Констанс подавила вздох. И что это она так на него тогда набросилась? Правда, он был такой самоуверенный — этакий неотразимый мужчина. И как это ему могло в голову прийти, что несколько поцелуев, и она, готово, влюбилась, вот еще! Ну да, она слегка забылась, но это не дает ему права думать о ней, как о… Нужно ей очень с ним связываться — подумаешь, строит из себя…

Ее взгляд остановился на улыбающемся мальчишке в альманахе, и она почувствовала к нему жалость. Действительно, видно немало ему пришлось пережить, пока он стал таким — Железным Маком. Она сама знала, каково это — потерять обоих родителей. Она потрогала изображение матери Лока — молодой, приятной блондинки с каким-то торжественным выражением лица, и вдруг, пораженная, выдохнула:

— Боже мой! — Это была та же самая женщина, чей портрет был на крышке ее медальона!

— Что, дорогая? — спросила Элспет и нахмурилась. — А, я вижу, ты уже наслышана об этих сплетнях насчет жены Энока и… твоего отца.

— Расскажи мне об этом! — почти взмолилась Констанс.

— Ну, поговаривали, что между ними… что-то было. Правда, Элиза была намного моложе Энока, и ей с Джеймсом приходилось много общаться, ну, по делам, но из этого еще ничего не следует. А вот для них все эти слухи кончились трагедией. Джеймс отправился в путешествие — на Тихий океан — как в ссылку, а на бедную Элизу весь этот скандал и развал компании так подействовал, что она заболела чахоткой и вскоре умерла. Конечно, опять пошли сплетни, что это она от разлуки, но это все только слухи.

— Вы неправы, — запинаясь, сказала Констанс. Дрожащими руками она достала свой медальон и раскрыла его.

Элспет взяла его, всмотрелась в портреты, лицо ее выразило удивление.

— Ой, да ведь это…

— Да, да! Мой дедушка сказал, что он ее не знает, но это же Элиза Мак-Кин, да?

Элспет замялась.

— Похожа, конечно, но все равно лучше не торопиться с выводами.

— Это был медальон моего отца, его мать предназначала для его невесты, а там — портрет чужой жены! — Лицо Констанс стало как застывшая маска. — Если слухи были ложные, то почему мой отец не расставался с ним?


Дом Латэмов в розовом свете заката представлял собой умиротворяющую картину, напоминая большого серого кота, нежившегося на солнышке в ожидании, когда вернется хозяин. Констанс сидела в кабинете деда за его письменным столом. Задумчиво посасывая любимые мятные конфетки Алекса, она не сводила глаз с портрета своего отца. Критическим взглядом эксперта она отметила, что висящий над столом портрет написан очень неважно, — вряд ли он подскажет ей, что представлял собой этот бородатый молодой человек, который печальным взглядом смотрел на нее сквозь время. Кудри падают на лоб, придавая образу что-то поэтическое. На столике перед ним — Библия, у ног — собака, с обожанием глядящая на хозяина. Неужели Джеймс Латэм — вот этот самый человек — был способен на то, чтобы прелюбодействовать с чужой женой? Он что, был бабник? Или просто слабый человек, на что часто намекал Алекс. А может быть, он по-настоящему любил эту Элизу Мак-Кин. Во всяком случае, его страсть не привела ни к чему, кроме трагедии, ненависти и мести, а последствия этого ощущаются и сегодня — расходятся как круги на воде времени.

Констанс гадала, что толкнуло Джеймса избрать жизнь миссионера на отдаленном тихоокеанском острове — стремление искупить свой грех, уйти от искушения и позора, или просто укрыться от тяжелой руки отца? Там он и встретил мать Констанс. Единственное, что она знала о своей матери, это имя, которое она обнаружила в святцах местной миссии, вместе с датой ее смерти, — Констанс тогда было всего два года. Интересно — значили ли мать с дочкой что-нибудь для Джеймса Латэма, или они были просто суррогатами той жизни, которой он был лишен? Констанс зажмурилась от этой болезненной мысли. Может быть, поэтому она так мало и помнит о своем отце. Может быть, он никогда по-настоящему о ней не заботился, никогда не любил ее, из-за чего у ребенка и возникли все эти страхи и муки. И возможно, вовсе не лихорадка затемнила ее память, а просто ее подспудное желание забыть отца, который не захотел ее полюбить.

Констанс сжала челюсти, конфетка хрупнула и рассыпалась у нее в зубах. Она поплотнее закуталась в свою шотландскую шаль. Ну и черт с ним, с этим Джеймсом. В конце концов, зачем он ей? Она убила своего дракона и спаслась сама, без чьей-либо помощи. Никогда больше она не допустит, чтобы ее загнали в угол, чтобы она оказалась в зависимости от какой-то враждебной силы. Потерять обретенную свободу — нет, никогда и ни за что!

Она услышала, как внизу остановился экипаж, хлопнула входная дверь, мужские голоса что-то спрашивают, прислуга что-то почтительно отвечает… Это Роджер с Алексом вернулись из своей конторы. Констанс даже не пошевелилась — она вся была во власти мрачных мыслей, таких же мрачных, какой стала в вечернем сумраке вся обстановка кабинета с ее мебелью в стиле ампир. Она все равно встретится с ними сейчас за обеденным столом, а пока ей нужно время прийти в себя.

— Где она? — Голос Роджера прозвучал злобно, Мэгги что-то робко ответила, Констанс не расслышала что. Нахмурившись, она повернула голову к двери кабинета, услышала топот сапог по лестнице, грохот распахиваемых дверей, ругательства сквозь зубы…

— Боже мой! Клянусь, эта ведьма сбежала! Дядя, проверь ценные вещи!

— Охолонись, парень! — грубо оборвал его Алекс. Его силуэт появился в проеме двери. — Сейчас я… Кто там? Констанс?

— Да, Алекс. — Она встала. — Что-нибудь случилось?

— Роджер! Я нашел ее! — возгласил Алекс, входя ощупью в комнату. — Что ты делаешь здесь в темноте, деточка? Мэгги, зажги свет, сейчас же!

Появилась Мэгги, поспешно обошла расположенные по стенам газовые горелки; это было новшество в освещении, а уж подвести газ на верхний этаж, — такое вообще могли себе позволить только в самых богатых домах.

— Ну, так я и думал! — заявил Роджер, появляясь в дверях.

— Она копалась в твоих бумагах, дядя Алекс! Констанс прижмурилась от света. Ну, опять этот Роджер! Она уже думала, что, извинившись перед ним, она заключила с ним мир. Вздохнув, она попыталась угадать, что на этот раз побудило ее кузена взяться за старое — закаркать в своем обычном духе.

— Ну, это же нелепо, Роджер! — устало возразила она. У нее даже засвербило в носу от запаха помады, которой он обильно умащивал свои волосенки. — Посмотри сам. Я же ни до чего не дотрагивалась…

— Значит, не успела. Где ты была всю вторую половину дня, а?

Констанс, ничего не понимая, глянула на Алекса, потом снова на Роджера.

— На литературном вечере у мисс Филпот. А где еще я могла быть?

— А может быть, секретничала с Локом Мак-Кином?

— Не понимаю, о чем это ты? — Констанс вся подобралась.

— Тогда, как ты объяснишь это? — Брезгливо скривив губы, Роджер шваркнул на самую середину ковра, написанную Констанс картину с изображением «Одиссея». — Или ты думала, что мы ее не найдем?

Лицо и голос Констанс стали ледяными.

— Ты не имеешь права копаться в моих вещах.

— Твоих вещах? — ощетинился Роджер. — Да все, что ты ешь и что на тебе, это мы тебе дали! Какие такие твои вещи?

— А прости! Я-то думала, что это было в подарок от моих любящих родственников, — быстро откликнулась Констанс, и пятна румянца расцветили ее щеки. Она сорвала с себя шаль и бросила ее к ногам Роджера, а потом начала расстегивать пуговицы на рукавах платья. — Я все верну — немедленно. Не хочу, чтобы меня здесь называли воровкой! Скорее голой уйду, чем буду носить это барахло — подавись!

— Констанс! — поспешно вмешался Алекс. — Ну, зачем ты так, Роджер вовсе не это имел в виду!

— И он не имел намерения меня оскорбить? — спросила она сладким голосом. — Верно, это у него уже стало второй натурой.

— Я говорил тебе, дядя, что она вообще неспособна на разумные поступки! — продолжал Роджер прежним прокурорским тоном. — Знает, какие отношения у нас с Мак-Кином, а сама! А ты! — Он ткнул пальцем в сторону Мэгги, которая потихоньку отступала к двери, чтобы исчезнуть и не быть невольным свидетелем семейной ссоры.

— Я, сэр? — пискнула Мэгги.

— Ты уволена! — гаркнул Роджер. — Ты ей помогала! Теперь вот и получай — будешь знать, кому надо служить.

Веснушчатое личико Мэгги жалобно сморщилось.

— Но, сэр…

— Вон! Собирай вещички и сматывайся!

Мэгги разразилась слезами, закрыла лицо фартуком и выбежала из комнаты. Констанс ринулась, было за ней, а потом, передумав, повернулась к деду и яростно завопила:

— Это же несправедливо! Она делала то, что я ей говорила. Какой смысл отыгрываться на Мэгги, если ты недоволен мной?

— Недоволен! — Роджер воздел глаза вверх, как бы призывая небо на помощь. — Ах ты, предательница! Из-за твоих глупостей все наши планы рухнут! Ты никогда больше не увидишь Мак-Кина и никогда не появишься возле его верфи, ясно?

Констанс вздернула подбородок; приказывать ей — это лучший способ добиться противоположного.

— Я буду делать, что захочу, кузен!

— Ты…

— Ну, хватит, Роджер! — Мощный голос Алекса заставил того, поперхнувшись, замолчать. Взяв Констанс за руку, он усадил ее на кресло и умиротворяющим голосом произнес:

— Констанс, пожалуйста! Это слишком для моего старого сердца! Я не могу видеть, как вы, мои дети, ссоритесь!

— Извини, Алекс! — отозвалась она отнюдь не смиренно.

— Пойми, как только нам доложили об этих твоих поездках в Южный Бостон, это нас, конечно, обеспокоило…

— Так, значит, вы наняли шпионов следить за мной? — В ее голосе было искреннее негодование, но в глубине души она вздрогнула от ужаса.

Все как в Лахайне — там они следили за придурковатой Лили, девочкой, чьи фантазии осуждались как лживые выдумки, за что дядя Сайрус ее всегда сурово наказывал. Дикарка, наглая мятежница! Взрослые на плантации и в миссионерской школе глядели на нее с подозрением и суеверным страхом — такая она была странная и непредсказуемая. На нее сваливали вину за проступки и шалости, совершенные другими детьми, а это вызывало приступы ярости с ее стороны, и она действительно выкидывала всякие штучки, и все шло по замкнутому кругу. Все время — под надзором, под угрозой наказания. Выходит, и здесь то же самое?