К вечеру Чейз совершенно обессилел от усталости. Но не лег. Он сидел в сумерках, вглядываясь в даль и прислушиваясь к малейшему шороху.

Прибрав после ужина, Сьюзен сидела возле него на одеяле. На ее коленях лежал щеночек и сосал смоченную в бульоне тряпочку. Сьюзен что-то ласково бормотала малышу, а тот смотрел на нее своими доверчивыми янтарными глазками. «А ведь неплохая идея — кормить его таким способом», — подумалось Чейзу.

Сейчас Сьюзен даже отдаленно не напоминала ту разъяренную дикую женщину, какой она была вчера утром. Каким-то образом ей удалось причесать волосы и завязать их сзади в узел полоской ленты. К тому же, она умылась — одному Богу известно, как она сделала это без воды, — и надела на ноги туфельки. Платье ее оставалось, впрочем, таким же рваным, и все-таки она выглядела прелестно.

— Сьюзен, — прошептал Чейз, он сам посоветовал ей говорить как можно тише.

Она не подняла головы, а только улыбнулась щенку, который игриво терся влажным носиком о ее палец:

— У-у-у?

Чейз придвинулся к ней и взял за руку. Уловив легкий запах сирени, он изумился: где она умудрилась раздобыть духи?

— Скажите, Сьюзен, — сказал он тихонько. — Я уже спрашивал вас об этом, а вы не ответили… Почему вы так боитесь темноты? И почему так ненавидите своих родных в Бостоне?

Щенок заснул, и Сьюзен смотрела куда-то вдаль, задумчиво гладя лежащего на коленях малыша.

Чейз терпеливо ждал ответа. Давно пора ему узнать, почему она приходит в ужас, глядя на сгущающиеся сумерки, отчего трясутся ее руки, а взгляд становится тревожным.

Отчего все это?

Когда Сьюзен наконец начала говорить, голос ее был тих, как дуновение ветра:

— Я уже говорила вам, что, когда мне было шесть лет, меня взяли к себе жить дядя и тетя. Этот день стал самым страшным днем в моей жизни. Я только что потеряла отца и мать и, наверное, была от этого в шоке. Этих же своих родственников я никогда раньше не видела, хотя они жили в соседнем городке. Позже я узнала, что наши семьи враждовали. Отец и его брат ненавидели друг друга из-за того, что отец женился на моей маме. Они оба любили ее. И вполне естественно, что тетя моя тоже питала ненависть ко всей нашей семье, а особенно к маме… Ну, а я, говорят, выросла очень похожей на мать.

Чейз внимательно посмотрел на нее и подумал, что трудно представить себе вторую такую же красивую женщину, как Сьюзен. Неудивительно, что ее мать полюбили два мужчины!

— Мои кузен и кузина, Гортензия и Эндрю, — продолжала Сьюзен, — старше меня на несколько лет. В первый день, когда меня с ними познакомили, нам велели идти вместе играть: тетя и дядя уезжали в гости на весь вечер. Через некоторое время я начала громко плакать и побежала в комнату, чтобы лечь в кровать, — мы с Гортензией должны были жить в одной комнате, — но она заперла дверь и не пустила меня.

Эндрю же сказал, что покажет мне что-то интересное. «Только это нужно хранить в секрете», — добавил он. Я решила, что он хочет успокоить меня, а он отвел меня в темный холодный подвал и запер там.

Растрогавшись, Чейз вновь взглянул на Сьюзен и увидел слезы на ее глазах. Они блестели, как два огромных изумруда. А руки ее дрожали. Ему следовало бы прервать ее, но он решил дослушать все до конца.

— Я так… испугалась! Кругом было темно. Я плакала так, что, казалось, сердце вот-вот разорвется.

Сьюзен вздрогнула, и Чейз невольно стиснул ее ладонь.

А она проговорила возбужденно:

— До сих пор воспоминания об этом так свежи в моей памяти, как будто это произошло вчера. Я стучала и била в дверь ногой. Но никто меня не слышал. Слуги уже ушли в свои комнаты в другой части дома.

Чейз провел шершавым пальцем по ее щеке, смахивая слезу:

— А что случилось потом? Как вы оттуда выбрались?

— Эндрю в конце концов пришел за мной. Незадолго до того, как должны были вернуться тетя и дядя. Я была в таком состоянии, точно пробыла там неделю. По крайней мере, мне казалось, что прошло уже много дней. Повсюду мерещились мне разные страшные звери, чудовища, даже слышались их крики. Неожиданно крыса принялась грызть шнурок на моем ботинке, чем привела меня в состояние истерики. Мне казалось, что вот-вот — и она заберется мне под платье. Когда… когда Эндрю наконец открыл дверь, я буквально упала к его ногам. Я очень хорошо помню насмешливое выражение его уродливого лица, холодный ненавидящий взгляд его глаз. Но я так была счастлива, что выбралась из подвала, что готова была его расцеловать. Ведь я уже думала, что умру там, и никто, кроме Эндрю, тан и не узнает, где я, — Сьюзен тяжело вздохнула. — Но мучения мои на этом не кончились. Честно говоря, они только начались. Эндрю заявил, что не выпустит меня до тех пор, пока я ему кое-что не покажу.

Сьюзен вдруг задрожала так сильно, что Чейз сам невольно вздрогнул.

— Он сказал, что запрет меня снова, если… если я… не сниму с себя одежду, прямо здесь, у двери в подвал. Я заплакала. Помню, я посмотрела вниз на чернеющие ступеньки и поняла, что умру, если снова окажусь там, и я сделала все, что он мне приказывал. — Последние слова прозвучали так тихо, почти беззвучным шепотом, что Чейз подумал уж было, не ослышался ли он.

Он стиснул ее ладонь:

— Простите меня, Зеленые Глазки. Если не хотите, можете дальше не рассказывать.

С каким удовольствием он пристрелил бы этого сукина сына Эндрю!

Сьюзен прикусила губу и покачала головой:

— Нет, я расскажу все до конца. Я никогда никому этого раньше не рассказывала, и мне нужно выговориться.

— На следующий день он схватил меня и затолкал в свою комнату. Он вновь пригрозил посадить меня в подвал, если я сейчас же не сниму с себя одежду. И тогда он при… прикасался ко мне. После этого… каждый раз, делая непонятные мне вещи, он грозил запереть меня, если не послушаюсь, в подвал. Он ни разу не… надругался надо мной. В смысле над моим телом. И только когда я уже выросла, я поняла, что он был просто не в состоянии кого-либо изнасиловать. По крайней мере, физически не в состоянии. — Сьюзен всхлипнула так жалобно, что у Чейза чуть было не разорвалось сердце.

Чейз обнял ее за плечи, искренне жалея, что ничем не может выбить из ее головки эти страшные воспоминания. Он хотел бы остановить ее, но понимал: ей действительно нужно выговориться.

— Он всегда заставлял меня раздеваться, трогал, щупал меня самым отвратительным образом. — Сьюзен тяжело вздохнула. — Иногда он сам тоже раздевался и заставлял меня ласкать его. Он говорил, что если я хоть кому-нибудь расскажу об этом, он посадит меня в подвал и оставит там навсегда… умирать. — Рыдания заглушили голос Сьюзен.

Чейз прижал ее к себе, погладил по голове, поцеловал в макушку. О, только попадись этот кузен Эндрю ему в руки!

Сьюзен плакала и никак не могла остановиться. Чейз нахмурился. Ему показалось, что девушка что-то недоговаривает:

— Послушайте, Зеленоглазка? Ведь было что-то еще? Почему вы не хотите мне об этом сказать?

18

На самом деле ему вовсе не хотелось это услышать. То, что Сьюзен успела рассказать ему, вызывало у Чейза исключительно тошнотворное чувство. Но ей нужно было раз и навсегда покончить с этим, и потому Чейз просил ее продолжить дальше.

После длинной паузы Сьюзен открыла глаза и сделала два глубоких вздоха:

— Ему нравилось бить меня, мучать. Иногда он выкручивал мне руки, пинал, швырял на пол. Однажды вырвал такой огромный клок волос, что это место заросло лишь спустя несколько месяцев. Правда, обычно он старался быть аккуратным — чтобы на мне не оставалось следов побоев, и лишь однажды ударил по лицу так, что глаз у меня заплыл. Тогда он заставил меня сказать всем, что я упала. Впрочем, все равно никто не обращал на меня никакого внимания. О, он был дико изобретателен: столько придумывал разных способов меня мучить. Обожал, например, играть с огнем: все шло в ход… спички, свечка… но излюбленным средством были сигары.

У Чейза перехватило дыхание, и он с трудом выдавил:

— Что вы имеете в виду?

Слегка поколебавшись, Сьюзен нагнулась и, расшнуровав одну из туфелек, показала Чейзу босую подошву — и он впервые увидел на ней следы ожогов.

Чейз схватил обеими руками ее ногу и поцеловал:

— Боже мой, Зеленоглазка, я ведь не знал этого. В тот первый день, когда я ушел вперед…

— Не беспокойтесь, Чейз, — проговорила Сьюзен, надевая туфельку. — Откуда вы могли об этом знать?

Чейзом вдруг овладело безумное желание обнять ее, прижать к себе крепко-крепко и пообещать, что страдания ее кончились навсегда, что отныне все в ее жизни будет прекрасно, лучше, чем можно себе вообразить. По крайней мере, до тех пор, пока жив сам Чейз.

— Все эти годы я жила в постоянном страхе, что он вновь затолкает меня в тот темный погреб, — говорила тем временем Сьюзен, не замечая реакции Чейза. — Жизнь моя была отравлена постоянным страхом. Вечером я боялась засыпать, зная, что мне будут сниться кошмары, а днем шарахалась в ужасе от всего и всех — даже от собственной тени. — Сьюзен умолкла на миг, переводя дыхание, затем продолжила: — Я не должна была позволять ему ко мне прикасаться… я просто сглупила тогда. Но я была слишком маленькой и не понимала этого. Теперь я знаю, что вполне могла бы кому-нибудь пожаловаться на него, могла что-нибудь сделать. Разумеется, Эндрю принялся бы все отрицать, но — кто знает? — может быть, прекратил бы надо мной издеваться. Только вряд ли кто-нибудь поверил бы бедной сироте. — Сьюзен передернула плечами. — Впрочем, теперь, — добавила она со вздохом, — все это уже неважно. Все это можно теперь забыть. Меня пугает лишь одно — что я достанусь мужу запятнанной, хоть Эндрю ни разу и не… ну, вы понимаете… все равно я чувствую себя обесчещенной…

Чейз хранил молчание, не зная, что и сказать. Ему было больно смотреть, как дрожат плечи Сьюзен. Одна мысль о том, что проделывал с ней этот мерзавец, приводила его в ярость. Сколько же всего перенесла эта девушка!