— Идем домой, ты очень устал. Завтра тебе вставать в семь часов.

— Зачем?

— У тебя самолет.

Самолет. Как и он, я о нем совершенно забыл. Самолет «Malev — Венгерские авиалинии» осветил провал в памяти, в котором я погряз после двух несчастных поцелуев с владелицей сырной лавки. Благодаря этому чуду европейской технологии, называемому «Аэробус-320», Фабьен покинет завтра — нет, уже сегодня, потому что было уже пятнадцать минут второго, — французскую территорию, оставляя мне на несколько недель свою подругу. За это время мне бы удалось найти способ исправить ошибку, которую я допустил, поцеловав Софи на глазах у Аннабель. В моей пьяной голове возникла другая мысль: если Аннабель хотела уйти из клуба под предлогом зевающего Фабьена, так это потому, что ей было больно видеть, как я целую не ее, а другую женщину. Потому что она любила меня, как любил ее я. Когда я пришел в себя от этого открытия, мой брат и она уже исчезли.

— Ты слишком пьян, чтобы переспать со мной? — спросила Софи.

— Пока еще нет.

Аннабель бы сказала, что я дурак, но у владелицы сырной лавки не было на это смелости, и мне пришлось поцеловать ее еще раз, чтобы извиниться за шутку. Я отвез ее к ней домой, на улицу Аббата Гру, где мы занимались любовью до самого ее отъезда в Рунжи, несколькими часами позже, с экспедитором. Она сама закупала сыры два раза в неделю. Как она мне объяснила, это и был секрет ее успеха. Часом позже я вышел из ее квартиры. В ней витал запах сыра, без сомнения, кажущийся. Я думал, что уже никогда не увижу Софи, кроме как по случаю репортажа или дегустации ее продукции, но, когда она мне позвонила в конце дня, чтобы сказать, что она устала и мы не сможем провести вечер вместе, чего на самом деле не планировалось, я ей предложил приехать ко мне в мою квартиру на улице Рей. До нее я долгое время ни с кем не спал, а с ней мне это понравилось. Она, должно быть, была в такой же ситуации, так как после недолгих колебаний она приняла мое приглашение, предбрачный характер которого ее интриговал, как он интриговал и меня самого. Она спросила, хочу ли я, чтобы она привезла сыра. В Ранжи она нашла потрясающий сыр «бри». Я сказал, чтобы она не беспокоилась и что я закажу суши, которое мы быстро съедим, перед тем как лечь в постель.

Я заметил, что недостаточно описал Софи. Это хорошенькая брюнеточка, больше похожая на пресс-секретаря в мире моды, чем на торговку сырами, пусть даже в 15-м округе. У нее тонкое, заостренное лицо ведущей телепередач для подростков, которое несколько портили очки для близоруких.

Мы проводили с ней дни и ночи в течение двух недель. Объяснить себе это любовное увлечение я не могу, но все-таки попробую. Сначала у меня была возможность оказаться рядом с Аннабель, пребывающей в одиночестве в Париже и, стало быть, доступной для меня. Она дала мне понять, что я ей не безразличен и, если бы она не была с моим братом, она бы была со мной. Считая, что их разрыв неизбежен и может быть ускорен съемками в Венгрии, я сталкивался с возможностью абсолютною счастья, чего со мной никогда в жизни не происходило. Это меня пугало. Аннабель могла мне отказать, даже порвав с Фабьеном, в таком случае смерть была бы моим последним выходом. Чувство близости, которое так неожиданно подарила мне Софи, принесло мне некоторое утешение. Чувство, которое в детстве мы испытываем в своей семье и которое я так и не обрел, даже на своей собственной свадьбе. Когда каждый из двоих может уединиться в своем укромном уголке и при этом не чувствовать одиночества. Но это когда двое таких близких, а не других.

По воскресеньям Софи работала до часу дня. Но в тот день, когда я захотел познакомить ее со своей матерью, она сделала ради меня исключение. Я старался отговорить ее везти к Мароль корзину с ее лучшим товаром, но она меня не послушала, объяснив, что все люди обожают сыр, даже те, кто никогда его не покупает. Это как газеты или журналы. Когда мы сидим в приемной у врача или приходим к друзьям, мы набрасываемся на журналы, которые никогда бы не купили в киоске, хотя они намного дешевле, чем кусок сыра.

* * *

— У меня большая новость: бомж с улицы Ангьен умер, — сообщила Аннабель.

— Большая новость, — спросил Саверио, — это хорошая новость или плохая?

Он задал этот вопрос, обернувшись ко мне, полагая, что я как журналист являюсь единственным специалистом французского языка за этим столом.

— В газете, — ответил я, — я занимаюсь «умением жить», а не умением писать.

— Смерть бомжа, — сказала Катрин, — не может быть хорошей новостью.

— Он всем мешал. Из-за него Фабьен не мог продать свою квартиру.

— От чего он умер? — спросил я.

— Кто-то его зарезал. Клянусь, что это не я. Должно быть, кто-то из его дружков. Эти люди ненавидят друг друга. В основном это бывшие заключенные.

— Во Франции бывшие заключенные ненавидят друг друга? — удивился Саверио.

— Во Франции все ненавидят друг друга, — сказала Катрин, — это национальный спорт, в рейтинге он стоит перед футболом и регби.

— Тогда почему в этой стране так приятно жить? — удивлялся итальянец с наигранной наивностью.

И высокопарно добавил, обращаясь к Софи:

— Нация с тремястами пятьюдесятью сырами.

— Из которых не все хороши, — заметила Софи.

— Те, что не хороши, надеюсь, вы не продаете.

— Я их продаю людям с плохим вкусом.

Мне не терпелось оставить тему сыра, к которой разговор постоянно возвращался, после того как Софи, протягивая свою корзину Катрин, сообщила свою профессию. Был даже такой момент, когда Саверио за обедом спросил серьезным тоном Катрин:

— Есть сыр — это плохо или хорошо для зубов?

Она не ответила. С первой их встречи Саверио задавал много вопросов, и Катрин отвечала далеко не на все, будучи всегда занята то там, то тут, то дома, то в саду.

— Моя история с бомжем никому не интересна. Вы должны бы порадоваться тому, что Фабьен скоро покончит с кредитами, которые изрешетили его финансы.

— Нельзя говорить в таких выражениях о смерти человеческого существа, — сказал Саверио. — Аннабель, ты переходишь границы.

— Сожалею, но ты не запретишь мне радоваться, что этот тип в конце концов очистил территорию. Он был ужасно грязным. Всякий раз, когда я проходила по улице Ангьен, мне блевать хотелось.

— Аннабель, хватит! — снова запротестовал итальянец.

С того момента, как они оставили тему сыра, мне было все равно, что они ссорились из-за бомжа, которого я видел единственный раз и который мне действительно показался грязным и неприятным. Но я видел в нем и одно достоинство: он усложнял жизнь моего брата, а следовательно, и его любовные дела с Аннабель. Катрин спросила меня, были ли у меня вести из Венгрии.

Я ответил, что нет. У нее их тоже не было. Это было странным. А были ли они у его невесты?

— Я получила одно SMS позавчера, — сказала Аннабель. — «Vse ok». Твой сын не гуманитарий, Катрин.

С каких пор они перешли на «ты»? Это произошло за моей спиной.

— Если ты хотела гуманитария, — сказала моя мать, — надо было брать Жиля.

— Я встретила его после Фабьена. Нельзя бросать мужа из-за его брата. Это неприлично и плохо заканчивается.

Я удивился, что Катрин тогда не спросила: а если он тебя бросит? Наверное, она об этом подумала, но очень осторожно, и не захотела говорить об этом публично. Аннабель сказала, окинув Софи нежным взглядом:

— Теперь уже поздно. Жиль уже занят.

Всеобщее внимание перенеслось на мою спутницу. Саверио сразу пришел в голову новый вопрос:

— А какой сыр делают в Венгрии?

Софи сказала, что не знает. Она начала понимать, что я не соврал ей насчет Саверио, что он действительно помпезный и холодный зануда, такой, каким я его описал по дороге. Женщину приглашают в гости к родителям по двум причинам: чтобы она нас возненавидела или для того, чтобы перестать ее любить. Правда, Саверио не был моим отцом, а Катрин была скорее матерью Фабьена. Единственный человек в этой комнате, с которым меня связывали какие-то родственные узы, была Аннабель, моя будущая невестка. Или будущая супруга, в зависимости от поворота событий. По пока она не была ни той, ни другой.

Я с нетерпением ждал окончания обеда, раздумывая, каким образом Катрин организует работу на кухне с Аннабель и Софи. Какой союз заключат между собой эти женщины, освободившись от мужчин, какие отношения завяжутся между ними и как долго они продлятся. Всю жизнь? Они встали из-за стола одновременно и согласованно. Это было похоже на начало балета, на котором Саверио присутствовал с блаженным видом. Он заявил мне, что мы самые счастливые мужчины на земле, и у меня возникло огромное желание обозвать его дураком, но я сдержался, потому что это выражение, часто употребляемое Аннабель, отныне было для меня проявлением интереса и обещанием счастья. Наблюдая, как Катрин, Аннабель и Софи крутятся вокруг стола, идут на кухню и возвращаются оттуда с такой грациозностью, мы даже не замечали, что на кухню они идут с занятыми руками, а назад — с пустыми. Я подумал, что дуэт превратился в трио и что в будущем мне придется противостоять критике не двух женщин, а трех. Они так быстро передвигались, убирая со стола, что нам казалось, будто мы находимся на кухне огромного ресторана. Саверио и я были не самыми счастливыми мужчинами на земле, а самыми несчастными. Мы были окружены тремя совершенными и нечувствительными женщинами, к которым нельзя было прикоснуться и которых нельзя было оставить. Как и Фабьен, мы оказались в тюрьме. В тюрьме, из которой он нашел единственный выход — смерть. Более хитрый и смелый, чем мы. Саверио был спасен ненавистью, которую Катрин начала испытывать ко всем мужчинам, которые не были ее мертвым сыном, в том числе и ко мне. После его чудесного исключения из семьи Вербье он исчез, не подавая о себе вестей. Я представляю, как он скачет где-нибудь в Тоскане или в Буркина-Фасо. Один я остался в тюряге, охраняемый этими тремя равнодушными псами, двое из которых к тому же отказываются меня видеть.