Только что Айвор напомнил миссис Д., что супружеская чета может прибыть с минуты на минуту, поэтому следует удостовериться в готовности покоев для баронессы.

— Не волнуйся, все уже готово, — заверила его миссис Д. и предложила ему выпить вместе с ней по глоточку мадеры в ее комнате. После выпивки коварный валлиец лукаво взглянул на домоправительницу и зловещим тоном осведомился:

— Волнуетесь, а, миссис Д.? Ведь много воды утекло с тех пор, когда была жива миледи и втолковывала вам, что вы можете делать в доме, а что — нет.

Миссис Д. усмехнулась.

— Вряд ли моя новая хозяйка будет особо вмешиваться в мои дела… судя по тому, что я слышала о ней. Я имела дело с матушкой его светлости… и совершенно уверена, что смогу управиться и с его женой.

Айвор гомерически расхохотался.

«Разумеется, — подумал он, — миссис Д. может справиться с кем угодно, кроме меня». Ведь ему слишком многое известно о ней и о том, как и чем она украшает свое гнездышко в отсутствие хозяина. Никогда она не сможет держать в страхе его, как держит всех остальных. Ей-Богу, что у нее за улыбочка! А зубы огромные, как у лошади. Меньше всего эта улыбка казалась веселой или радостной, когда из-за толстых слюнявых губ показывались огромные, лошадиные зубы. Она была гигантского роста — на целую голову выше низкорослого валлийца. Кожа на ее лице была бугристой, и она часто пользовалась пудрой, чтобы скрыть врожденные недостатки, отчего ее физиономия становилась отталкивающе белой. Ее крашеные волосы, ржаво-коричневого цвета, всегда были уложены в ряд в виде локонов, толстых, как колбаски, и настолько аккуратно, что казались Айвору париком.

Тем не менее, чтобы производить впечатление молодой, эта гротескная старая дева, выпив лишнего, начинала жеманничать и кокетничать, отчего становилась совершенно омерзительной. Иногда Айвору приходилось терпеть такое поведение домоправительницы. Он рассказывал хозяину о ее глупом хихиканье и отвратительных ужимках, сопровождая слова непристойными жестами. Барон иногда был не прочь выслушивать подобные рассказы.

— И скажу вам, ее светлость не очень-то стойкого нрава, — заметила миссис Д., допивая мадеру и задумчиво рассматривая свою превосходно обставленную столовую.

— Вы правы, мэм, она не стойкого нрава, однако сногсшибательной наружности.

Миссис Д., подойдя к зеркалу, пригладила один из своих многочисленных локонов и с недовольством обнаружила, что на подбородке проросло больше волосков, чем обычно. При упоминании о красоте других женщин в необъятной груди миссис Динглефут всегда начинала клокотать жгучая ненависть.

— Прекрасно, мистер Айвор, — проговорила она. — Вы видели миледи, так что вам лучше знать.

И без того мрачное лицо Айвора превратилось в безжизненную маску. Ведь он один знал о жестоком происшествии в Бастилии в ту бурную ночь. И он даже несколько разочаровался в своем хозяине, ибо всегда считал признаком слабости, если мужчина до такой степени влюблен в женщину.

Миссис Д. попрощалась с Айвором и снова отправилась в обход своих владений. При ее приближении служанки засуетились и разбежались кто куда, боясь безжалостного языка миссис Д.

Она уверенно поднялась наверх, чтобы проверить еще раз комнаты, некогда принадлежавшие ее покойной хозяйке, матери Дензила.

Повсюду стояли цветы. На тот случай, если сентябрьский вечер окажется холодным, разожгли огромные камины. Все вокруг сверкало новизной.

Но выражение лица миссис Д. оставалось кислым и неодобрительным. Раньше эти две смежные спальни были темными, мрачными и настолько заставленными, что по меньшей мере трое слуг каждую неделю проводили там генеральную уборку. Бывшая баронесса любила экстравагантность рококо. Сегодня же эти комнаты были неузнаваемы, и удивительные изменения внес не его светлость, который лишь оплачивал счета, а молодой художник Певерил Марш.

Легко поддающемуся переменам настроения Сен-Шевиоту все больше нравился молодой художник. Барон восхищался его искусной работой. Певерил мастерски написал не только портрет его светлости, но и несколько великолепных портретов его друзей. Барону очень приятно было хвалиться перед знакомыми и друзьями своим художником, и он торжественно объявил нового обитателя замка Великим Живописцем.

Молодой человек полюбил старую заброшенную башню, с которой перед ним открывался восхитительный вид на лес; барон разрешил ему постоянно жить там. Для него специально обставили студию, которую он и занимал, ведя там уединенную жизнь отшельника. Когда он не занимался живописью, то погружался в чтение книг. Если он и чувствовал себя совершенно одиноким, то никогда не жаловался на это. Однажды, когда Сен-Шевиот заметил ему, что такому молодому человеку не подобает вести столь отшельнический образ жизни, и посоветовал обзавестись любовницей, которая развлекала бы его, молодой человек залился краской и с жаром отверг такое предложение.

— Мне не нужна любовница, милорд. Я страстно жажду лишь возможности писать картины и обогащать свои знания, — ответствовал он. После чего барон, пожав плечами, оставил Певерила одного.

Певерил стал хорошо известной фигурой в Кадлингтоне, хотя выходил из башни только для того, чтобы подышать свежим воздухом, порисовать натуру и перекусить в помещении для слуг. Молодые служанки пытались заигрывать с ним. Для каждой у него находилось доброе слово, но у него даже в мыслях не было поухаживать за какой-нибудь из них. Они находили его загадочным, но все без исключения очень любили. Если кому-нибудь нужна была помощь, Певерил всегда первым предлагал ее.

Он имел исключительную власть над животными. Мог помочь раненой птице или пострадавшей собаке. Даже свирепая Альфа, никого не подпускавшая к себе, кроме Сен-Шевиота, охотно подбегала к Певерилу. Часто можно было наблюдать, как эта огромная собака, виляя хвостом, поднималась вслед за юношей по винтовой лестнице и сворачивалась подле ног молодого художника, когда он работал в долгие солнечные часы.

Однако в лице миссис Д. Певерил нашел жгучего врага. Она ревновала его к Дензилу и завидовала интересу, проявляемому хозяином к художнику. Как правило, если барон находил что-то привлекательное в ком-нибудь из слуг, миссис Д. немедленно выискивала способ разделаться с этим человеком. Однако она ничего не могла поделать с Певерилом Маршем. И была чрезвычайно возмущена, когда его светлость поручил юноше заново отделать свадебные апартаменты.

— Он художник, так пусть сделает для миледи самую красивую опочивальню и будуар, я не пожалею на это никаких денег, — заявил барон.

И миссис Д. вынуждена была отступить.

Певерил наслаждался порученным делом. Такая работа привлекла бы любого поэта и мечтателя: этакая инаугурация[68] красоты для молодой невесты, о которой говорили, что она самая красивая женщина, какую когда-либо видели. Он ничего не знал о происхождении и печальной истории мисс Флер Роддни, равно как почти ничего не знал вообще о зле. По правде говоря, ему мало что было известно и о его хозяине, бароне. Конечно, он не мог совсем не слышать о зловещих выходках Сен-Шевиота, о чем шептались все вокруг, и не мог совершенно забыть о жестоком равнодушии, которое проявил его светлость по отношению к умирающей Элспет во время их первой встречи. Однако в течение года, который Певерил прожил в замке, у него почти не было причин жаловаться на жестокость барона по отношению лично к нему. Конечно, это был недобрый, недружелюбный, угрюмый человек, и Певерил, будучи идеалистом, никогда не смог бы полюбить своего хозяина. Но он был благодарен ему за покровительство и кров, которые тот предоставил юному художнику после смерти любимой сестры.

Теперь его единственной целью было скопить деньги, которые платили ему Сен-Шевиот и его друзья за портреты, и в конце концов уехать из замка, чтобы начать независимую жизнь. Он не хотел вечно пользоваться гостеприимством и покровительством барона.

В оформление опочивальни для невесты он вложил всю душу и сердце. Миссис Д., совершенно слепая к красоте, сейчас стояла посреди спальни, тупо думая только о том, как это все расточительно и глупо. Да, для Матильды Динглефут не было места в этой сказочной комнате, которая совершенно не гармонировала с убогой фантазией свирепой дамы.

Все вокруг было в белых, утонченных и сияющих тонах — полная противоположность цвету темного вина, который так любила бывшая баронесса. Стены были обтянуты тончайшим атласом цвета слоновой кости, прошитым серебряной нитью. На полу распластался огромный ковер, выделанный из шкуры белого медведя. Высокие окна, которые выходили на зеленую гладь леса, тонущую в голубом тумане долины, обрамляли белоснежные портьеры из бархата, подвязанные серебряными шнурками.

Огромная кровать с пологом на четырех столбиках была перекрашена в белое и занавешена прозрачными, как паутина, занавесями. В изголовье раскачивались на серебряных цепях раскрашенные купидончики, и каждый держал в пухлой ручке серебряную лампаду, которую ночью зажгут для невесты. Постель была покрыта белым атласным покрывалом с изысканными кружевами ручной работы, напоминавшими пену. На пышных квадратных подушках были вышиты имена молодоженов: Дензил и Флер. Имя Флер ласкало слух молодого художника. Оно было красиво, и он рисовал его в уме в виде прекрасного цветка, который непременно напишет. Конечно же, его светлость прикажет ему написать портрет своей молодой жены. И портрет новой баронессы займет свое место в галерее среди портретов предков Сен-Шевиота.

В опочивальне находилась только одна картина, висевшая над камином. Она была заключена в позолоченную рамку, называлась «Мадонна и дитя» и принадлежала кисти великого Рафаэля — одно из многих сокровищ этого сказочного дома. Певерил приказал слугам перенести ее из галереи и повесить в опочивальне так, чтобы ее можно было видеть с постели.