая проехать дальше. Он следовал за нами уже некоторое время, но Палыч просто не имел маневра и остановился, боясь увязнуть в снегу.

— Так это вы до нас добираетесь! — обрадовано крикнула вышедшая из джипа личность, сверкая золотыми фиксами. От калитки к нам спешили еще двое парней в свитерах, видно, невтерпеж им было нас встретить.

— Стойте, господа, — начал Вадик, выскакивая из «Волги», — вы ошибаетесь, мы с дороги сбились.

— А это наши шалавы! — обрадовался фиксатый, открывая заднюю дверцу нашей машины. — А ну выходи строиться!

Я сидела в середине, между Валей и новенькой Наташей, которая заменила в экипаже Марину. Наташе было двадцать четыре, и у нее была дочь пяти лет, жившая в одном из райцентров с бабушкой.

— Да вы чё, братья, — театрально изумлялся Вадим, — это ж беспредел, в натуре!

Между тем фиксатый выволок из машины Наташу, и настала моя очередь. Я вышла сама, понимая, что отсидеться мне не дадут. Но пока меня никто не трогал, и я потихоньку отступала за багажник «Волги». Тут быки в свитерах обратили внимания на нелепую фигуру в белом полушубке.

— Хорош бакланить, сутенер, — веско сказал один из них и врезал Вадику в промежность ногой, обутой в тяжелый ботинок.

— Забирай девок в хату, — распорядился фиксатый, не отпуская Валину руку.

— Постойте, — взмолилась я из–за багажника. — Мы не сами по себе, наша крыша Клим, не надо драться!

— С твоей крышей, прошмондовка, мы разберемся сами, — не меняя мрачное выражение, ответил тот, что ударил Вадика.

Обходя лежащее тело, он двинулся ко мне, но тут корчившийся на снегу Вадик вдруг схватил его за ногу и заорал:

— Соня, беги!

Голос ударил меня, как хлыстом, и я помчалась туда, откуда мы приехали, разом вспомнив свои спортивные навыки. Если бы не проклятые сапоги на высоком каблуке, я наверняка оторвалась бы, но разъяренный ублюдок в удобных ботинках и легком свитере догнал меня, вязнущую в снегу. Правда, через метров двести… Дикую погоню видели, как минимум, несколько человек по дороге, но никто не пришел на помощь маленькой беглянке. Хотя смотрели все с интересом, это точно. Наверное, им понравился и последний прыжок здоровенного преследователя, после которого я буквально оказалась под ним, и мой рот и нос забился обжигающим снегом. Удачливый ловец видимо потерял немало сил в погоне, потому что почти не бил меня, так, пара оплеух по щекам, я и внимания не обратила, зная, что последует дальше, а главное, думая о Вадике.