Хартли был еще в сознании, когда к ним подскакал грум и с перекошенным от ужаса лицом ускакал назад, за помощью. Над ним склонился Лайонел, бледный как смерть, и стал твердить ему, что это несчастный случай, чтобы он не забывал, что беда случилась нечаянно, и ничего не выдумывал, не пытался свалить вину на кого-то. Это ведь он, Хартли, предложил промчаться по лугу и прыгнуть через ворота. Лайонел поехал за ним, чтобы попытаться остановить его.

За те несколько минут, пока Хартли был в шоке и боль еще не скрутила его – чудовищная боль, не отпускавшая его многие месяцы, – он заверил Лайонела, что никому ничего не скажет. Никогда, никогда, никогда! Даже в те минуты он хотел быть благородным в глазах кузена.

– Тебе и говорить-то нечего, жалкий червяк! – прошипел Лайонел.

Именно эти слова навсегда врезались в память Хартли, он никогда их не забывал. Но он никому ничего не сказал. То, что случилось в тот день, имело и некоторые положительные последствия. Во-первых, он перестал боготворить Лайонела, более того, с того дня тот ему решительно разонравился. Во-вторых, он твердо решил победить свою ущербность и развил в себе железную волю. После случившегося несчастья его мать прожила еще четыре года, но спустя какое-то время он уже не разрешал ей ни нянчиться с ним, ни ограждать его от всех трудностей. Почти с самого начала – несмотря на то, что сказал его отцу доктор, – он, Хартли, знал, что будет ходить, что его правая рука будет работать, хотя и придется какие-то действия производить левой рукой, и он натренирует свое тело так, что оно будет ловким и очень сильным.

И он научился хорошо относиться к себе самому, принимать себя таким, каков есть. Он нравился себе. Конечно, ничто человеческое ему было не чуждо. Не то чтобы он не позавидовал кому-то иной раз, не затосковал оттого, что не все ему в жизни позволено. Но он не позволял зависти или горечи завладевать его душой, не позволял себе ожесточаться. Он принимал реальную жизнь как должное.

Лайонелу, когда он искалечил его, было десять лет, он был еще ребенком. Когда у Хартли этот возраст был уже позади и он оглянулся назад, он простил Лайонела. Тот ему всегда не нравился, но он простил своего холодного, эгоистичного кузена.

Хотя потом его неприязнь перешла в более сильное чувство. Заболел его отец. Какое-то время доктор считал, что он не выживет. Явился Лайонел – дядя и племянник были очень привязаны друг к другу.

Лайонел завел роман с графиней Торнхилл – с прежней графиней, молодой мачехой теперешнего графа. Хартли, юный романтик, уже давно – издали – обожал ее. Она была очень хороша собой, добра и не намного старше его. Но Хартли и в мыслях не допускал вести себя с ней или даже думать о ней без должного уважения.

Лайонел стал ее любовником и щедро потчевал своего кузена, хотя тот всячески старался этому воспрепятствовать, смачными рассказами о том, что именно он проделывает со своей любовницей и как она выказывает ему свою благодарность и любовь. Он в особенности потешался над тем, что она утверждает, будто любит его.

Хартли считал, что он все это придумывает, пока графиня не уехала вдруг на континент в сопровождении теперешнего графа. Поползли уже совсем зловещие слухи: что они уехали вместе потому, что она ждет ребенка от собственного пасынка. Одной части этой истории Хартли определенно не верил – ребенок был от Лайонела. Сам Лайонел бежал в испуге за несколько недель до того, как графиня с Габриэлем уехали на континент.

Теперь она жила в Швейцарии вместе с дочерью и своим вторым мужем. Хартли предполагал, что появились дети и от второго брака. Он всего лишь однажды спросил о ней теперешнего графа Торнхилла, и тот сообщил ему, что она счастлива. Хартли рад был это услышать, она ему нравилась, и не было ничего удивительного в том, что она не устояла перед чарами Лайонела. Он, без сомнения, был одним из самых красивых мужчин Англии. Он был намного моложе ее супруга, к тому же покойный граф был очень больным человеком. Став старше и искушеннее в жизненных делах, маркиз Кэрью понял, что граф Торнхилл-старший редко посещал спальню своей жены, а может быть, и вовсе не посещал. Графиня должна была чувствовать себя очень одинокой.

Неприязнь Хартли к Лайонелу перерастала в чувство, более похожее на ненависть. И уж конечно, он его глубоко презирал. До него дошли слухи – быть может, уже в несколько трансформированном варианте – о схватке Лайонела с младшим Торнхиллом, когда тот вернулся из Швейцарии, оставив там свою мачеху. И о том, к какому подлому обману прибег Лайонел, когда решил подстроить женитьбу Торнхилла на леди Джейн. Она ведь до того была невестой самого Лайонела. Но вряд ли Лайонел вышел победителем из этой истории. Никто не поверил в его грязные инсинуации, и имя леди Джейн осталось незапятнанным, а ее брак с Торнхиллом оказался очень счастливым, хотя будущим супругам пришлось пройти через тяжелое испытание.

Хартли хотел лишь одного – до конца жизни не сталкиваться больше с Лайонелом, который стал теперь графом Рашфордом.

Саманта Ньюман танцевала вальс с Лайонелом.

Маркиз Кэрью, застыв на месте, смотрел на них.

Одна рука Лайонела лежала на ее талии, другая держала ее руку. Ее левая рука покоилась на его плече.

Вальс вдруг показался Хартли совершенно неприличным танцем.

Но пара была прекрасна. От них трудно было отвести взгляд – так оба были красивы.

Дьявол и его жертва!

До маркиза еще не дошли слухи о том, что Лайонел вернулся в Англию. Так значит, вернулся и уже снова пустил в ход свои чары. Судя по всему, не без успеха. Саманта улыбается и даже не смотрит по сторонам, как другие танцующие дамы. Кажется, она занята только своим партнером, хотя они и не разговаривают. Зловещий знак! Как видно, они хорошо знакомы. Настолько хорошо, что разговор для них не обязателен.

Словно тяжелый свинцовый слиток лег на сердце Хартли. Он вспомнил, как они с Самантой молча сидели в беседке, не испытывая при этом ни малейшей неловкости.

Сейчас она молчит, танцуя с Лайонелом! Инстинкт подсказывал Хартли, что он должен уйти. Из залы и из особняка Рочестеров. Он должен вернуться домой и поскорее уехать в Хаймур. И забыть ее. Забыть навсегда. Что за глупость – бегать за ней подобно щенку, жаждущему, чтобы его приласкали!

Однако маркиз не мог двинуться с места. Не мог отвести глаз от танцующей пары, хотя ловил на себе любопытные взгляды, слышал шепот, краем глаза видел, как светские господа подталкивают друг друга локтями. Он не хотел уходить – вернее, не хотел хромать на их глазах. К тому же им овладела довольно странная мысль – ему вдруг показалось, что он нужен Саманте. Не может он оставить ее наедине с Лайонелом! Маркиз насмешливо одернул себя – наедине с Лайонелом и доброй сотней гостей.

Но все же он не может уйти. Хотя Саманта и приходится кузиной леди Торнхилл, возможно, она очень мало знает Лайонела, а он сейчас явно нацелился на нее, и как бы не пришлось ей спустя какое-то время тоже удалиться в Швейцарию. Левая рука маркиза сжалась в кулак.

Маркиз не двинулся с места. Смотрел на Саманту и рокового соблазнителя, терзаясь мыслями о том, что они уже нашли друг друга, они уже одно целое, что, очень может быть, к тридцати одному году почувствовав ответственность за графский титул, Лайонел решил наконец жениться. А можно ли найти невесту красивее Саманты Ньюман?

Вальс длился бесконечно. Полчаса невыносимых мук! Когда музыка наконец стихла, Хартли проследил, как Лайонел проводил Саманту к группе молодых людей. Маркиз узнал среди них лорда Фрэнсиса Неллера, он не раз встречал его в Челкотте. Неллер – друг Торнхилла, приятный молодой человек, хотя и завзятый франт. Вот Лайонел учтиво откланялся и отошел.

А вдруг не так все плохо? Вдруг они просто знакомые – и даже не слишком близкие знакомые – и Лайонел просто пригласил Саманту на танец? Балы для того ведь и предназначены, чтобы на них танцевали.

И все же Хартли не испытывал ни малейшего желания и дальше оставаться в зале. Не хотел, чтобы Саманта увидела его. Он огляделся в поисках своих друзей – оба были заняты разговором. Бридж с Мьюиром, хорошенькая дочка которого блистала на другом конце зала. Он уйдет один, решил Хартли, дойдет до дома пешком, отсюда не так далеко.

Но в дверях Хартли оглянулся. Не выдержал, хотел в последний раз взглянуть на Саманту. В той компании ее уже не было. Он поискал глазами – Саманта медленно пробиралась к дверям, с кем-то здороваясь по пути, улыбаясь знакомым. Она шла по направлению к нему, хотя не похоже, что она его заметила.

Хартли сделал еще несколько шагов и оказался на лестничной площадке перед входом в зал. Он намеревался поскорее, как только позволит нога, спуститься по лестнице, чтобы Саманта не успела выйти из зала и не увидела его, но вдруг передумал и остановился. Что страшного, если он поздоровается с ней, увидит, как оживятся ее глаза, когда она узнает его, получит еще одну ее улыбку? В последний раз! Завтра он отправится в обратный путь, в Йоркшир. Лучше бы ему и не уезжать оттуда! Маркиз остановился в ожидании Саманты.

Она стремительно вышла из дверей зала и направилась к лестнице. Маркиз стоял на ее пути, но она его не замечала. Она казалась рассеянной и была точно в смятении – то ли устала от вальса, то ли от присутствия множества людей. Тогда маркиз преградил ей дорогу. На мгновение ему показалось, что она обойдет его стороной, даже не взглянув на него, но она взглянула.

И остановилась как вкопанная. Выражение лица у нее мгновенно изменилось, она вся просияла и заулыбалась.

– Мистер Уэйд! – удивленно и радостно воскликнула она. – Что за чудо! Ах, если бы вы знали, как я счастлива видеть вас!

И она протянула Хартли обе руки. Он взял их в свои, мельком отметив про себя, что она ни на секунду не замешкалась и даже не взглянула на его правую руку в шелковой перчатке, и просиял в ответной улыбке.

– Здравствуйте, мисс Ньюман, – сказал он. Саманта не верила собственным глазам: что он здесь делает? Очевидно, кто-то из его знакомых раздобыл ему приглашение. Одет он был превосходно, хотя, быть может, излишне строго, – коричневый фрак с белым жилетом и жабо. Однако совсем не важно, как случилось это чудо, важно, что оно случилось. Если бы она, выйдя из бального зала, могла надеяться встретить кого-то, она подумала бы только о нем одном.