Лорд Памфри, весьма недолюбливавший миссис Клак, несмотря на то, что очень ценил ее умение управлять домом, подумал: есть ли вообще что-то, за что девочка должна быть благодарна? Однако он не осмелился вмешаться. Правильно или нет он поступил, купив девочку и подарив ее Генриетте, Фауна являлась собственностью его жены. Он уже понял, что ее светлости весьма не нравилось, когда он слишком часто или слишком ласково заговаривал с ее «игрушкой». И несмотря на то, что милорд не обладал слишком ярким воображением, для него было очевидно, что, хотя Генриетта и находит забавным наряжать и повсюду водить за собой девочку, для несчастной маленькой квартеронки все это очень утомительно, а часто и унизительно.

После этой сцены Генриетта запретила Фауне вообще разговаривать с его светлостью и с какими-либо другими джентльменами, пока ей этого не позволят.

«Нет, — думала Генриетта этим вечером, проведя несколько часов со своим молодым любовником, — этот запрет не удержит Фауну, хотя пока она еще ребенок. Ее красота и явная привлекательность для противоположного пола скоро будут таить в себе очень большую угрозу».

И другие «невзгоды» приходилось претерпевать «бедной Генриетте» с тех пор, как в доме появилась Фауна. Иногда Генриетта брала квартеронку на легкие завтраки к Клариссе. Кларисса, в свою очередь, постоянно являлась в особняк Памфри. В такие часы миледи испытывала неприятное чувство из-за Фауны, поскольку тяжко ненавидела Зоббо: когда этот гнусный чернокожий карлик оказывался рядом с девочкой, он буквально пожирал ее своими выпученными глазами, самым вульгарным образом разглядывая ее. Такое бурное проявление страсти к золотоволосой квартеронке вызывало у обеих дам громкие взрывы смеха. И одна из самых непристойных мыслей благородных леди заключалась в том, чтобы, когда Фауна станет старше, выдать ее замуж за крошечного нубийца, к чему Зоббо отнесся с явным одобрением. Однако, когда об этом сообщили Фауне, девочка стала молочно-белой и отнюдь не походила на равнодушную «куклу». Генриетта неожиданно осознала, что увидела в девочке оскорбленную донельзя женщину.

Фауна, с красным от гнева лицом и горящим взором, топнула ножкой и проговорила, пристально глядя на Зоббо:

— Не прикасайся ко мне. Убирайся вон! Я никогда не выйду за тебя замуж! Никогда! — кричала она, добавив еще несколько слов на африканском наречии, которых никто, кроме Зоббо, не понял. С громким плачем он тут же повалился Клариссе в ноги и зашептал, что его страшно обидели, что квартеронка заявила, будто она произошла из более светлой и чистой расы, чем он, и что если бы они находились сейчас в Африке, то люди из племени ее дедушки утопили бы его. Обеим дамам все это казалось безумно забавным, однако уже тогда между лучшими подругами возникло некоторое недовольство. Кларисса стала защищать своего Зоббо и потребовала от Фауны извинений перед ним, но девочка наотрез отказалась. Генриетта залепила ей пощечину, однако и это не подействовало. Очевидно, Фауна приготовилась покорно сносить издевательства миссис Клак, зависть и презрительные насмешки остальных слуг (а особенно Эбигейл) и даже с готовностью принимать побои, однако, как твердо заявила девочка, она ни за что не выйдет замуж за Зоббо, когда станет старше.

Генриетта рассказала об этой сцене Джорджу. И он весьма опрометчиво встал на сторону своей Букашки:

— Душа моя, предположив такое, вы зашли слишком далеко. Все-таки у девочки английская кровь, и выдавать ее замуж за этого маленького монстра Клариссы — весьма необдуманно.

Тогда своенравная леди Генриетта спросила:

— Почему? Разве Фауна не с тех же берегов Африки? Почему его светлость считает, что ей нельзя выйти замуж за Зоббо, а если не за него, то за кого-нибудь подобного?

— Я не знаю, кто станет ее мужем, и вообще сейчас она еще слишком юна для этого, — промолвил милорд. — Однако если вам угодно знать мое мнение, то я не представляю ее брошенной во власть этого уродливого черномазого. — Последние слова лорд Памфри произнес довольно резко для него.

За это высказывание миледи заставила лорда Памфри расплатиться тем, что по крайней мере на две недели изгнала его из своей постели и в течение этого времени не только не выказывала благосклонности по отношению к Фауне, но и назло милорду приказала миссис Клак постоянно занимать девочку работой на кухне. У девчонки слишком большое самомнение, считала миледи.

Находясь в немилости, одетая не в красивые платья, которые, она, с одной стороны, презирала, а с другой — любила, а в грубую одежду служанки, как Амелия, Фауна проводила долгие часы на кухне, чистила картошку и делала другую грязную и утомительную работу. Все это чрезвычайно нравилось миссис Клак и особенно Эбигейл, которая не упускала случая злобно ущипнуть или ударить Фауну, завидуя ей всякий раз, когда миледи звонком призывала девочку к себе.

В конце концов миледи уступила и согласилась с Джорджем, что и речи быть не может о браке между Фауной и Зоббо. Тогда коварная Кларисса предложила: может, было бы недурно послать Фауну в ее владения, чтобы та получше познакомилась с Зоббо. Генриетта наотрез отказалась. Она прекрасно понимала замысел Клариссы: любым путем раздобыть Фауну для себя! Генриетта вернула Фауне свою благосклонность и теперь придумывала новые обязанности для девочки, новые варианты появления Фауны на людях, что, естественно, привлекло бы внимание общества к самой Генриетте.

Однако, возлежа в объятиях своего возлюбленного и выслушивая его страстные уверения в любви, Генриетта раздраженно вспоминала о последнем званом ужине, состоявшемся неделю назад и ставшем для нее весьма и весьма неуспешным.

Глава 8

Много времени прошло, пока в Лондоне не прекратились разговоры о той ночи в гостиной Генриетты, в ее знаменитой гостиной с затянутыми в атлас стенами и наполненной богатствами рода Памфри. Ровно в полночь Генриетта пригласила гостей за огромный полированный круглый стол в середине залы, на который двое слуг водрузили гигантский, поражающий своим великолепием, покрытый сахарной глазурью торт. Все свечи в гостиной были погашены, кроме тех, что освещали стол. В полумраке лишь тускло мерцали драгоценности, украшающие дам.

Большинство джентльменов были навеселе. Сам хозяин, устав от званого ужина супруги, удалился в угол гостиной и сидел с сэром Гарри Роддни, склонившись над шахматной доской. Милорд пришел в негодование, когда, собравшись сделать смелый ход, обнаружил, что гостиная погрузилась в полумрак.

— Ну что еще там придумала моя Генриетта? — прошептал он молодому баронету, сидящему напротив.

Вскоре милорд узнал, в чем дело, — Генриетта неожиданно поманила молодого красавца Роддни к столу.

— Идите к нам, у вас есть шпага, — проговорила она, одарив баронета любезной улыбкой. — Вы должны разрезать торт. Разрезать мягко, медленно… вон там, где вы видите полоску из засахаренного миндаля… и очень осторожно, чтобы ни в коем случае не отклониться ни вправо, ни влево от этой полоски.

Сэр Роддни небрежной походкой приблизился к столу. Остальные гости расступились, освобождая ему дорогу. Сэр Гарри был весьма популярен в определенном кругу: знаменитый повеса, близкий приятель Красавчика Браммеля, распутный молодой человек, растрачивающий свое время и состояние на азартные игры, вино и женщин. Как и мистер Браммель, он огромное внимание уделял своей одежде. И этой ночью выглядел просто неподражаемо в атласном камзоле цвета бордо с огромными вышитыми манжетами, украшенными гигантскими золотыми пуговицами. Поверх своих каштановых волос сэр Гарри носил аккуратно завитой парик. Глаза у него были удивительные: ярко-зеленые под черными бровями и с поразительно длинными и пушистыми ресницами, как у женщины. Лицо изумительно тонкой лепки почти всегда было бледным. Его можно было бы назвать женственным, если бы не квадратный волевой подбородок и по-мальчишески упрямо сжатые губы. Сэр Гарри был также самым знаменитым фехтовальщиком в стране. Несколько поколений мужчин его семьи были азартными дуэлянтами, и Гарри Роддни не имел равных в этом искусстве, даже если сильно напивался.

Незамужние девушки его круга одновременно восхищались им и боялись его. Мужчины постарше завидовали его успеху у женщин и искусству владения шпагой, а некоторые из забияк глубоко раскаивались, столкнувшись с его жестким характером. Ходили слухи, что его дядя по материнской линии, сэр Артур Фэри, экс-губернатор Гибралтара, коему Гарри приходился наследником (его родители скончались), пригрозил строптивому племяннику, что лишит того наследства, если он не изменит образа жизни. Светские матроны, надежно укрытые в своих цитаделях, соперничали между собой, добиваясь его расположения, страстно желая сладостных «страшных» мгновений и находя сэра Гарри слишком трудным объектом для завоевания. Казалось, он намного счастливее чувствует себя в компании мужчин, круглые сутки играя в фараон, или целуя продажных женщин в публичных домах, нежели в обществе светских дам.

Но, несмотря ни на что, сэр Гарри был лакомым кусочком любого званого вечера, и, хмельной или трезвый, он обладал проницательным умом, дерзким языком и сказочно красивой внешностью, перед которой могли устоять немногие женщины. Для Памфри пользы от этого распущенного молодого повесы было мало, если не считать его высокого мастерства в шахматной игре.

Этим вечером сэр Гарри был не очень пьян. Просто он сильно устал. Все вокруг ему наскучило. Он не получал наслаждения даже от шахматной игры. Ибо утром, когда он в спальном халате еще нежился в постели у себя дома, в особняке, расположенном близ Сент-Джеймского дворца[22], его буквально замучили своими визитами кредиторы: портные, изготовители париков, сапожники, множество лавочников, которые, разумеется, горели желанием дать красавцу Гарри Роддни кредит, но также стремились получить и несколько золотых гиней. Какое же это было расстройство… к тому же все могли видеть через приоткрытую дверь премиленькую Полли Теддингтон, которая все еще лежала в его кровати. Проснувшись, она взвизгнула и натянула на себя простыню, хотя не потрудилась скрыть от любопытных взоров симпатичное распутное личико и часть восхитительной белой груди. А рядом стоял сконфуженный слуга сэра Гарри, заламывающий руки от позора.