– Хартли! – Саманта задохнулась от возмущения.

– Может быть, между нами никогда уже не будет любви, – сказал он. – Я поражен, как моя вдруг увяла за последние несколько часов. Но пусть нас не преследуют ничьи тени. Пусть у нас не будет никаких секретов. Вы поняли меня?

– Вы несправедливы ко мне, – сказала Саманта. – И жестоки. Я никогда…

– Я спрашиваю, вы поняли меня? – Лицо у Хартли было каменное, глаза непроницаемые. Он был неузнаваем. Саманта не знала этого человека.

– Да, – сказала она.

– Если ваша горничная начала паковать ваши вещи, пусть разложит их обратно. Мы остаемся в Лондоне.

– Нет, Хартли! – Саманта прислонилась головой к двери. – Я хочу уехать домой. Пожалуйста, поедемте домой! Прошу вас!

– Мы остаемся здесь, – сказал он. – Сезон еще продолжается, и вы можете развлекаться, как это делали всегда. Я могу заняться какими-то делами, полезными и неполезными. Мы можем не искать общества друг друга, если оно нам будет в тягость.

– Я хочу домой, – прошептала Саманта, но она знала, что просить бесполезно. Он был неумолим, этот незнакомец, который по-прежнему стоял на другой стороне комнаты, у потухшего камина.

– Если вы уже попрощались с вашими друзьями, – сказал маркиз, – можете похвастаться – скажите, что вы попросили обожающего вас супруга остаться здесь еще на какое-то время, и он исполнил ваше желание. Я не опровергну ваши слова… Ну что ж, сейчас уже поздно, и, очевидно, вы хотите переодеться к обеду. Если вы не возражаете, миледи, сегодня я пообедаю в клубе.

Не сказав ни слова, Саманта повернулась и вышла. Опустив голову, чтобы лакей не увидел ее лица, она чуть ли не бегом поднялась в свою комнату. Все рухнуло, думала она. Ее замужество. Ее жизнь. Все!

Наверное, она была не права, когда в конце концов простила давнюю ошибку. Счастье для нее невозможно.

Всего три дня и три ночи чистой радости – теперь они ничего не стоят. Лучше бы их вообще не было, лучше бы она не узнала, что можно быть счастливой!

Как ей теперь жить с этой неотступной болью? Теперь ей хуже, чем было шесть лет назад.. Намного хуже. Потому что на сей раз…

Да, на сей раз она одна повинна в том, что случилось, и утешения ей не обрести.

Хартли положил левую руку на каминную полку и опустил на нее голову. Он не узнавал себя. Что с ним случилось? Как мог он позволить себе впасть в такой гнев и так жестоко с ней обойтись? Он намеревался только поговорить с ней, узнать правду, чтобы они вместе могли все исправить и спокойно. жить дальше. Он вовсе не хотел проявлять гнев – он никогда не терял выдержки. Никогда – до сегодняшнего дня.

И на кого же он обрушился? На женщину, которую любит больше жизни! И он никогда не испытывал желания причинить ей боль – до сегодняшнего дня. Он хотел всадить пулю Лайонелу в лоб… Нет, это был бы для него слишком быстрый конец и, наверное, даже безболезненный. Лучше избить его до полусмерти.

Он только что делал все, чтобы довести Саманту до слез, унизить ее, отказать ей в ее просьбе…

И он замечательно преуспел в своей жестокости! Маркиз сделал глубокий вдох носом. Не помогло. И тогда он заплакал, горько, надрывно.

Дверь за его спиной отворилась, и он застыл, не поднимая головы. Саманта подошла совсем близко, потом заговорила.

– Хартли, – тихим, очень спокойным голосом сказала она. Если бы она дотронулась до него сейчас, он прижал бы ее к себе с такой силой, что у нее затрещали бы все косточки. – Я хотела бы, чтобы вы вернули это лорду Рашфорду. Если эта брошь дорога вам как память о матери, возьмите ее себе. Я же не хочу держать ее у себя, не хочу ее видеть. Это «что-то голубое» разрушило мою жизнь.

Маркиз поднял голову – на ладони у Саманты лежала сапфировая брошь его матери, Ничего не сказав, он взял ее.

Он почувствовал ее взгляд на своем полуопущенном лице, потом она повернулась и вышла из комнаты.

Хартли так крепко стиснул в руке брошь, что бриллианты больно врезались ему в ладонь.

* * *

Домой он вернулся поздно. Уставившись в купол балдахина, Саманта уже несколько часов лежала без сна, прислушиваясь к доносившимся в спальню звукам. Дверь его комнаты открылась и закрылась несколько раз, до нее доносились голоса – он разговаривал со своим камердинером. Потом наступила тишина.

Саманта смотрела на балдахин, и ей мерещились Хаймур и она на том холме. Он стоял прислонясь к дереву, наблюдая, как она смотрит на «Аббатство», маячившее далеко внизу. Если бы он не заговорил с ней тогда или если бы она бросилась наутек и вернулась в Челкотт, ничего бы не случилось. Но она не спаслась бегством…

Дверь ее гардеробной тихо отворилась, и слабый лучик света от фонарика протянулся к кровати. Она не повернула голову и не закрыла глаза. Он подошел к кровати.

– Так, значит, вы не спите, – сказал он немного погодя. Как видно, его глаза не сразу привыкли к темноте.

– Не сплю.

«Пожалуйста, поговори со мной! Скажи мне, что ты не хотел бросать мне такие тяжкие обвинения. Скажи, что ты сам не веришь в свои обвинения и знаешь – я не лгала тебе. Увези меня завтра в Хаймур!»

Она не пошевелилась, продолжая смотреть на свод балдахина.

Он сбросил халат, лег рядом с ней и начал ее ласкать.

«Скажи хоть слово! Не делай это молча!»

Он медленно и нежно ласкал ее. Его руки – но не губы – творили волшебство, тело ее откликалось на ласки, и скоро они оба знали, что оно уже готово принять его. Тогда он вошел в нее и так же медленно, искусно творил волшебство, пока не довел ее до высшей точки блаженства, до экстаза, и только в этот момент горячий поток его семени извергся в глубь ее тела.

«Все хорошо, – сказала она себе. – Все будет хорошо». Но она знала, что на самом деле это не так. Он совершил акт любви, как и прежде, но что-то было не так, как прежде. Что-то было утеряно. Что-то, чего нельзя определить словами. Что-то существенное.

Саманта уловила запах алкоголя в его дыхании, но он не был пьян.

Она не отпускала его, ее ноги по-прежнему обвивали его – она хотела, чтобы он уснул, лежа на ней. Но он и прежде не оставался на ней больше одной-двух минут. Он всегда старался поскорее освободить ее от тяжести своего тела, всегда заботился о ней. Хартли поднялся и сел на край кровати. Затем спустя минуту встал и надел халат.

– Спасибо, – сказал он, взглянув на нее в темноте. – Спокойной ночи, Саманта.

Ей было так горько, что она не ответила. И снова уставилась на балдахин. Лучик света от фонарика осветил дверной проем и исчез. Саманта снова оказалась в полной темноте. О Боже! На нее опустилась вечная темень!

* * *

Леди Кэрью заполучила то, что хотела, – так решил свет. Она сделала блестящую партию – муж ее не только богат, но и безропотно исполняет все ее желания. В разгар сезона он чуть было не увез бедняжку в свое поместье за тридевять земель от столицы и не обрек ее на скучнейшую жизнь. Но она с легкостью отговорила его от такой глупости. Они остались. Она стала еще очаровательнее и остроумнее, а он повсюду сопровождает ее.

Похоже, у них удачный брак. Оба выглядят совершенно счастливыми – никогда прежде Саманта не была столь оживленна и весела, как теперь, после свадьбы. Никогда маркиз не появлялся столь часто в свете, и улыбка не сходит с его уст.

«Счастливчик!» – не без зависти думали мужчины и тайком бросали на Саманту отнюдь не равнодушные взгляды. Что говорить, неплохо иметь доход свыше пятидесяти тысяч фунтов в год.

«Счастливая женщина!» – думали светские дамы. Конечно, ее муж, может быть, не самый видный мужчина, но он богат, без памяти в нее влюблен и держит ее на длинном поводке – если этот поводок вообще есть. Даст ей год, чтобы родить ему наследника, а будущей весной они будут с интересом наблюдать, кого она выберет себе в первые любовники. Она прекрасно устроилась.

Саманта уже была беременна. Она это знала, хотя задержка была всего лишь недельная и могла объясняться существенной переменой в ее жизни. Тем не менее она твердо знала, что беременна. Она чувствовала блаженный покой в своем чреве – она не могла бы найти точного определения этому чувству, может быть, только сравнить его с тем ощущением, что всегда испытывала, когда кончалась их любовная близость. Она знала – их ребенок уже начал свою жизнь в ней.

Саманта еще не представляла, как она скажет ему, не знала, какие чувства вызовет у него это сообщение. Надеялась, что он обрадуется, как и она. И ей можно будет остаться в Хаймуре. Он не сможет заставить ее приехать в Лондон на следующий сезон, не обречет на такую муку. Быть может, если он будет приходить к ней в спальню и после рождения ребенка, она снова забеременеет. А потом снова. Быть может, она сможет жить в Хаймуре до конца своей жизни.

Ей казалось – хотя, вероятно, это была нелепая мысль, – что Хаймур – это ее единственная надежда. Надежда на то, что она снова обретет счастье. Нет, конечно, о счастье и речи быть не может. Обретет мирную, спокойную жизнь. Она сможет жить, только если обретет этот покой.

Они много времени проводили вместе, но почти всегда в обществе друзей и знакомых. Только полчаса или около того, когда он приходил к ней в спальню – а он приходил каждую ночь, – они оставались наедине друг с другом. Безмолвные полчаса, за исключением его вежливого «спасибо» в конце. Благодарность за оказанную услугу!

Маркиз сопровождал ее почти на все вечерние приемы. Даже на балы. Вводил ее в бальную залу, стоял рядом с ней, пока ее не выводил на танец первый партнер, и затем удалялся в комнату, где шла карточная игра, или еще куда-то и не появлялся, пока не наступало время разъезда гостей.

В присутствии посторонних на его губах была неизменная улыбка. Саманта всегда казалась веселой и беззаботной.

Идеальная пара. Обожают друг друга, являют собой пример светскости и ничуть друг друга не обременяют.

Где бы они ни появлялись, они почти везде видели Лайонела. Они избегали сталкиваться с ним лицом к лицу, а он, казалось, довольствовался взглядами, которые бросал на Саманту, – то смотрел на нее с одобрительной улыбкой, то изображал тоску и страдание. Последнее он проделывал, когда случайно перехватывал через комнату ее взгляд, а Хартли поблизости не было. Саманта в совершенстве отработала прием мгновенно исчезать из комнаты или вовлекать в разговор какого-нибудь джентльмена – чаще всего беднягу Фрэнсиса, – если замечала, что Лайонел намеревается подойти к ней или столкнуться с ней, когда она направляется к выходу.