— Лок, я не думала, что разбужу тебя.

— Опять эти сны? — Лок провел руками ей по плечам сверху вниз, скользнув под широкие рукава ее шелкового китайского халата. Констанс обхватила эти нежные, ласкающие руки, прижалась к нему, все еще слегка вздрагивая.

— Не очень страшный на этот раз. Я уже стала получше. — Она сказала это твердым, уверенным тоном, как бы убеждая самое себя.

— Да, конечно, но прошла ведь только пара недель…

Он не договорил, но она поняла — с тех пор, когда разум оставил ее и она чуть не покончила с собой там, в Скаи… Но пришел Лок и спас ее, так, может быть, он действительно существует — этот милостивый творец всего сущего, в которого она когда-то верила. Правда, в какой-то момент она видела милость Господню в другом — чтобы он прекратил ее мучения. Теперь ее любовь к Локу была единственной, но удивительно прочной нитью, связывающей ее с этим миром. Надо отдать ему должное: это его чувство ответственности делало чудеса. Но откуда у него это чувство по отношению к ней? Ребенка от него она, как выяснилось, не носит, и все-таки он так настойчиво, так нежно продолжал изгонять из нее демонов — ведь они почти перестали ее преследовать.

Он не только дарил ей физическое наслаждение, что само по себе было волшебным лекарством, но и пытался разговорить ее, решить ее проблемы методом, типичным для Железного Мака: докопаться до причин, разобраться в них и найти правильное решение. Констанс, правда, очень сомневалась, чтобы ее внутреннее состояние можно было разложить как на чертежной доске — человек не корабль! Но она не хотела разочаровывать его, пыталась, как можно более подробно отвечать на его вопросы, порой весьма трудные и болезненные, пыталась обрести какое-то чувство равновесия, занимаясь повседневными домашними делами, и даже решила вновь начать рисовать. Как раз этим утром она закончила пейзаж со склонами Халеакалы; он ей понравился — в нем не было тех мрачных, тревожных тонов, как на картинах, которые она писала в Скаи. Но сновидения, сновидения… Это не проходило.

— Я стараюсь, Лок, — сказала она, борясь с подступившим отчаянием, только бы он не услышал его в голосе.

— Но вот стоит закрыть глаза и…

— Да, ладно, принцесса, ничего страшного. Что на этот раз?

— То же самое — вода, тону. Что-то гадкое пугает меня, и я бегу. Дядюшка Сайрус… — Констанс, вздрогнув, замолчала, и Лок еще крепче прижал ее к себе.

— Ну — ну. Все это позади…

Она бессильно покачала головой. — Ну почему я не могу вспомнить? Почему мой мозг играет со мной такие штучки?

— Просто, может быть, он хочет защитить тебя от чего-то еще более страшного, что с тобой было. До того, как эта лихорадка тебя поразила.

Она сглотнула комок в горле.

— Дядя Сайрус говорил, что отец бил меня до полусмерти.

— Ну, вот видишь — детский мозг не может это переварить, чтобы любимый родитель делал такое. — Отбросив копну ее черных волос, он помассировал ей плечи, и его пальцы явственно ощутили рубцы. Его лицо окаменело.

— Ну, пусть этот преподобный Тейт считал, что он делает доброе дело, но ведь он тоже, да, Конни?

Она вся застыла, пытаясь найти правильные слова и правильные мысли из той путаницы, что была у нее в голове.

— Да. Он был очень жесток со мной. — Она опять замолчала и с тихим стоном отчаяния потерла себе виски. — По крайней мере, я так думаю — а может быть, придумываю?

— Ну, насчет этого ты вряд ли можешь так ошибаться…

— Ты мне веришь?

Лок отпустил ее плечи и сел на подоконник напротив нее. Луна ярко очерчивала контур его обнаженного тела. Он переплел ее пальцы со своими.

— Я знаю, что этот ублюдок истязал тебя. Иначе ты бы так не реагировала. Самое меньшее, что о нем можно сказать, это то, что он был плохой воспитатель — такую маленькую разбойницу, как ты, побоями не проймешь. А, скорее всего, он просто садист, ему доставляло удовольствие причинять боль беззащитной жертве.

— Да! — Она знала, что это правда, и это сознание тяжелым грузом навалилось на нее.

— В любом случае это вполне объясняет, почему ты, в конце концов, не выдержала и влепила этому мерзавцу. И кошмары твои неудивительны.

— По крайней мере, я хоть не убийца. Одним грехом меньше, хотя и без того их немало.

Уголки его рта слегка дрогнули в улыбке.

— Да уж, и таких жутких.

Внезапный прилив какой-то благодарной нежности охватил Констанс; неожиданно сама для себя она прижала к своим губам его ладонь и поцеловала ее. Боже, какие у него руки: огрубевшие, в мозолях, и в то же время с длинными, тонкими пальцами, как у артиста — такие умелые и в обращении с женским телом, и с корабельной оснасткой. Как же он всю ее заполнил, заполнил собой. А вот что она такое для него? Нет, конечно, его желание физической близости с ней — это искренне, так притворяться невозможно. Но есть ли для нее место у него в сердце? Только однажды ей удалось проникнуть сквозь его стальную оболочку — в те первые дни в Скаи. Теперь она опять должна обрести его доверие, а для этого она должна вновь войти в норму, вылечиться от своего безумия.

Он не ответил на ее беглый поцелуй, и она отстранилась, издав печальный вздох.

— Ты так много работаешь последнее время, а я тебе еще и спать не даю. Иди, Лок, ложись. Со мной все в порядке.

— Сейчас. — Он поморщился и выглянул в окно на пустую улицу. — Я сам немножко не в себе.

— Что-нибудь на верфи? Или это все твоя сумасшедшая женушка?

— Да ничего особенного, принцесса. Всякие мелочи — как всегда, когда нужно, чтобы все было без сучка, без задоринки, они и случаются.

Она тревожно выпрямилась на неудобном подоконнике.

— Правда, что-нибудь серьезное?

Лок отрицательно покачал головой и запустил пальцы в густой шелк ее волос.

— Так, пара синяков и шишек.

— Но ты выдержишь сроки своего нью-йоркского заказа? И «Аргонавт» — ты его должен закончить!

— Если мы выберемся из этой чертовой дыры. — Он озабоченно провел пальцами по верхней губе, нахмурившись, уставился в темноту внизу. — Прибыль от «Элизы» дала нам возможность сдвинуться с места, но тут эти инвесторы чертовы перепугались… Знаешь, как мне достается в прессе?

Она виновато моргнула.

— Это все из-за меня. Лок, прости…

— Да нет, принцесса, ты тут ни при чем. — Он протянул к ней руки, повернул ее, прижал спиной к себе. — Над «Аргонавтом» смеются, говорят, что он не поплывет. Ошибаются, Конни! Он будет самым быстрым кораблем в мире! Я это знаю!

Его уверенность преисполнила ее чувством гордости за мужа.

— Ну и не слушай этих прорицателей. Самое важное — верить в себя. Разве ты мне сам этого не говорил?

Он улыбнулся.

— Значит, ты меня все-таки временами слышишь?

Она не поддержала его шутливого тона.

— Обещай мне, что ты не допустишь, чтобы что-либо помешало тебе воплотить в жизнь свою мечту.

Лок вздохнул.

— К сожалению, не все так просто. Трудность сейчас основная с наличными. На зарплату и на оплату поставок. Черт, я даже не могу продать свой пай в «Одиссее» без согласия Роджера, а на это, сама понимаешь, рассчитывать не приходится. Наверняка он там сидит и радуется, как меня повязал.

— Если бы я только могла все вспомнить, если бы смогла доказать, что я — Латэм, тогда можно было бы опять обратиться в суд, и «Одиссей» был бы снова твой. Это все решило бы, разве не так? Ну, как, как это сделать?

— Перестань об этом, Констанс! — резким тоном отозвался Лок.

Она обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза, упершись ладонью ему в грудь, ощущая сильное биение его сердца.

— Почему?

— Потому, что надо идти вперед, а ты не сможешь, если будешь обманывать себя по-прежнему, будто ты Констанс Латэм, а не Лили Янг.

Она ахнула, как будто он ее ударил.

— Но Лок, я же, правда…

— Ну, подумай сама! — грубо оборвал он ее. — Ты должна принять вещи такими, как они есть, иначе это так и будет засорять тебе мозги.

— Так ты думаешь, что я Лили? — срывающимся голосом спросила она.

Он поколебался на мгновение, но потом решительно кивнул:

— Да, из того, что ты мне говорила, и что сообщил этот преподобный, это самый логичный вывод. Ты и океана боишься из-за того, наверное, что видела, как тонула настоящая Констанс.

— Но если даже я не знаю, как ты можешь быть так уверен?

Он намотал на руку локон ее волос, всмотрелся в черты ее лица, освещенного неверным светом, проникавшим сквозь занавески. Тон его был намеренно жестким.

— Да какое это сейчас имеет значение? Там, в Лахайне ты придумывала себе легенды, чтобы выжить, но здесь ты ведь в безопасности! Называй себя Констанс, если хочешь, но пусть все остальное идет, как шло — и пусть так оно и остается.

— Нет, я так не могу. — Ее дыхание стало прерывистым. — Это совсем не так легко, как ты думаешь.

Ее пальцы ослабли, он откинул прядь ее волос со лба.

— Надо постараться.

— Я не могу не думать и не чувствовать просто потому, что так удобнее. — Она сделала движение, чтобы встать, но он удержал ее. Нет, она не собирается с ним соглашаться, ни за что! — Я не могу делать вид, будто ничего меня не трогает, не делает мне больно. Я не такая ледышка, как ты!

— Тебе же труднее! — ровным голосом возразил он.

— Ну и что? Я же не жалуюсь! — На лице ее появилось выражение сердитого упрямства.

Неожиданно он улыбнулся.

— Верно. Позлись, позлись! Покажи, что ты умеешь бороться!

Констанс попыталась вырваться.

— Могу! И борюсь, кстати.

— Хорошо! Это нужно тебе в первую очередь. Мне-то, может быть, вполне достаточно, что ты здесь, со мной, у меня в постели, но мир не кончается этим домом, и тебе время вернуться в него.

Она помолчала.

— Я… я не уверена, что опять не опозорю тебя.

— Когда-то все равно надо начинать. У меня тут не лечебница для душевнобольных, и ты не моя рабыня. Тебе нужно встречаться с людьми, двигаться, ходить на рынок. За делами и от этих своих мыслей избавишься.