— Ваше сиятельство? Граф Ратманов? — прочирикал вдруг звонкий женский голосок, и из кареты выпорхнула высокая, похожая в своих ярких одеждах на экзотическую птичку, женщина с маленькой собачкой на руках. Она с восторгом оглядела вмиг поникшего графа и молоденькую девушку, которая посмотрела на нее с невыразимым удивлением, а потом перевела взгляд на Сергея. — О, это, вероятно, и есть ваша очаровательная невеста? — продолжала щебетать женщина, совершенно не заботясь о том, что молодые люди с настоящим ужасом и одновременно с отчаянием смотрят друг на друга.

— Послушай, Настя, — Сергей почувствовал, что не в состоянии справиться с собственным голосом, и он предательски дрожит, — я только что решился все тебе объяснить…

— Что объяснить?.. — прошептала она и в ужасе отступила от него на шаг.

Сергей ощутил внезапное головокружение. Господи, ну почему все так плохо?! Если сейчас он попробует объясниться с Настей, если она узнает правду, находясь в явном смятении, ничего хорошего из этого не получится! Он навсегда погибнет в ее глазах! И откуда только взялась эта проклятая Фелиция? Он с яростью взглянул через плечо в знакомое, радостно улыбающееся лицо и прошипел, задыхаясь от злости:

— Немедленно оставьте нас, Фелиция! Разве вы не видите, что мне необходимо поговорить с моей невестой! — Он подхватил Настю под руку. — Нам надо спешить, Настя!

Сердце его колотилось как бешеное, словно во время охоты, только сейчас он был не охотником, мчащимся верхом по полям в погоне за лисой. Он был как раз этим бедным, загнанным в угол зверем, стремящимся во что бы то ни стало спасти свою жизнь. Ведь спасение любви было для него равнозначно спасению жизни.

Настя отвела его руку, повернулась к женщине и растерянно спросила:

— Фелиция? Какая Фелиция? — И когда он вновь взял ее за руку, попросила:

— Подожди, Фаддей, я ничего не понимаю!

— О господи! Фаддей?! — Женщина откинула голову назад так, что полностью обнажилась ее длинная шея, и расхохоталась:

— Так, значит, это правда, граф? Я слышала, что вы похитили свою собственную невесту, но посчитала это очередной сплетней или злой шуткой! Вы что, с ума сошли? Назваться именем своего лучшего друга! Никак не ожидала от вас подобного остроумия, мой дорогой! — Женщина с очевидным злорадством оглядела съежившуюся девичью фигурку. — А ваша невеста действительно очаровательна. Я, каюсь, думала, что за столь великие деньги вам непременно подсунут какую-нибудь дурнушку!

Граф схватил Настю за руку и привлек к себе.

— Настя, уходим немедленно, если не хочешь, чтобы все закончилось катастрофой, — проговорил он, задыхаясь.

— О боже! — раздалось вдруг с крыльца. — Настя, милая! Граф! Мы уже и не ожидали встретить вас здесь! — Ольга Ивановна Меркушева, опираясь на руку Фаддея Багрянцева, быстро спускалась по ступеням навстречу беглецам. — Иди ко мне, доченька! Иди скорее, дорогая! Я так о тебе беспокоилась!

Сергей глубоко вздохнул, как гладиатор перед последним, возможно смертельным для него, боем. Настя вгляделась в людей, внезапно окруживших ее и Фаддея, среди которых было только два незнакомых ей человека. Один — высокий, черноволосый, она уже знала — был старшим братом графа Ратманова, а второй… И Настя с ужасом поняла, что и слова незнакомой дамы, и ее дорогой маменьки не послышались ей, не приснились. И этот приветливо улыбающийся человек гораздо больше похож по описанию на поэта Багрянцева, чем ее дорогой Фаддей!

— Простите меня. — Все еще надеясь на чудо, она подошла к этому человеку, который был чуть ли не в два раза крупнее ее, и прошептала, с трудом выговаривая слова от волнения:

— Вы мой бывший жених граф Ратманов?

— Я никогда не был вашим женихом, Настенька, — мягко сказал этот человек и посмотрел на другого человека, которого она любила. Он стоял рядом с лицом мрачнее тучи и молчал.

— Настя, подойди ко мне! — Ольга Ивановна обняла дочь за плечи и прижала ее голову к своей груди. — Успокойся, дорогая, он не стоит твоих слез!

— Я не плачу! — Настя решительно отстранилась от матери и протестующим жестом остановила ее, когда та вновь захотела ее обнять. — Подожди, мама, я должна немедленно во всем разобраться!

Она услышала, как человек, которого она любила больше жизни, назвал ее по имени сначала резким тоном, потом ласково, совсем как прошедшей ночью. Он вновь взял ее за руку, но взгляд его был мрачным и подавленным. Он сказал, что они должны немедленно подняться в гостиницу и поговорить обо всем наедине, а не на виду у всего города. Действительно, вокруг собралась уже целая толпа зевак, и желающих поглазеть на бесплатное зрелище прибавлялось с каждой минутой.

— Ты помнишь, я только что хотел все тебе объяснить? — спросил ее тот, которого она четыре дня и четыре ночи называла Фаддеем. Своим любимым Фаддеем!..

Настя вырвала руку и отшатнулась от него, словно от всплеска пламени, грозившего опалить ей лицо.

— Вы… граф Ратманов? — еле слышно произнесла она, уже не замечая, что слезы непрерывным потоком текут по ее щекам, не давая как следует разглядеть лицо человека, которому она так безоглядно поверила. Наконец-то все прояснилось! Наконец-то до ее сознания дошла вся правда и ужас ее положения. — Вы граф Ратманов? — повторила она снова, как будто подтверждая открывшуюся ей истину, — Вы… мой жених?! Вы, который все эти четыре дня сомневались, стоит ли жениться на мне, и всячески наговаривали на самого себя. Почему?.. Почему вы сделали это?.. Я ведь люблю вас! — Она остановилась, покачала головой и с горечью произнесла:

— Нет, это уже не имеет никакого значения! — Настя показала на поэта и рассмеялась. И смех этот даже ей самой показался немного истеричным. — На самом деле я люблю Фаддея! А Фаддей Багрянцев — он, если я опять не ошибаюсь!..

— Настя, послушай, пожалуйста! — взмолился граф. — Я совершил страшную ошибку!

— А как же Казань? — продолжала Настя. — А как же экспедиция, в которую мы собирались отправиться вместе? Вы издевались надо мной, посмеивались над жалкой дурочкой, когда сетовали на свою бедность и с пафосом заявляли, что отныне будете зарабатывать на жизнь более достойным трудом, чем сочинительство стихов. Вы отвратительнейший из всех лицемеров, граф, и самый бессовестный лжец! — выкрикнула она с отчаянием. — Что за дьявольскую игру вы затеяли, что за мерзкие планы вынашивали в своем лживом сердце? Я… я только могу подозревать, какой бестолковой и наивной дурочкой вы считали меня все это время! Да, я такая, какая есть! А вы — повеса и развратник! О боже! — прошептала она и закрыла руками лицо. — Какой же я была дурой! Какой дурой!..

Она со всех ног бросилась вверх по ступенькам. Мать догнала ее, обняла за плечи, и обе женщины опять спустились вниз к большому экипажу, подъехавшему за это время к крыльцу. Из него выглянуло сердитое лицо Райковича. Антиквар вышел из кареты, что-то сухо сказал Ольге Ивановне и, взяв Настю за руку, помог зайти в карету, потом вскарабкался сам и только потом подал руку Меркушевой.

Сергей рванулся следом, но до сих пор молчавший Андрей схватил его за руку и велел не пороть горячку. Карета с его любимой медленно отъехала от крыльца. А он стоял и растерянно смотрел на то, как его счастье и любовь исчезают вдали, впервые в жизни по-настоящему понимая, что такое отчаяние!

— Как мне вернуть ее? — Сергей с мольбой посмотрел на брата. — Ты же всегда все знаешь!

— Не имею представления! — произнес тот и вдруг схватил его за грудки. — Мерзавец! Ты еще спрашиваешь?..

Толпа, окружавшая их, испуганно ахнула и отхлынула назад. Андрей оглянулся, и первыми ему попались на глаза две почтенные дамы, которые поистине со сладострастным любопытством наблюдали за разгорающимся, как степной пожар, скандалом.

— Пошли прочь отсюда, — произнес он сквозь зубы от ярости и непомерной досады и повторил:

— Пойдем в гостиницу! Там я тебе покажу, сукин сын, где раки зимуют!

— Да, попал ты в переделку, Сережа! — Поэт хлопнул его по плечу и сочувственно произнес:

— Недаром говорят, что от женщин сплошные неприятности! И только поэтому я никогда не женюсь!

— Фаддей Ильич, — произнес вдруг за их спиной умильный женский голос, — не соизволите ли расписаться в моем альбоме. В нем я храню все ваши стихи.

Высокая худая дама с неестественно черными волосами подобострастно улыбнулась и подала поэту пухлый бархатный альбом. Багрянцев тяжело вздохнул и принял альбом в свои не менее пухлые руки, предоставив братьям выяснять отношения один на один.

И никто не обратил внимания на двух пожилых людей, с грустью проводивших взглядом Настю, а потом Сергея.

— Что тут поделаешь, — развел руками Дмитрий Алексеевич и с огорчением посмотрел на жену, — сам виноват, голубь сизокрылый! Ему вчера еще следовало перед Настей повиниться, а не тянуть до церковного порога! Вот господу это и не понравилось! Ох, дети малые, непутевые! — Он хлестнул кнутом лошадей и, покачав головой, посмотрел на Марию Егоровну. — Да, не расстраивайся ты так, Машенька. Граф хотя и голубых кровей, но мужик-то российский! А мы ведь такие: если что захотим, то лбом стену прошибем, камня на камне не оставим, а своего добьемся!

Глава 23

Прошло две недели. Две недели горьких слез и полного отчаяния. Настю тяготили ежедневные визиты московских знакомых, странным образом проведавших о происшествии и пытавшихся успокоить бедную мать и ее безвинно пострадавшую дочь. Чуть ли не трижды в сутки появлялись Глафира с неразлучной Дарьей с самыми свежими новостями.

Каждый вечер Ольга Ивановна заводила разговор о том, что пора прекратить злоупотреблять гостеприимством Райковича и ехать обратно в «Вишневое». Настя уже определила свое будущее. Она вновь будет учиться в Париже, а Ольга Ивановна после отъезда дочери вернется в Красноярск и займется делами мужа. Вот такие планы женщины строили по вечерам, но уже утром забывали о них, проводили весь день в своих комнатах, встречаясь лишь за обедом и ужином. Райкович, предоставив в их полное распоряжение свой московский особняк, удалился на дачу в Сокольниках, откуда ездил в свой магазин, и лишь иногда по вечерам заглядывал к Меркушевым, с сердитой миной выслушивал последние новости, потом запирался с Ольгой Ивановной в кабинете и мучил ее советами, как прекратить ежедневные визиты старшего и младшего графов Ратмановых.