— Я могу уйти.

— Не обижайся. Было бы лучше, если бы Фабьен был здесь. Ты его брат. И это его квартира.

— Твоя тоже в какой-то степени, ведь однажды ты станешь моей невесткой.

— Сомневаюсь. Замуж я не стремлюсь, мне кажется, что твой брат тоже. По крайней мере, отношения между нами далеко не сердечные. Я бы дорого не дала за нашу свадьбу.

— А за нашу?

— Какую нашу?

— За нашу свадьбу, твою и мою?

— Ты женишься?

— Да, на тебе.

— Ты не можешь на мне жениться. Я же тебе уже говорила. И не начинай больше. В доме твоего брата! Я знала, что ему надо было остаться. К счастью, здесь есть рабочий. Все, перестань. Уходи. Ты так и не сказал, понравилась ли тебе квартира.

— Мне совершенно не нравится место.

— Так же, как и мне. Твой брат выбрал самую уродливую улицу в Нейи. К тому же тупик. Он тоже дурак.

* * *

Накануне отъезда Фабьена в Будапешт на Елисейских Полях прошла премьера его нового фильма. Несмотря на все свои старания, видя Фабьена по телевидению и слушая о нем но радио, я никак не мог привыкнуть к его новому статусу звезды, который бросался в глаза и резал уши, когда орущая толпа фанатов приветствовала его с Аннабель прибытие в кинотеатр. Была выстелена ковровая дорожка, по которой эта восхитительная пара, символ земного блаженства, прошла с деланной грациозностью: Аннабель была воплощением скромности и очаровательной сдержанности, а Фабьен — милого королевского юмора. Я присоединился к ним несколькими минутами позднее, в их зарезервированном ряду. Меня сопровождала владелица сырной лавки, моя ровесница, которую я пригласил на этот вечер без всякой задней мысли. На Аннабель были белые штаны, на которые она мне указала пальцем, в залог искренности своих слов. Таким образом, она сообщила мне, что помнит о том, что я ей говорил. А значит, и о том, что я сделал. Мы не виделись с ней со времени моего визита в Нейи, который закончился новой попыткой ее поцеловать, которая едва не увенчалась успехом: мне удалось коснуться уголков ее губ. Я извинился, упомянув Каролин Лафит, поцелованную тридцать лет назад на перекрестке бульвара дʼАржансон и авеню дю Шато. Я сделал это в некотором роде в намять о том событии. И заслужил напоследок «Ты дурак», которое понес с собой по пустым и блеклым улицам моего детства как карамельку.

Во время просмотра фильма меня отделяли от Аннабель шесть человек, то есть двенадцать ног, однако видел я только ее ноги, даже в темноте. Я страдал, видя Фабьена таким красивым на экране, полагая, что Аннабель не меньше меня ослеплена и зачарована этой красотой. Почему мой брат выбрал профессию киноактера? Это значило преумножить в двадцать или тридцать раз свое физическое совершенство, чтобы наложить его на нас как наказание. Я свернул шею, отыскивая его в темном зале. Он сдержанно смотрел на себя и был чем-то недоволен. Я подумал, что такое преумножение было не совсем естественным, и не следовало надеяться па нормальное поведение человека, подвергающегося подобной терапии по несколько раз в год. У Аннабель уже был опыт общения с актерами, но если у нее ничего не вышло с предыдущими, то почему вышло с Фабьеном? В момент, когда я подумал, что для меня еще не все потеряно с Аннабель, рука владелицы сырной лавки скользнула по моей. Долгое время мне не везло в любви из-за моего брата, которого мои подружки считали настолько хорошеньким, что уже не хотели довольствоваться только мной. Сейчас я был обязан ему большинством своих побед, так как женщины, которые мне нравились, были счастливы войти, благодаря мне, в ближайшее окружение знаменитости. Сентиментальная сторона моей жизни была настолько связана с Фабьеном, что мне не казалось неприличным, в отличие от Аннабель, влюбиться в женщину, с которой он встречался уже несколько месяцев и с которой собирался сожительствовать.

Я не считал нужным судить о фильме как о хорошем или о плохом, потому что в любом случае Фабьену я скажу, что он хорош. Мы с Софи пошли в ночной клуб, находящийся по соседству с кинотеатром, в котором киностудия организовала VIP-вечеринку. В первый раз я увидел, как просияло лицо Аннабель при моем появлении. Она выглядела покинутой, одиноко сидя на диванчике, никто не осмеливался с ней заигрывать, потому что она была девушкой звезды. Круговой обзор не позволил мне определить местонахождение Фабьена, для которого я приготовил свои комплименты. Девушка тоже потеряла его из виду.

— Он ушел с кем-то, кто хочет ему кого-то представить. И так все время. Мне это уже надоело.

Их примирение, показавшееся мне таким очевидным во время их шествия рука об руку на Елисейских Полях, озаренных вспышками камер и оглушенных криками толпы, вдруг стало таким хрупким и ненадежным. Было ли оно задумано Фабьеном в рекламных целях?

— Принести тебе что-нибудь выпить?

— Спасибо, я уже пила газировку. Ты меня познакомишь?

— Софи, подруга. Аннабель, моя невестка.

— Почти невестка.

Я должен был сначала представить Аннабель, из уважения к старшинству Софи, а не наоборот, но я невольно проклассифицировал двух женщин по порядку их значимости для меня. К тому же в этот вечер Аннабель, с недовольным и вялым видом, выглядела старее Софи, гладкой и розовой от удовольствия находиться среди элиты. Я спросил, принести ли ей чего-нибудь выпить. Как когда-то мой отец, я спешил избавиться от своей спутницы, потрясенный тем фактом, насколько Аннабель вытеснила, раздавила, уничтожила в моем сознании всякую мысль о Софи. Это чувство усиливалось, я бы даже сказал, обострялось, и острие его пронзило мне грудь, когда я узнал о новой ссоре между моим братом и его невестой. Я нашел Фабьена у барной стойки. Он разговаривал с какой-то девушкой, но говорила только она. Одно из преимуществ известности, говорил мой брат, заключается в том, что вам уже не нужно ничего говорить. Ни женщинам, ни мужчинам. Говорят только они. Он меня увидел и представил как брата. Не скажу, что я был этим недоволен. Я прочитал на лице девушки: заполучить братца было бы неплохим началом. Фабьен попросил ее оставить нас для семейного разговора. Она засмеялась и растворилась в толпе, оставляя за своим тонким силуэтом воспоминание о нежном взгляде ее голубых глаз.

— Аннабель тебя ищет, — сказал я.

— Нечего меня искать: мы в одном и том же месте. Когда мы выходим, она не умеет общаться с людьми и постоянно липнет ко мне.

— Может быть, она робкая.

— Она же пресс-секретарь!

— Это робкий пресс-секретарь. Бывают же робкие актеры.

— Да? И кто же?

Я заказал два бокала шампанского, и бармен сразу мне их протянул, полагая, что один из них предназначался моему брагу. Фабьен тоже так подумал. Я забрал бокал из его рук.

— Это не для тебя.

— И не для Аннабель, она уже выпила свою газировку.

— Это для кого-то другого.

— Ты пришел с девушкой?

Он не видел меня в кинотеатре, и Аннабель не сказала ему, что видела меня. Это натолкнуло меня на мысль, что я занимал очень незначительное место в их жизни и в их мыслях.

— С одной знакомой по работе.

— Журналисткой?

— Она самая крутая владелица сырной лавки в 15-м округе.

— А как же профессиональная этика?

— Мы не спим вместе.

— Как тебе фильм?

— Плох.

— Что?

— Неплох.

— Ты сказал «плох».

— Если ты услышал, почему переспрашиваешь?

— Почему ты сказал, что фильм неплох, после того, как сказал, что он плох.

Он засмеялся, я тоже. Я протянул ему бокал, предназначавшийся Софи. Он взял его без колебаний, и мы выпили, глядя друг другу в глаза, не чокаясь, потому что, как нас учила когда-то Катрин, шампанским не чокаются.

* * *

Мы направились к VIP-площадке VIP-вечеринки. Двое мужчин сели по обе стороны от Софи, Аннабель осталась сидеть в стороне. Эта сцена расстроила Фабьена, меня же она привела в восторг. В промежутке между девушкой и другими я приметил для себя местечко, где с удовольствием и уселся. Мне было плевать, что Софи позволяет за собой увиваться. Она могла бы уйти с любым из них или даже с двумя. Я ничего не видел, кроме задумчивой и сдержанной красоты Аннабель, такой явной, но невидимой для других. Она по-детски задрожала от удовольствия, когда Фабьен сел рядом и взял ее за руку, слишком машинально, на мой взгляд, и, наверное, на его взгляд тоже. Проблема моего брата состояла в том, что он не видел, что имел, так как он имел все. Он даже не замечал, что он жив, иначе он бы позаботился о том, чтобы не умереть. Ко мне подошла Софи. Оба ее ухажера ушли на поиски других, более легких и одиноких женщин.

— Чтобы их отвадить, — сообщила она, — я им сказала, что ты мой парень.

— И правильно сделала.

— Теперь им нужно это доказать.

Я нежно поцеловал ее в губы.

— Этого достаточно?

— Нет.

Я встретился взглядом с Фабьеном и почувствовал его недоумение: а как же профессиональная этика? На лице Аннабель было написано неясное и неприятное изумление. Она подумала, что я хотел заставить ее ревновать, — безнадежная затея, если женщина в вас не влюблена. Если женщина видит нас с кем-то другим, это может разрушить наши последние шансы с ней, так как, отказавшись от наших ухаживаний, всякая другая, которая их примет, будет вызывать у нее только презрение; в итоге она нас будет презирать не только потому, что она отказала нам, но еще и потому, что мы встречаемся с тем, кого она презирает. Чего еще не следовало бы делать, так это отталкивать Софи после первого поцелуя: я бы создал впечатление человека, не уважающего свой выбор. Более того, человека, который плохо обращается с женщинами. А я чувствовал, что невесте моего брата присуще инстинктивное согласие и солидарность с другими женщинами. Аннабель сблизилась с нашей матерью за несколько редких встреч, во время которых они всего лишь обменивались незначительными банальными фразами. Я снова поцеловал Софи, хотя и не очень этого хотел. Все, чего я хотел, — это поцеловать Аннабель. Я сознавал, что рискую потерять 90 % моих шансов с невестой брата, которых было и так слишком мало. Софи посмотрела на Фабьена, в поисках на его безучастном лице знака, подтверждающего принятие владелицы сырной лавки в клан Вербье, в который, кроме журналиста, известного в области ее деятельности, входила еще и звезда кино. На наш с Софи спектакль Фабьен отреагировал зеванием, за что получил наставление от Аннабель: