Лотти понурившись, стояла на коленях, и никакие слезы не могли выразить ее печаль. «Я не знаю, я так к ним привязалась!» – тихо шептала она, убирая со лба непослушную прядь. Она присела на корточки и посмотрела покрасневшими, воспаленными глазами в окно, где зимнее солнце сверкало в морозных узорах. «Нет, снега еще недостаточно, чтоб экипаж завяз», – подумала она.

Элизабет Шерман пренебрежительно отнеслась к тому жалкому дюйму снега, который успел выпасть, несмотря на предположение Лотти, что после бури снега станет больше. А Джентри Шерман поспешил сообщить, что тучи рассеиваются, уходят на север и день обещает быть ясным.

– Мы не хотим задерживаться, мисс Лотти, – сказал он с любезной улыбкой. – Теперь, когда дети знают о наших планах, надо начинать приводить их в исполнение.

«Да уж, знают», – подумала Лотти. Сисси долго рыдала, пока Джон не приказал ей замолчать. А Томас все время был таким тихим, что Лотти даже начала побаиваться за него.

– Слишком уж много для маленького мальчика, – проворчала она, снова принимаясь за пол. – Даже престижная сент-луисская школа не заменит ему дяди.

Открылась дверь, и яркий луч солнечного света на мгновение ослепил ее; Лотти прищурилась.

– Не неси в дом грязь, пол чистый! – Наконец она нашла выход своим эмоциям, обрушив гнев на стоящего в нерешительности Джона.

– А зачем его мыть? Ведь он и так был чистый, – возразил Джон, почесывая в затылке.

Лотти снова уселась на корточки.

– Я думаю, что мне лучше судить, чистый пол или нет – ведь мою-то его я! – возразила она.

– Почему ты без ботинок? Глупо в такой холод ходить по дому босиком, – сказал Джон, пытаясь не сдаваться в этой перепалке.

Лотти свирепо посмотрела на него, но она уже успокаивалась, выплеснув гнев на мужа. Мытье пола не очень успокоило ее, а Джон еще подлил масла в огонь своими замечаниями.

– Я пол мою с известью и вовсе не хочу испортить свои ботинки, мистер Тиллмэн, – заявила Лотти.

– А зачем вообще пол с известью мыть? – спросил Джон таким тоном, словно специально хотел подразнить Лотти, сомневаясь в правильности ее методов уборки.

Она, стиснув зубы, проговорила:

– Потому что мы всегда в приюте мыли пол с известью.

Джон, наконец, закрыл за собой дверь.

– Ты больше не в приюте, Лотти, – заметил он, напоминая и без того очевидную вещь.

– Ну, кто знает? – высокомерно ответила она. – По-моему, мне скоро придется туда вернуться. Похоже, что здесь я никому не нужна.

Лотти неторопливыми движениями вытирала пол, собирая воду тряпкой и выжимая ее в ведро.

Джон сделал шаг вперед и остановился прямо перед ней. Бросив тряпку в ведро, Лотти выпрямилась и взялась обеими руками за ручку, собираясь отнести ведро к раковине.

– Дай сюда, – сказал Джон, пытаясь выхватить у нее ведро.

– Я никого не просила помогать мне, – заявила Лотти. – А если ты хочешь наследить по всему полу, то давай, вперед! Это, в конечном счете, твой дом, – проворчала она и направилась к раковине.

Джон молча наблюдал за тем, как она донесла ведро с грязной водой до раковины и оставила его там. Она выжала тряпку и повесила за раковиной. Движения ее были медленны, она всячески оттягивала момент, когда ей снова придется взглянуть на мужа.

– Ты хочешь уехать отсюда, Лотти? – спросил он тихим, мягким голосом – мягче, чем снег за окном.

Она обернулась, взгляд ее был неподвижен, в нем читалось отчаяние, которое она скрьшала с самого утра.

– Ты женился на мне, чтобы я присматривала за детьми. Их теперь не будет, и я не вижу смысла в том, чтобы отравлять тебе жизнь, Джон.

Лотти еще со вчерашнего дня, когда приезд Шерманов развеял ее безмятежное счастье, пыталась сдерживаться и не говорить об этом. Но теперь настало время быть честной перед самой собой и перед человеком, который женился на ней по необходимости. Неожиданной была боль утраты, которую она ощутила, осознав последствия своего поспешного заявления, Если Джон хочет, чтобы она уехала, если она навеки обрекает себя на несчастье… Мысль эта казалась настолько ужасной, что Лотти охватило отчаяние.

Значит, она ничего не поняла, подумал он и свысока взглянул на нее. А ведь он сделал ее своей женой, он хорошо с ней обращался. И предоставил кров, даже купил приличные ботинки… Теперь же она стояла перед ним босая, в сером мешковатом платье, которое годилось разве что для пугала. «Нет, она не любит меня», – подумал Джон, и эта мысль ошеломила его.

– Если ты хочешь быть моей женой, то оставайся, – великодушно предложил Джон, засунув руки поглубже в карманы. – Подумай хорошенько, прежде чем уехать обратно в приют.

– Мне не хотелось бы остаться перед вами в долгу, мистер Тиллмэн, хотелось бы отработать те деньги, которые вы на меня потратили.

Ее глаза сверкали. Гнев окрасил румянцем лицо, побледневшее от утренних переживаний. Ее растрепанные волосы слабо отсвечивали под лучами солнца, падавшими из окна. Она то и дело откидывала со лба непокорные пряди, но короткие волоски светящимся облачком окружали ее лицо.

Он смотрел на нее, прищурившись. Горечь и злоба боролись в его душе. Лотти искушала его, несмотря на убогое платье, мешком висевшее на ее плечах. Искушала даже вскинутым, как у дерзкой девчонки, подбородком и руками, упершимися в бедра. Даже своими растрепанными волосами и гневно сверкающими глазами.

«Особенно эти спутанные волосы и горящие глаза…» – подумал Джон, чувствуя, как набухает его плоть. Желание напрягло его мускулы, он даже слегка покраснел. Джон сделал шаг вперед и коснулся рукой жены.

Это было ошибкой. Он понял это, как только почувствовал ее тепло, обжигающую волну напряжения, пробежавшую между ними. То был остаток их страсти, которая жила где-то в закоулках его сознания в течение нескольких последних дней. Лотти была так близка, так соблазнительна, а он вел себя с ней сегодня отнюдь не по-джентльменски. Придавленный осознанием своей потери, он повернулся к ней и с силой стиснул ее. Она едва не задохнулась в его объятиях.

– Джон! – глухо вскрикнула Лотти. Глаза ее расширились, лицо побледнело. – Руки… Ты сделал мне больно! – произнесла она, едва сдерживая поток слез.

Лотти не плакала, когда уехали дети. Она не плакала даже тогда, когда ей пришлось вымыть весь дом и отскрести пол, чтобы хоть как-то дать выход переполнявшему ее отчаянию. Но теперь она не смогла сдержаться. Слезы ручьями потекли по ее щекам, и, о Боже, она разрыдалась прямо у него на глазах!

Он снова стиснул ее в объятиях. До встречи с этим человеком никто на свете не мог заставить ее плакать на виду у людей: все свои детские горечи и беды она поверяла подушке. Потом, став взрослее, научилась сдерживать чувства и держать себя в руках; она поняла, что слезами горю не поможешь… и поклялась, что никогда не проронит ни одной слезинки. Ей казалось невероятным, что медвежья хватка Джона смогла исторгнуть из нее эти унизительные слезы.

Джон отпустил ее, вдруг осознав, что совершает глупость, что нельзя с ней так обращаться. Он погладил ее плечи, ощутив сквозь грубую ткань платья тепло и нежность ее тела, и закрыл глаза, чтобы не видеть ее заплаканного лица, ее скорбной фигурки.

Лотти очень хотелось пригреться на его широкой груди. Он находится всего в нескольких дюймах от нее и вместе с тем как бы на расстоянии многих миль, думала она, тщетно желая близости, которая связала их прошлой ночью. Но мисс Эгги предупреждала ее: «Женщина нужна мужчине только, чтобы удовлетворить свою похоть». Лотти покачала головой, вспомнив эти слова. Она не могла согласиться с ними, не могла и не хотела их принять. Во всяком случае, если Джон с ней только удовлетворял свою похоть, то она должна понести кару за свое в этом участие. На него она не могла жаловаться. Джон, в конце, концов, и не выказывал особой симпатии к ней, демонстрируя лишь тягу к ее телу.

Лотти покраснела до корней волос. За такие мысли, да еще днем, Господь должен был сурово покарать ее. Джон сделал шаг назад – он ее жалел и не мог больше делать ей больно. Ему очень хотелось помочь ей. С другой стороны, он иронизировал над собой, над тем, как повел себя в их словесной баталии. Теперь они должны вместе, общими силами попытаться справиться с той глубокой раной, которую нанес им отъезд Сисси и Томаса. Они должны быть вместе, им нельзя враждовать и ссориться. Но вдруг Джон понял, что у него нет сил, чтобы преодолеть ту пропасть отчуждения, которая пролегла между ними в этом опустевшем доме.

Лотти отстранилась от него, отвернулась и, закрыв лицо руками, громко чихнула.

– Тебе нужен платок? – спросил он.

– Спасибо, у меня есть свой, – произнесла она, все еще прикрывая рот рукой.

Склонившись над горкой коробок, стоящих рядом с ее кроватью, она сунула руку в одну из них, чтобы достать тряпочку из фланели. Лотти обычно использовала их каждый месяц в те дни, когда это было необходимо; сейчас она хотела использовать фланель в качестве носового платка. У Лотти никогда не было носовых платков, которые мисс Эгги считала излишней роскошью. У нее имелись свои взгляды на то, что необходимо женщине. «Настоящей леди обязательно надо носить перчатки», – сказала она, вручая Лотти пару второсортных перчаток тем памятным утром, когда девушка покидала приют.

Джон смотрел на нее, нахмурившись, – он пытался придумать хоть какой-нибудь выход из сложившейся ситуации.

– Лотти, – начал он и замолк, ожидая, когда она повернется к нему.

Но нить его мыслей неожиданно была прервана позвякиванием упряжи и ржанием лошади.

– Гости, – коротко бросил он.

Она метнула на него тревожный взгляд – ну и зрелище они будут представлять: он – весь взъерошенный, она – замарашка с заплаканными глазами. Но было поздно даже пытаться привести себя в порядок. Джон уже открыл дверь и вышел на крыльцо.

– Здравствуй, Женевьева. – Лотти услышала, как Джон приветствует ее подругу, спускаясь по ступенькам.