Но когда коляска катилась воскресным утром мимо баптистской церкви, Лотти не могла не прислушаться к стройному пению, доносившемуся из неказистого некрашеного здания. Не желая ничего иного, баптисты вдохновлялись звоном своего колокола перед службой, проходившей с огромным воодушевлением. Единственное посещение Лотти баптистской церкви в Нью-Хоуп произвело на нее сильное впечатление, оставив воспоминание о ритмичной, почти танцевальной музыке.

– Ты когда-нибудь бывал здесь? – спросила она у Джона, когда их коляска поравнялась с колясками, выстроившимися у ограды перед церковью.

Он нахмурился и взглянул на нее с явным неодобрением:

– Зачем? Я родился и вырос методистом.

– Да?.. – удивленно промолвила Лотти. Она оглянулась, когда пение достигло форте и прекратилось, а затем глухой бас громогласно провозгласил: «Аминь».

– А ты разве рождена не методисткой? – спросил Джон, натянув поводья и придерживая лошадь.

Лотти поджала губы и опустила взгляд на свои руки, лежащие на коленях; в это воскресное утро ее руки были обтянуты перчатками – как у настоящей леди.

– Я знаю только то, что я сирота, – с грустью проговорила она.

– Но у тебя ведь была мать, правда? – спросил Джон уже более миролюбивым тоном.

Они проезжали мимо большого орехового дерева, росшего рядом с кладбищем.

Лотти кивнула в ответ и отвернулась.

– Моя мать оставила меня на пороге приюта, когда мне было пять дней от роду, – сказала она жестко. – Я была принята в методистскую церковь, как и три десятка других приютских детей, так что можно сказать, что я почти рождена методисткой. По крайней мере, я была ею всю жизнь.

Джон хранил молчание. Когда он рассматривал маленькую фигурку Лотти О'Мэлли, глаза его были полны сострадания. «Она неплохо выглядит», – отметил он про себя, глядя на ее аккуратную прическу – золотистую косу, уложенную кольцом под вычурной шляпкой. Накануне она выскребла и вымыла свои черные ботинки, и теперь они выглядели довольно прилично, а ее лучшее платье было выстирано и отглажено утюгами Сары.

Джон вошел в дом и увидел, как Лотти сняла с плиты один из утюгов, послюнявила кончики пальцев, обворожительно высунув при этом свой розовый язычок, и на мгновение прикоснулась к утюгу. Раздалось шипение, и Лотти удовлетворенно кивнула. Джон с удовольствием наблюдал, как она гладит, обернув тряпкой горячую ручку, как проводит утюгом по складкам подола, в которых утюг был почти не заметен.

– По-моему, это адский труд, – промолвил он, наконец.

Лотти взглянула на него в испуге; краска прилила к ее лицу, глаза расширились.

– Ты мог бы, по крайней мере, постучаться, или окликнуть меня, или как-нибудь еще обнаружить себя, когда вошел, – воскликнула она. Укоризненно посмотрев на него, Лотти вернулась к своей работе.

– Я решил, что ты слишком занята, чтобы меня услышать, – объяснил Джон. Он подошел к столу и поправил край юбки.

– Тебе нужна глаженая рубашка к завтрашней поездке в церковь? – спросила она, расправляя влажную ткань.

Он пожал плечами и усмехнулся; ее взгляд уловил тепло в его глазах.

– Я просто расстилаю рубашки на столе еще влажными и разглаживаю руками, – объяснил он. – После этого они вполне годятся для работы на конюшне.

– Боюсь, такие рубашки не очень-то годятся для поездки в церковь, – сказала она с некоторым укором в голосе.

Джон пожал плечами, как бы нехотя соглашаясь:

– В последнее время я нечасто туда ездил.

Она быстро подняла на него взгляд:

– Я думала, Джеймс возил туда детей каждое воскресенье.

– Да, возил, – согласился Джон. – Видимо, я отказался от религии, когда милосердную, любящую Бога Сару, которую так все ценили, он забрал и оставил Джеймса одного растить двоих детей. – Лицо его окаменело, челюсть с упрямым вызовом выдвинулась вперед – его глаза ждали ответа на эти еретические слова.

– Джеймс это чувствовал точно так же? – спросила Лотти; ее рука, державшая уже остывающий утюг, зависла над столом.

Джон выразительно пожал плечами. «Вне всякого сомнения, он прекрасно выражает свои мысли мимикой и жестами», – думала Лотти, наблюдая за ним. То, что он не умел выражать мысли словами, не имело в данном случае ни малейшего значения. Джону было достаточно одного движения головы, чтобы утихомирить Томаса, когда тот озорничал. Улыбка или протянутая рука могли призвать Сисси, когда Джон нуждался в теплых ручках, обнимающих его шею, или в маленьких пальчиках, зажатых в его ладони. И одобрение в его взгляде было огромной наградой, когда Лотти готовила или наводила порядок в небольшом доме, хозяйкой которого она стала – по крайней мере, временно.

Джон остановил лошадь, коляска качнулась, прервав тем самым ход мыслей Лотти. Ее руки крепко держали сумочку; во всем облике девушки чувствовалось напряжение: оно было и в поджатых губах, и в ее позе, и во взгляде.

Джон ласково взял ее за руку и заглянул в глаза.

– Обожди, Лотти, – сказал он с мягкой улыбкой. – Я сейчас вылезу и помогу тебе спуститься.

Она быстро кивнула, и он заметил, как задрожали ее ноздри, когда она глубоко вдохнула. Взгляд ее широко распахнутых глаз скользнул по группе прихожан, пристально рассматривавших вновь прибывших. Джон спустился, привязал поводья к одному из колец, приделанных к большому дереву, и, сняв шляпу, кинул ее на сиденье коляски. Затем подошел к Лотти и, крепко обхватив ее талию, легко опустил девушку на землю.

Расправив юбки и поправив шляпку, Лотти заметила испытующие взгляды нескольких прихожан, которые, следуя их примеру, тоже поставили свои коляски под деревом.

Тем временем Джон бережно опустил на землю Сисси. Малышка тотчас же уцепилась за юбку Лотти, пытаясь укрыться в широких складках от любопытных глаз взрослых. Девушка с улыбкой повернулась к Сисси, взяла ее маленькую теплую ручку в свою и стала ждать, когда Джон отряхнет пыль со штанов Томаса. Взглянув на свое темное платье, Лотти в который уже раз посетовала на то, что даритель – тот, кто в прошлом году подарил платье приюту, – не очень-то стремился следовать велениям моды. Темное и добротное – это было, похоже, главное требование «приютской моды». Благотворители привозили в приют охапки такой одежды. В результате Лотти всю жизнь носила только черное, коричневое или серое. Темно-синяя шляпка была, в сущности, первым в какой-то степени легкомысленным предметом ее мрачноватого гардероба.

Резко вскинув подбородок – от этого движения цветы на шляпке всколыхнулись, – Лотти направилась к входу в церковь. Сразу за ней и Джоном пристроились двое мужчин – словно эскортируя молодую пару.

Сисси раскраснелась от удовольствия – она была в своем новом платье, – Лотти сшила ей очень приличный наряд. Цветы на платье были необыкновенно яркими, почти такими же радостными, как улыбка, светившаяся на лице Сисси. Девочка несла маленькую сумочку, которую Лотти сшила для нее из остатков ткани.

Они спустились вниз по проходу, шагая в такт хоралу – Милли Гордон исполняла «Всемогущий Творец» перед началом утренней службы. На скамье справа сидел только один человек, и именно там остановился Джон, пропустив вперед Лотти. Затем села Сисси, а за ней – Томас. Джон уселся с краю, чувствуя на себе любопытные взгляды.

Наконец орган выдохнул последнюю гулкую ноту, и в церкви установилась тишина; все удовлетворенно закивали, одобряя исполнение Милли. Высокий молодой мужчина в черном костюме, подчеркивающем стройную фигуру, вошел через дверь справа и подошел к кафедре. Его темные волосы касались сзади шеи и воротника рубашки. Воротник же сиял белизной в свете солнечных лучей, проникавших через окна и наполнявших помещение церкви отблесками неземной красоты. «Кто-то застирал этот воротничок чуть ли не до дыр, а затем и накрахмалил», – подумала Лотти, глядя на молодого человека. Кроме того, она отметила, что у него необыкновенно длинные руки; в тонких пальцах он держал Библию в черном кожаном переплете. Положив книгу на кафедру, он обратился к своему приходу.

Все звуки тотчас же стихли; прихожане обратили свои взоры на человека, стоящего на кафедре. В наступившей тишине раздался голос пастора.

– …За всех согрешивших и представших перед славой Господа нашего, – заговорил он мелодичным голосом, странно не соответствовавшим облику, – помолимся. – Далее пастор продолжал тем же красивым баритоном, превращающим каждое произнесенное им слово в музыку.

Лотти, невольно заслушавшись, склонила голову. Затем, сделав над собой усилие, взглянула на пастора сквозь ресницы. Понимая, что ведет себя непочтительно, она не в силах была обуздать свое любопытство и не рассмотреть человека, едва не ставшего ее мужем. Он был очень худ, черты его лица были четкими и резкими, полные же губы свидетельствовали о великодушии. Рассмотрев пастора, Лотти незаметно повернула голову и взглянула на огромные ноги Джона Тиллмэна, сидевшего рядом, всего лишь в каком-то ярде от нее.

Затем взгляд ее переместился вверх и задержался на больших руках Джона, лежавших на коленях. Еще немного повернув голову, она чуть приподняла ресницы, чтобы увидеть его грудь. Наконец, собравшись с духом, она глянула выше… и с удивлением обнаружила, что его веселые голубые глаза глядят прямо на нее.

Она быстро опустила ресницы и отвернулась, снова уставившись на свои крепко сжатые руки. Прерывисто вздохнув, Лотти попыталась понять причину своего замешательства. «Он смотрел на меня как идиот», – подумала она со смущением, и щеки ее залились румянцем. «Тебе не следовало разглядывать их во время молитвы», – мысленно укоряла она себя.

Джон попытался стереть с лица улыбку. «Значит, сравнивали нас, мисс О'Малли», – подумал он. Чувствуя, что усмешка не исчезает с его лица, он прикрыл рот ладонью, затем прочистил горло, пытаясь справиться с собой. «Ах, негодница, – мысленно улыбнулся фермер. – Непочтительная, если не сказать больше». И Джон еще сильнее развеселился.