Все эти мелкие знаки презрения, постоянно выказываемые Фауне, растянулись на долгие годы. Однако под молчаливой маской повиновения и покорности, с которой девушка принимала все издевательства, горело жаркое пламя негодования. Под маской смирения скрывались великая гордость и неистовая жажда свободы. Она не будет… она не может жить вот так всю оставшуюся жизнь! Без любви, нежности, дружбы, без счастья, к которым так стремилось ее юное сердце.

Наверное, никто не знал — да и не желал знать, — что уже в шестнадцать лет у Фауны проявились определенные задатки. Что бы там ни говорили и ни делали в этом доме, Фауна была создана для любви и радости. И она осознавала это. Иногда наступали мгновения, когда она истово желала поменяться местами с какой-нибудь красивой леди, приходившей в гости к ее хозяйке. Со скромной миной делая реверанс дамам, она смотрела на них сквозь свои великолепные ресницы и думала: почему они рождены свободными и судьба даровала им веселье и всяческие радости, а она рождена лишь для неволи и печалей?

И если в Фауне вообще осталась какая-то доля гордости и добродетели, то лишь потому, что они были с самого рождения присущи ее натуре. Ибо она все больше и больше становилась очевидцем образа жизни, полного противоречий, одновременно приводящего в смущение и непонятного. С одной стороны — светские условности и дисциплина, а с другой — крайняя моральная распущенность. Дом Памфри являл собой место, где слуг заставляли работать не покладая рук, унижали и держали в черном теле, в то время как хозяйка жила в чрезмерной роскоши, расточительстве и распутстве. Фауна не смогла бы научиться у своих богатых хозяев верности и правдивости. Даже Джордж Памфри, который с самого начала стал для нее образцом благочестия, таковым не оказался. Фауна, никогда не ложившаяся спать, не дождавшись, пока уснет вся семья, прекрасно знала, что у милорда есть любовницы, а у его супруги — любовники. И что над головами едва ли не половины знатных лондонских дам и придворных джентльменов, бывавших в гостях у Памфри, витали всякие мерзкие слухи о скандалах и любовных интригах.

Но один урок Фауна усвоила навсегда. Для нее не может быть никакого послабления в моральном отношении, ибо ее или убьют или отдадут в публичный дом, где она будет вести более страшное существование и, возможно, умрет от порока или какой-нибудь гнусной болезни. Миссис Клак ясно дала понять это девочке, когда та стала старше. Еще и по этой причине Фауна постоянно жила в страхе, ни на минуту не забывая, как опасна ее красота, то воздействие, которое она оказывала на Мужчин. Даже возможность выйти замуж за какого-нибудь простого и бедного человека, как это сделала Амелия, казалась для нее совершенно невероятной. Ибо миледи уже не раз говорила ей, что любовь и замужество — это не для нее. И когда кое-кто из джентльменов, окружавших миледи, бросал восхищенные взгляды на молодую красавицу служанку, Генриетта приходила в ярость и приказывала ей убираться прочь, словно Фауна совершила преступление. Миледи снова вызывала ее к себе, только когда совершенно не могла обойтись без нее. У Генриетты все усиливались приступы мигрени, и она заявила, что никакое лечение докторов и кровопускание не могут так облегчить ее боли, как это делают волшебные прикосновения пальцев Фауны к ее вискам. Вдобавок ко всему уволилась Эбигейл, и Фауна занимала ее место. Теперь она заботилась о лице миледи, о нарядах, одевала и причесывала ее.

К несчастью, Фауна также показала, что прекрасно владеет иголкой. Она научилась великолепно вышивать под руководством некоей француженки, специально нанятой миледи для этой цели. И часто, когда Генриетту посещала неожиданная прихоть украсить свой шарфик, носовой платок или постельное белье красивой вязью или инициалами, Фауна засиживалась до поздней ночи за вышиванием, несмотря на безумную усталость. Ее прелестные огромные глаза очень часто страдали от такой кропотливой работы. А вдобавок еще страшное недосыпание! Однако она ни разу не осмелилась пожаловаться или попытаться как-то облегчить возложенную на нее тяжелую ношу. Она была постоянно загружена работой: когда взыскательная Генриетта бывала чем-то недовольна и отсылала ее, Фауна попадала во власть злобной миссис Клак.

Вот так и продолжалось печальное существование Фауны. Злой рок преследовал ее. Но этим морозным февральским утром, войдя в огромную кухню и задрожав от отвращения при виде тараканов, разбежавшихся по каменному полу при ее появлении, Фауна была обеспокоена даже больше, чем обычно.

Дело в том, что ей пришлось столкнуться с новой опасностью. И сейчас, наливая воду в огромный котел и ставя его на огонь, она размышляла об этом.

Давно миновало то время, когда миледи обращалась с ней как с куклой, наряжая в самые немыслимые наряды и таская с собою всюду, как личного слугу-пажа, как леди Кларисса водила Зоббо. Теперь Фауна исполняла обязанности только служанки. В былые дни леди Генриетта иногда выбирала, наказать или побаловать ее. Теперь же ни о каком баловстве не было и речи. И, еще не смея поверить в это, Фауна подсознательно ощущала, что ее светлость легко, но определенно завидует ей; да, да, завидует ее восхитительной красоте, ставшей для Фауны ярым врагом.

— Спрячь волосы, глупая девчонка! — пронзительно кричала Генриетта всякий раз, когда непослушный локон выбивался из-под муслинового чепца Фауны. Или приказывала удлинить платье из-за того, что слишком видны изящные лодыжки. Или приказывала накидывать фишю[25] пошире, поскольку слишком заметен изгиб уже набухающей груди. Или подстричь короче ногти. А однажды, будучи в прескверном настроении, миледи даже пригрозила укоротить пушистые ресницы Фауны. К счастью, находившийся поблизости милорд спас плачущую девочку. Он редко перечил своей супруге, хотя беспрестанно сожалел о том, что привез Фауну к себе домой. Он старался не думать об этом, хотя прекрасно понимал, какое ужасное существование выпало на долю девушки. Он также отлично понимал, что если будет дружески относиться к ней, то ее светлость рассвирепеет еще больше. Но все же милорд не позволил обрезать Фауне ресницы, в кои-то веки показав жене, кто в доме хозяин. Впоследствии Генриетта сожалела о своей жестокой угрозе и больше к ней не прибегала. Однако вчера с Фауной случилось нечто похуже.

Чувства миледи уже больше не распространялись на молодого Энтони Леннокса. Сейчас она опутала любовными силками некоего богатого аристократа лорда Хамптона, который служил у принца конюшим. Красавец лорд принадлежал к тому кругу, в котором вращались Красавчик Браммель… и Гарри Роддни.

И вот вчера Фауне приказали принести миледи чай и пирожные к пяти часам дня. Генриетта возлежала на кушетке в своем будуаре напротив огромного камина. Вокруг горели свечи, и в будуаре было тепло, как в оранжерее. Эдвард Хамптон сидел подле весьма красивой и довольной собою миледи, раскинувшейся на подушках в отороченном мехом пеньюаре из бархата. С тех пор как она рассталась с Энтони Ленноксом, у нее было двое любовников, однако Эдварда она считала более «занятным», и Кларисса страшно завидовала этой «дружбе». Эдвард, неиссякаемый болтун, всегда имел в запасе огромное множество игриво-пикантных анекдотов, причем очень часто построенных на разного рода сплетнях об их общих знакомых.

Генриетта заметно пополнела. Увеличению веса способствовали сибаритство и потакание всем своим желаниям, и вот результат: двойной подбородок и контур бюста и бедер, более присущий почтенной матроне в годах. Тем не менее леди Генриетта по-прежнему оставалась красивой и многие молодые мужчины Лондона добивались ее благосклонности.

Когда Фауна вошла в будуар, у нее затуманился взор от жары и запаха духов, как нередко бывало после ее холодной, промозглой каморки. Почти не видя гостя, Фауна поставила серебряный поднос с чаем на стол, устланный кружевной скатертью. Леди Генриетта звонко смеялась над некоей сомнительной историей, которую только что поведал ей лорд Хамптон. Смеясь, миледи с восторгом смотрела на своего возлюбленного. Она восхищалась его вкусом в выборе одежды. Бархатный темно-зеленый камзол изумительно гармонировал с его темными вьющимися волосами и красивым, несколько женственным лицом. Миледи было не важно, что лорд Хамптон толстоват, мал ростом и к тому же распутник. Ведь он так умел развлечь! И, будучи в весьма хорошем расположении духа, Генриетта повернулась к юной невольнице и поманила ее к себе, жестом показывая, чтобы девушка разложила на постели наряды, которые миледи намеревалась надеть для вечерних увеселений.

Фауна с исключительной грацией и достоинством, очень сильно отличающими ее от остальных девушек-служанок, спокойно пересекла будуар. Эдвард Хамптон быстро взглянул на ее несравненные формы, на бледное, усталое восхитительное лицо и вскинул брови. Уже во второй раз ему довелось видеть так близко бесподобную квартеронку. Но он ни разу еще не присутствовал в гостиной Генриетты, когда та показывала гостям девушку в различных костюмах. Однако один близкий приятель лорда Хамптона поведал ему о той знаменитой ночи, когда Гарри Роддни, разрезав торт, обнаружил в нем спрятанного ребенка и, прилюдно упрекнув Генриетту, навсегда удалился из ее дома. Об этом также рассказывал и мистер Браммель. И вообще знаменитый денди не очень-то лестно отзывался о миледи. О да, вокруг красавицы квартеронки, привезенной с далеких африканских берегов, ходило множество различных слухов! «Черт побери! — размышлял молодой лорд. — Генриетта все время скрывала такую драгоценность, которую, напротив, нужно с гордостью выставлять напоказ!» Однако он слишком хорошо знал свою любовницу, чтобы осмелиться вслух восхититься несравненной красотой бедной девушки.

И он произнес невпопад:

— А знаете, милая Этта, что дядюшка Гарри Роддни опять женится?

Отпив глоточек чаю, Генриетта зевнула и ответила:

— Разумеется, мне известно об этом, однако меня совершенно не интересует Гарри Роддни. Он отвратительно повел себя тогда, на моем званом ужине.