В каморке стоял затхлый запах несвежей старой одежды. Всюду валялись дохлые пауки и мухи. В эту теплую летнюю ночь на чердаке было душно. Совсем недавно чердак занимала несчастная четырнадцатилетняя посудомойка, которую миссис Клак «уработала» почти до смерти. Бедную девочку отправили умирать к ее нищим родителям, прежде чем она создала бы «неудобства» благородным хозяевам, скончавшись под крышей их дома. И она испустила последний вздох в домике своей матери, почти бесплотная от недоедания и издевательств злобной домоправительницы. Это была личная жертва миссис Клак, ибо миловидная девочка, к своему несчастью, привлекла внимание мистера Миллигана, дворецкого, на которого миссис Клак безуспешно бросала томные взгляды.

Вот в эту заброшенную и мрачную каморку, которой леди Генриетта, конечно же, не видела ни разу в жизни, и попала Фауна. Разумеется, здесь было лучше, чем в адском трюме «Морехода». Хотя там по крайней мере Фауна находилась рядом со своим любимым дедушкой и другими похищенными людьми их племени. Конечно, она слышала их жалобные вопли, но могла слушать и их песни, ощущать их слезы и поцелуи на своей маленькой ручке «принцессы». А в этой жуткой, отвратительной каморке девочка была так одинока! Прижав маленькие ладошки ко рту, она с отчаянием осматривалась вокруг, и грудь ее вновь раздирали рыдания, которых она так и не смогла сдержать с тех пор, как покинула будуар миледи.

Миссис Клак сложила руки на гигантском животе. Она обращалась с Фауной, как с каким-то жучком, ползущим по стенке.

— Черномазая! — злобно прошипела она. Огромные бархатные глаза девочки непонимающе воззрились на лицо миссис Клак. Домоправительница разозлилась так, словно этот ребенок каким-то образом забрался под ее гофрированный чепец. — Я сказала — черномазая! — повторила миссис Клак. — Как ты посмела испортить ковер ее светлости, так испоганить его?

Фауна не проронила ни слова. Она словно оцепенела, глядя на ужасную толстуху.

— Тебе известно мое имя? — вопрошала ее мучительница. Девочка отрицательно покачала головой. Тогда миссис Клак нагнулась к ней и затрясла что есть мочи. — Так запомни! Меня зовут миссис Клак. А ты будешь называть меня «мэм». Ты будешь говорить «Да, мэм» и «Нет, мэм», когда я обращусь к тебе. И ты будешь точно выполнять то, что я тебе прикажу и когда я тебе прикажу. Ты слышишь?

Фауна слышала, однако, ошеломленная и испуганная, никак не могла постичь значения сказанных слов.

— Так ты слышишь меня? — грохотала домоправительница.

— Да, — прошептала Фауна.

— Что «да»?

— Я не знаю…

Последовала оглушительная пощечина. Фауна покатилась по полу. Затем с трудом поднялась и, как испуганный зверек, забилась в угол чердака; ее огромные черные глаза мерцали в свете свечи.

— А ну подойди ко мне, черномазая! — потребовала миссис Клак.

Фауна отрицательно покачала головой. Это были скорее страх и замешательство, чем решение не повиноваться. Однако отказ, немедленного послушания поверг миссис Клак в беспредельную ярость. Она не собирается попусту тратить время на обучение этой черномазой девчонки ради удовлетворения причуд ее светлости. И не думает усложнять себе жизнь из-за обуздания этого «мятежа». С нее достаточно капризов двух херувимоподобных хозяйских деток, сейчас невинно спящих в своих изысканных кроватках внизу, в благоуханной детской.

Что Фауна всего-навсего ребенок, привыкший к неограниченной свободе в качестве первой леди в племени ее деда, что она привыкла отдавать королевские приказы и получать немедленное удовлетворение своих желаний — солнечный свет, свежий воздух, достаток, счастье, — это вообще не приходило в голову домоправительнице. А если даже и так, она все равно станет обходиться с Фауной, как с обычной служанкой. Уже кое-что беспокоило миссис Клак, нарушая ее душевное равновесие. Та несчастная девочка, посудомойка, доставила миссис Клак несколько неприятных минут, но та была англичанкой, рожденной добропорядочными простыми людьми. А эта Фауна… (какое отвратительное дикарское имя, думала миссис Клак) она всего-навсего купленная рабыня. Домоправительницу радовало, что она может поступать с ней так, как должно обращаться именно с черной невольницей, неважно, что у нее белая кожа и золотисто-рыжие волосы. А восхитительная красота девочки только усиливала желание миссис Клак поиздеваться над ней.

Следующие несколько минут Фауне казалось, что ад раскрылся пред ней, что ее швырнули в какой-то безумный мир. Ее выволокли из угла, в котором она пряталась. Одежда, заботливо сшитая женщиной в Бристоле, была порвана. Фауну бросили на соломенный тюфяк. Миссис Клак сняла со своей необъятной талии кожаный пояс и начала хлестать им несчастную. Чердак наполнился пронзительными криками боли. Затем ребенок внезапно утих. Дора Клак с затуманенными от бешенства глазами молча взирала на деяние своих рук, которые заныли от потраченных усилий. Девочка лежала молча, не шевелясь. Белая нежная кожа покрылась ярко-красными рубцами. Перевернув ребенка, миссис Клак взглянула на бесчувственное тело.

Домоправительница вовсе не считала, что произошло нечто дурное, однако ей не хотелось повторения истории с несчастной посудомойкой. Ведь Фауна была куплена для ее светлости и нельзя, чтобы она умерла.

Миссис Клак понимала, что зашла слишком далеко в своем желании заставить маленькую рабыню немедленно повиноваться ей.

Она поспешно завернула девочку в одеяло, приоткрыла дверь, чтобы впустить свежий воздух, а затем, бормоча что-то себе под нос, грузно спустилась вниз, держа в руке свечу. Добравшись до своей комнаты, домоправительница послала за Амелией, новой посудомойкой лет тринадцати. Амелия всего несколько недель как поступила на службу к Памфри и надела новенькое платьице с накрахмаленным фартуком. Волосы ее, свирепо укороченные миссис Клак, были упрятаны под домашний чепец. Эту деревенскую девочку родители отдали в услужение от нищеты. Амелия говорила с сильным суссекским акцентом, отличалась редкой худобой, неотесанностью и добротой. Она уже до смерти боялась домоправительницу и всякий раз, видя ее, приседала, как научили сразу по приезде сюда.

Миссис Клак, тяжело дыша от напряжения, приказала Амелии немедленно отправиться наверх с молоком и хлебом для новоприбывшей.

— И не забудь захватить уксуса, чтобы протереть ей виски! — громко прибавила миссис Клак. — Ах, эта отвратительная черномазая девчонка! Приведи ее в чувство, Амелия, и проследи, чтобы она поела. А утром покормишь ее тем, что тебе даст для нее миссис Голайтли. И глаз с нее не спускай! Следи, чтобы она не спустилась с чердака. Когда будешь уходить сама, запри как следует дверь, а ключ отдашь мне. И учти, если она сбежит, тебе придется держать ответ перед ее светлостью И передо мной.

Амелия, задрожав от страха, выдохнула:

— Да, мэм.

Она сделала книксен[17] и упорхнула.

Амелия, как и остальные слуги, уже знала о появлении в доме маленькой невольницы-мулатки. Она взяла хлеб, масло и молоко и понесла на чердак. Своей глупенькой головкой Амелия думала, что рабыня по имени Фауна не что иное, как какой-то зверек, подобно умершей обезьянке ее светлости… или одной из кошек или собак.

И, конечно, она была потрясена, когда вошла на чердак и в свете свечи увидела белую кожу и золотисторыжие волосы девочки, которая к этому моменту уже пришла в сознание и тихо стонала от сильнейшей боли, пронизывающей все ее тело.

— Господи! — вырвалось у Амелии. От удивления она чуть не уронила свечу, сильно облив себе руку расплавленным воском.

Затем Амелия опустилась перед тюфяком на колени и с неловкой нежностью стала промывать Фауне израненную спину. Тупая и невежественная служанка сделала, однако, все, что сделала бы с раненым животным на ферме, где работал ее отец. Вскоре ей удалось немного привести Фауну в чувство, успокоить ее, усадить и даже покормить незамысловатой едой.

Когда Фауна прижалась к своему новому другу и, обливаясь слезами, стала умолять ее не уходить, маленькая посудомойка затрясла головой и со страхом оглянулась.

— Мне надо поторапливаться, дорогая, — бормотала она. — Мне негоже делать то, что не велит миссис Клак.

Фауна ничего не поняла. Она знала лишь то, что снова остается одна в этом ужасном мире слез, страхов, физических страданий и отчаяния. Однако Амелия пообещала ей прийти снова, как только освободится от работы. А тем временем Фауна должна вести себя послушно и делать все, что наказала миссис Клак.

И вот девочка осталась одна в кромешной тьме. Она тряслась в лихорадке и лежала, то дрожа от холода, то в поту от жара, до тех пор, пока рассвет не проник в ее убогую каморку.

Амелия, спустившись вниз, поведала остальным слугам, что «черномазая» оказалась «белая как молоко и к тому же красавица», за что миссис Клак тут же выпорола бедняжку посудомойку до потери сознания.

Слуги прониклись некоторым сочувствием к странной новоприбывшей, хотя никто не смел выражать это вслух. К тому же миссис Клак велела, чтобы никто не виделся с Фауной и не ухаживал за ней, кроме маленькой посудомойки, на которую было возложено беспрекословное выполнение всех приказаний, касающихся новенькой. Целую неделю, днем и ночью, Фауна оставалась запертой на чердаке, и раза два ей наносила грозные визиты сама миссис Клак. И каждый раз домоправительнице удавалось доводить девочку до тяжелого оцепенения, хотя миссис Клак больше не тронула ее и пальцем, ибо боялась, что ее светлость заметит следы побоев на спине рабыни и останется недовольна. Она даже дала Амелии мазь для протирания рубцов. Миссис Клак убеждена, что теперь-то держит Фауну в ежовых рукавицах и девочка отныне будет исполнять все ее капризы. К счастью для миссис Клак, ее светлость не забивала себе голову мыслями о новой игрушке, и так продолжалось примерно две недели, во время которых миледи была чрезвычайно занята балами при дворе и государственными делами, при свершении которых милорд Памфри сопровождал Принца.