Его поведение, которое при других обстоятельствах очаровало бы любую женщину, одновременно и поразило и привело в гнев Елену. Он показался ей чудовищно дерзким. Ее сердце ожесточилось против этого пылкого молодого красавца, несмотря на его щедрые знаки внимания. Да как он смел вести себя с ней подобным образом, с негодованием думала она. И даже здесь, в этом доме, где он подло бросил ее, обрекая на ужасную судьбу, он не произнес ни единого слова раскаяния! У него совершенно нет совести! И этот грех она не могла простить, эту его почти сумасшедшую попытку зачеркнуть прошлое; эту игру в настоящее время, на которой он так упорно настаивал. Когда она наблюдала за ним и слушала его — а он изливал на нее целый поток слов о том, какую радость испытывает от возможности увидеться с ней, какой не имеющей себе равных любовью пылает, — она решила, что поняла его. Воспоминания о Фауне и прошлом для него равны признанию, а это испортило бы ему все. Ведь для него куда удобнее жить настоящим и ощущать себя признанным любовником маркизы де Шартелье. Кроме всего прочего, он оказался и трусом. Ибо не желал лицом к лицу встретиться с неприятной правдой, особенно если эта правда вредила ему самому.

Итак, часы их свидания проносились, не принося взаимопонимания и гармонии, не считая того, что никто из них не мог бы отрицать страшного и мощного магнетизма желания, охватившего их.

До наступления темноты Гарри настоял на том, чтобы Елена закуталась в меховой плащ и они спустились к озеру. Сейчас оно казалось пурпурным и блестело, словно металл. В нем отражались хрупкие березки. Две чомги[52] стремительно скользнули по водной глади и тут же исчезли. Совсем близко росли красивые буки. Пастбище, простирающееся за озером, лежало в полнейшем спокойствии и тишине.

— Весна придает этому месту особое очарование, — произнес Гарри, обнимая Елену за талию и привлекая к себе. — А вы, возлюбленная моя, околдовываете Пилларз еще сильнее, чем весна. И с каждым часом я все больше радуюсь, что мы оказались именно здесь.

Она прищурилась и промолчала. Какой-то частью своего существа она ощущала полную опустошенность и безнадежное желание того, что никогда не может сбыться: чтобы она была не Фауной и не Еленой, а обыкновенной деревенской девушкой и стояла бы здесь на берегу с простым парнем. Гарри продолжал говорить, какое-то нервное волнение побуждало его к этому, хотя он не знал, насколько далек от понимания реальности.

— А когда впервые вам в голову пришла эта мысль? Кто рассказал вам об имении Пилларз? — настойчиво спрашивал он.

Она гневно отстранила его руку.

— Вам же прекрасно известно об этом, Гарри, — проговорила она и смерила его суровым взглядом.

Он был без парика, его пышные волосы, завязанные сзади, выглядели естественно, как ей нравилось когда-то. Он был одет в свои любимые цвета и знал, что такие наряды очень идут ему — прекрасно сшитый зеленый камзол с высоким стоячим воротником и большими карманами, панталоны до колен и шелковые чулки (Гарри по праву гордился своими прекрасными стройными ногами). О, до чего же он красив, да, он очаровательнее любого мужчины, которого когда-либо видела Елена. Ей встречались мужчины умнее, богаче и намного выше по положению в обществе. Но ни у кого из них не было таких глаз, то серьезных, то безудержно веселых, которые обладали таинственной способностью затрагивать ее сердечные струны. «Да, — с горечью размышляла она, — сегодня ночью моим чувствам предстоит серьезная проверка…» Однако эта притворная невинность, молчаливый отказ признать прошлые грехи убивали в ней жалость, которую она могла бы почувствовать к нему. В этот роковой час она могла ощущать лишь жалость к себе, и то не настолько сильную, чтобы изменить свои намерения.

— Вот вы молчите… а я все время болтаю, — внезапно проговорил Гарри. — Я спросил, откуда вы знаете об имении Пилларз?

— А я ответила, что вам известно это, — гневно отозвалась она.

Он в задумчивости тронул себя за ухо, затем пожал плечами и рассмеялся.

— О да, теперь я вспоминаю, — произнес он, решив, что, должно быть, он сам рассказал ей когда-то об этом поместье. Однако он не понимал, чем вызвал такое раздражение. Если бы перед ним не была его прекрасная Елена, то он мог бы упрекнуть ее в скверном характере и плохом настроении. Но даже если и так, то от этого она становилась более земной, более близкой. Он снова попытался обнять ее. — Вы озябли? Может, нам стоит вернуться в дом?

Она молча шла рядом с ним.

Итак, он признался, что знал обо всем. Признал все и одновременно ничего; да как он может быть таким жестоким?! Это было выше ее понимания и только усиливало страстное желание отомстить за невинную девушку, вверившую в его руки свою жизнь.

Когда они входили в дом, освещенный мягким светом свечей, которые повсюду зажег Кейлеб, в ушах Елены опять зазвучала зловещая мелодия, возвещающая приближение трагедии. Она стиснула зубы и снова постаралась сдержать свои эмоции.

Гарри усадил ее в кресло и налил бокал вина. Затем поднес к губам свой.

— За мою любимую, — произнес он и выпил бокал до дна, а затем швырнул его в камин, где он разбился вдребезги. — Вы не могли бы поступить так же, — попросил он, — чтобы ничьи губы, кроме наших, больше не прикоснулись к бокалам, которые были у нас в руках, когда мы торжественно объявили о нашей любви.

Она сильно побледнела.

— Не могу. Вы делаете из них нечто святое. Это как причастие.

Он упал на колени, глядя на нее страстным взглядом.

— Елена, разве наша любовь не священна?!

Она старалась избегать его взгляда.

— Вы становитесь слишком серьезны, — прошептала она.

— А разве вы не хотите, чтобы я был именно таким? — изумленно спросил он. — Неужели вы проделали весь этот путь, удостоили меня такой великой чести и наслаждения по несерьезным причинам?

Внезапно она резко, с нервным смехом выпив вино, швырнула бокал в камин. Затем обвила его шею руками.

— Прекрасно. За ваше здоровье, возлюбленный мой! Да какая разница, священна ли или нечестива наша любовь? Я согласна с вами, ничьи губы не коснутся этих бокалов… а то, что произойдет ночью, никогда не повторится, в этом я торжественно клянусь.

Впервые за все время после его приезда она сама обняла его. Он чувствовал ее холодность, но, зная ее сдержанность, сложность натуры, воспринимал такое поведение как способ избавиться от обуревавшего ее смущения. Однако сейчас она стала мягкой и уступчивой. И он прошептал ей на ухо:

— Я никогда не понимал вас до конца, но я влюблен в вас, как, наверное, Парис был влюблен в Елену Троянскую. И я понимаю, почему тысячи мужчин сражались за обладание ею. О Елена, Елена, ну скажите же, что любовь, которую вы испытываете ко мне, не бесчестна!

— Какая разница? — спросила она и громко рассмеялась в его объятиях, гладя его волосы.

Он чувствовал, что тонет в бездонных озерах ее глаз. Никогда еще он не видел ее столь соблазнительной и дерзкой. Они долго не могли и не хотели разомкнуть объятия. Кейлеб постучал в дверь, но любовники не услышали стука, и он ушел. Немного спустя Гарри произнес:

— Вы сказали, что эта ночь не повторится снова. Вы сказали, что происшедшее не произойдет вновь. Это значит, что вы дарите мне лишь одну короткую ночь любви? Ах, Елена, мне бы не хотелось, чтобы было так. Я хочу обладать вами каждый день, каждый час! Я хочу, чтобы вы стали моей женой и оставались ею до тех пор, пока смерть не призовет нас к себе.

Слезы страсти и ярости текли из ее прекрасных глаз, но она снова рассмеялась.

— Почему же вы не сказали мне этих слов много лет назад?

Он решил, что она выражается символически, и ответил:

— Неужели вы еще не поняли, что я с самой первой секунды хотел любить вас и обладать вами? Дядя пригрозил мне, что порвет со мной навсегда, если я не откажусь от вас, — мне все равно. Если маркиз узнает, что вы провели эту ночь здесь, он, возможно, захочет пронзить меня шпагой — мне и это безразлично!

— Мой муж умирает, — хрипло проговорила она, отталкивая Гарри от себя. — Завтра, когда я вернусь, он, наверное, уже будет мертв, — добавила она скорее для себя.

Гарри встряхнул головой.

— Тогда я смогу законно и открыто положить себя, всю мою жизнь к вашим ногам.

Она, содрогнувшись, отвернулась от него. Завтра он будет мертв, подумала она. Нельзя допустить, чтоб он жил. Но сила страсти к нему пугала ее. И она произнесла:

— Прикажите вашему слуге принести нам еду. Уже почти ночь.

Ужин был накрыт на овальном столе, стоящем напротив камина. Изысканный интимный ужин. Елена едва сознавала, что она ест, и ничего не пила. Гарри тоже почти ничего не ел. Он смотрел на ее очаровательное лицо и распущенные волосы, переливающиеся в свете свечи, стоящей в серебряном подсвечнике. Он рассматривал ее лицо и волосы, думая, что ее странные слова, должно быть, есть следствие ее любви к нему, и обожал ее еще больше за такое доказательство ее чувств. Он произнес:

— Более ста лет люди помнят стихи Бена Джонсона, а сегодня ночью они имеют особое значение для меня: «Выпей за меня своими глазами, а я выпью за тебя своими; или оставь поцелуй на кубке, и я не буду там искать вино».

Гнев Елены немного улегся. И она задумчиво проговорила:

— Известно, что эти красивые стихи посвящены Силии, возлюбленной Джонсона.

Глаза Гарри загорелись от восхищения ее познаниями.

— Я даже не знаю, что больше люблю в вас — вашу восхитительную женственность или вашу любовь к знаниям, свойственную ученому, которая делает вас неповторимой среди всех величайших женщин нашего времени, — проговорил он.

Елена молча поглаживала ножку своего пустого бокала и вспоминала те дни, когда она сидела у ног Люсьена в огромной библиотеке Бастилии, слушая его и постигая смысл наук. Она вспоминала долгие зимние вечера, когда море с грохотом билось о скалы и снег покрывал скульптуру плененной девушки на огромном каменном коне. Когда Люсьен впервые увидел Елену, он нашел в ней сходство с этой девушкой. «О Боже, как бы хотелось никогда не покидать Бастилию, остаться там в заточении, как монахине, и никогда не общаться с внешним миром! — с отчаянием думала она. — О Боже, как бы хотелось никогда не пускаться в это путешествие, из которого нельзя возвратиться!» Сейчас она осознала, что, когда Гарри умрет, ей останется только умереть вместе с ним. Она никогда не вернется к Люсьену, даже если он все еще жив.