— На каком основании вы прерываете нормальный ход процесса и притом столь необычным образом?

— Я руководствуюсь интересами правосудия, Ваша честь! — ответил Роджер. — Моему дяде было угодно передать свою собственность в дар своей внучке, но он стал объектом преступного заговора с целью вымогательства…

— Что за нелепость! — Латэмы сами составили документы о передаче прав собственности моей жене, а теперь выдумывают какие-то скандальные уловки, чтобы увернуться от исполнения своих обязательств.

У Констанс перехватило дыхание от его гневной тирады. Со стороны Алекса послышалось что-то невнятное — вроде бы он что-то спрашивал…

— Адвокат, уймите своего клиента! — распорядился судья, снова грохая своим молотком.

— Мистер Мак-Кин, если вы мне позволите, — начал было Карлейль.

— Наш иск обоснован, — поспешно прервал его Роджер, — и у нас есть свидетель, который может это доказать!

Констанс встала рядом с мужем, дотронулась до его руки — «успокойся, я с тобой». Он благодарно взял ее руку в свою и обратил на Роджера взгляд, холодный как арктический лед.

— Хватит загадок, Латэм. Давайте вашего свидетеля — если таковой имеется.

По знаку Роджера пристав распахнул дверь зала. Констанс, как, впрочем, и все присутствующие, повернула голову в ту сторону. Какое-то время ее мозг отказывался воспринимать то, что она увидела. Потом она тихо вскрикнула. Перед ней был ее оживший кошмар — и он приближался мерными, спокойными шагами. Белые как сама смерть волосы, стоячий пасторский воротничок, кожа, кажется, еще белее, чем ткань воротничка, очки с затемненными стеклами, изящные, как у девушки, руки, такие, однако, сильные, такие жестоко сильные… А вот и этот могильный запах орхидей, окутывающий его… Нет, это не живой труп, не призрак, окровавленным пальцем требующий возмездия убийце. Хуже, в тысячу раз хуже — ибо это было живое существо.

— Мое дитя! — Его благостный голос гулко раздался в притихшем зале. Он мягким жестом снял очки, аккуратно сложил их. Громко вздохнул — вздох показался Констанс шипением змеи. Розовые, как у кролика, глаза сверкнули каким-то кровавым огнем.

— Лили, Лили! До чего тебя довело твое вранье на этот раз?

— Вот видите, ваша честь? — торжествующе закаркал Роджер. — Эта женщина самозванка. Она не Констанс Латэм, и никогда не была ею.

Зал громко зашумел. Репортеры заскрипели перьями, приглушенными голосами переговаривались адвокаты и судьи, а Алекс Латэм громко осведомился у своего племянника, что все это значит? Крики судьи Хейнса, призывающего к порядку, и стук его молотка дополняли атмосферу всеобщего хаоса.

— Так он жив… — прошептала Констанс; зрачки ее глаз расширились, она смертельно побледнела, даже губы посинели.

Лок оглядел долговязого пастора, кожу которого каприз природы лишил всех живых красок, и понял — это он. Никто иной, как преподобный Сайрус Тейт собственной персоной.

Лок видел птиц альбиносов и однажды — похожего клоуна в цирке, но тут уродство еще подчеркивалось странным пристрастием Тейта к белоснежной одежде. Лицо у него было гладкое как колено, ему свободно можно было дать и двадцать и шестьдесят лет.

На фоне царившего в зале беспорядка его невозмутимый, какой-то парящий в горних высях облик внушал невольное уважение, и даже легкий страх — уж не посланник ли Божий явился прямо с неба? На груди у него висел простой деревянный крестик, на лице было выражение концентрированной благости, за фасадом которой внимательный наблюдатель мог бы обнаружить недюжинный изворотливый ум. Лок стиснул зубы, подумав о рубцах, которые этот ублюдок оставил на плечах Констанс. А теперь вот еще покушение — на саму ее личность!

— Это ведь он, не так ли? — тихо спросил ее Лок. — Выходит, ты никого не убивала. Так что ты ни в чем не виновата.

— Он жив! — повторила она, отнюдь не с облегчением, а скорее с возрастающим ужасом. — Боже!

Она сделала движение, как будто собралась убежать. Лок положил ей руку на плечо.

— Я здесь, с тобой, Констанс. Тебе не надо больше спасаться бегством.

Она как будто не слышала его.

— Спокойствие! — ревел судья Хейнс. — Призываю к порядку! Что вы хотите этим сказать, мистер Латэм?

— Хочу сказать, что у нас теперь есть возможность выяснить истину, сэр! — ответил Роджер. — Преподобный Тейт прибыл из святой миссии на Сандвичевых островах, и он хорошо знает эту женщину, которая называет себя Констанс Латэм.

— Тогда, быть может, вы соблаговолите пролить некоторый свет на это дело, преподобный, пока заседание не превратилось совсем в балаган? — осведомился судья.

— Воистину, ваша честь, мой долг требует от меня освободить эту невинную, введенную в заблуждение семью от паутины обмана. — Прищурившись от беспокоившего его света, пастор вновь обратил свой неподвижный взгляд к Констанс. — Мне известна эта женщина. Ее имя — не Констанс Латэм, а Лилио Янг, она сирота, которую я удочерил и воспитывал в миссионерской школе в Лахайне.

— Но она и есть Констанс? — Морщинистое лицо Алекса Латэма выразило брезгливое недоверие. — У нее медальон моего сына!

Констанс обеими руками схватилась за серебряный овальчик, висевший у нее на шее. Этот жест, который она сделала инстинктивно, не думая, равным образом мог означать и признак уверенности в себе, и признание вины.

— Лилио Янг! Нет, это ложь!

— Это была моя ошибка — что я отдал его Лили, — объяснил Тейт печальным голосом. — Я думал, что эта игрушка будет каким-то утешением для несчастного дитя.

— Объясните, что это все значит! — потребовал Алекс. — Что за загадки?

На гладком лице преподобного Тейта появились сочувственные морщинки.

— Ваш сын, Джеймс, ответил на призыв Господа, и по мере сил мне помогал распространять слово Божие среди язычников. Он нашел там себе супругу, но она умерла, оставив ему дочь. Потом, лет десять тому назад, во время эпидемии лихорадки, Господь призвал его к себе.

— Да, да! — нетерпеливо бросил Алекс. — Я это все знаю.

— Но вы не знаете и не можете знать, что в тот же день, когда мы хоронили Джеймса, маленькая Констанс утонула в проливе Уауа.

Констанс застонала, ее колени сами собой подогнулись. Опустившись на кресло, она закрыла лицо руками, совершенно выведенная из равновесия каким-то тошнотворным, непереносимо ужасным полувоспоминанием.

Алекс издал вопль, в котором смешались удивление и возмущение. Лок нахмурился — почему на Констанс это так подействовало? Между тем преподобный Тейт продолжал:

— Лили была так безутешна — ведь Констанс была ее самой близкой подругой. Я даже боялся за ее душевное здоровье. О, ваши сердца бы разорвались, если бы вы слышали, как она разговаривала с мертвой как с живой, а потом даже сама стала за нее отвечать. Тогда это казалось безобидной игрой, успокаивающим средством для очень уж эмоционального ребенка. — Пастор печально покачал головой и увещевающим жестом протянул руку к Констанс. — Но Лили, нельзя же заходить так далеко! Неужели ты не видишь, как ты своим враньем внесла раздор среди этих добрых христиан?

Констанс вновь громко застонала, не в силах что-нибудь сказать в ответ, раскачиваясь взад-вперед как ребенок, пытающийся унять боль, а в голове метались какие-то жуткие образы — она тонет, серебряные пузырьки воздуха поднимаются вверх, волны смыкаются над ее головой.

— Ну, девочка, это правда или нет? — яростно вопросил Алекс голосом, в котором слились отчаяние, боль и обида.

— Отстань от нее! — рявкнул Лок. — Не видишь, она в шоке!

— Еще бы! Она не ожидала, что ее трюк будет разоблачен! — вставил Роджер. — Да вот правда-то всегда выходит наружу! Посмотрите на нее! Ей нечего возразить своему опекуну!

Голубые глаза Лока сузились от ярости.

— Вы рассказали неплохую сказочку, преподобный. Взяли, значит, на себя тяжелую ношу?

— Лили всегда была трудным ребенком.

— И добивались ее послушания битьем? — Вопрос был скорее риторическим.

— Признаюсь, порой я был вынужден прибегать к таким методам. — Тейт сдвинул свои почти невидимые брови и издал вздох, обозначавший страдание. — А какой родитель этого не делает? Кого Господь любит, того и наказывает — так гласит пословица. В девочке всегда очень сильно было греховное начало. Господь свидетель, моя покойная жена и я, грешный, делали все для нее, но она все больше и больше предавалась лжи и начала водить шашни с разными темными личностями.

— Да уж, плоды вашего воспитания навсегда остались у нее на спине. Неудивительно, что она сбежала из Лахайна.

— Эти рубцы у нее от отца-пьяницы — он всегда относился к ней как к неродной. — Объяснения Тейта утратили тон сочувственной снисходительности. — Я взял Лили в миссионерскую школу, чтобы спасти ей жизнь, но неблагодарное дитя отплатило мне непослушанием. Один скандал за другим, непонятные, нелогичные поступки; она отмечена дьяволом — тронутая!

Констанс резко вскинула голову. «Похожа на зверюшку, попавшую в капкан», — подумал Лок. Что же это такое?

— Я… я не сумасшедшая. Нет, нет! Преподобный Тейт, не обращая внимания на ее выкрик, вновь вернулся к тону добродушного увещевания.

— Будучи приемным отцом этой блудной дочери, я и сейчас готов принять ее обратно в лоно нашей общины. Вот почему я ни минуты не колебался в том, чтобы отправиться сюда, когда до меня дошли сведения, что она, по всей вероятности, оказалась на борту судна, отправлявшегося в Бостон. Я, конечно, имел в виду и возможность представить личный отчет о деятельности моей церкви, но ничто не может теперь сравниться с радостью обрести вновь мою приемную дочь. Лили должна быть там, у нас, ее место с теми, кто может о ней позаботиться и кто знает, как с ней обращаться.

— Нет! — Констанс, сжав кулаки, прижала их к губам — какой ужас, какое отвращение было у нее на лице! — О, Бог мой, нет, ни за что!

— Ну, скажи же, скажи что-нибудь, Конни! — сказал Лок. Скажи им, что все это неправда, и пойдем домой!