Каролина нагнулась, подняла шерстяную шаль мисс Твиттингдон и повесила ее на спинку.

— В другой раз, дорогая леди, — пообещала она, слабо улыбнувшись. Она была измотана. Но это было ее обычное состояние. — Сегодня блестяще образованная дебютантка не успела опорожнить ночные горшки.

— Дульцинея! Сколько раз должна я напоминать тебе, что благородные люди — такие, как ты, — не упоминают в разговоре о таких низменных вещах! Это ж надо: ночные горшки! Дон Кихот Ламанчский, достойнейший из рыцарей — настоящий святой! — назвал бы их золотыми кубками. Ах, дорогая, должна ли я была так говорить? Не святотатство ли это?

— Право, не знаю. Если я правильно понимаю значение слова — а именно этому вы меня и учили, — то вся жизнь — одно сплошное святотатство. Может быть, вам следует, называть меня Альдонсой, как в книге мистера Сервантеса?

— Никогда! — Мисс Твиттингдон подняла указательный палец и помахала им в воздухе, — Я не мужчина и не могу совершить блистательные подвиги, как Дон Кихот, но никто не лишит меня моей Дульцинеи!

— Конечно, никто у вас ее не отнимет. Пожалуйста, простите меня, тетя Летиция. Должно быть, я слишком устала и несколько упустила из виду, какое высокое положение я занимаю, поэтому и упомянула о ночных горшках. Я все утро чистила картошку на кухне, а остальную часть дня провела в общем крыле лечебницы, пытаясь убедить мистера Дженкинса отказаться от идеи откусить левое ухо мистера Истона, которого он все это время сжимал мертвой хваткой.

Мисс Твиттингдон вздрогнула и подалась вперед:

— Какой ужас! И тебе это удалось?

— Я не вполне уверена, — призналась Каролина, усевшись на стул. — Мистер Дженкинс кончил тем, что откусил нижнюю часть правого уха мистера Истона, — впрочем, тот, кажется, и не возражал. Но мистер Истон вообще никогда не возражает. Скажите, тетушка, могу ли я считать перемену уха своим успехом?

Летиция склонила голову набок, прижав палец к тонким губам:

— Я должна это обдумать… Нет, мне так не кажется, Дульцинея. Но, по правде говоря, моя дорогая, я не понимаю, зачем ты к ним ходила в общее крыло. — Она с видом заговорщицы понизила голос и добавила почти шепотом: — Леди не подобает говорить такое, я полагаю, но все они, знаешь ли, сумасшедшие, как жители Бедлама. Сумасшедшие бедламиты.

Каролина отвернулась от мисс Твиттингдон, которая, после пяти лет, проведенных в психиатрической лечебнице, все еще не осознала, что она тоже пациентка, а не почетная посетительница. Возможно, посети она общее крыло больницы, то скорее поняла бы сомнительность своего положения. Ибо если бы ее брат перестал высылать ежемесячную плату владельцам лечебницы, Летиция оказалась бы в одной из тех узких, неотапливаемых камер. Но что толку пугать такую милую, безобидную старую леди?

Можно было только изумляться, что она, Каролина Манди, сама еще не обезумела за год, который проработала прислугой в Вудверовой психиатрической лечебнице. С первого дня, когда один из пациентов принялся забрасывать ее своими экскрементами, Каролина поняла, что ее переезд сюда из сиротского приюта в Глайнде не стал радикальным шагом на пути к лучшей жизни.

Но Каролина выжила.

Она выжила, потому что альтернативой была или смерть, или, как полагала Персик, присоединение к армии лондонских проституток, слонявшихся вокруг Ковент-Гардена.

Персик действительно не хотела, чтобы Каролина стала одной из испорченных голубок Ковент-Гардена. Теперь Каролина это поняла. Она запугала девушку, чтобы та осознала, что даже собачья жизнь в лечебнице для умалишенных, среди маньяков, предпочтительнее той дороги, по которой пошли многие девушки-сироты, которых вышвырнули из приютов, предоставив их самим себе.

— У тебя будет время для урока сегодня вечером, Дульцинея?

Каролина вернулась к реальности и посмотрела на пожилую женщину, улыбавшуюся ей. Мисс Твиттингдон боялась оставаться одна, не зная, чем заполнить часы одиночества, во время которых в ее голову закрадывались мысли, неподобающие леди. Эти мысли касались, в основном, ее брата и пугали ее.

— Конечно, у меня найдется время, тетя Легация, — ответила Каролина. — Ведь я делаю все возможное, чтобы проводить с вами побольше времени каждый день.

Мисс Твиттингдон нахмурилась и погрозила Каролине пальцем:

— Нет, ты этого не делаешь — иначе я не слышала бы варварских ирландизмов в твоей речи. Мы не начинаем предложение с союза «и» и не заканчиваем его словами знаете ли. Это ужасающие примеры ирландского говора. Такая речь — верный признак плохого воспитания. Ты запомнишь это, не правда ли? Ты должна! Иначе как ты выйдешь в свет в следующем сезоне?

Каролина округлила глаза. Она слышала этот бред относительно своего выхода в свет с момента первой встречи с мисс Твиттингдон, которая немедленно потребовала, чтобы Каролина называла ее тетей. Мысли тети Летиции не произвели на Каролину особого впечатления, и она согласилась на ежедневные уроки только потому, что у мисс Твиттингдон оказался неисчерпаемый запас сладостей в жестяной коробке, которую она держала, у себя под кроватью.

Но со временем она привязалась к этой женщине, полюбила уроки и книги своей тетушки. Хотя совершенствование речи, примитивные уроки истории и правила обращения с палтусом за столом (а Каролина даже не знала, что такое палтус) едва ли могли пригодиться здесь, у Вудвера.

Но комната Летиции Твиттингдон была теплой даже зимой, здесь всегда стоял тазик с водой, где Каролина могла помыться, и было приятно называть кого-то тетушкой. Поэтому Каролину больше не смущали грандиозные планы, которые Легация строила на счет своей племянницы, не устававшей удивляться тщеславию тети.

Великие планы Летиции Твиттингдон относительно будущего Каролины заставляли девушку страдать по ночам, когда она лежала на своей узкой кровати на чердаке, сознавая, что Каролина Манди, в отличие от кошки Дика Виттингтона, никогда не увидит короля.

— Каролина! Каролина! Быстрее сюда! К тебе пришли. Они внизу, в старом кабинете Вудвера. Ты что-нибудь натворила? Стянула апельсин, когда ходила в деревню? Вудвер может оградить тебя от Боксера и других обитателей лечебницы, но даже он не может уберечь тебя от тюремной камеры.

Летиция распрямила ноги и встала в полный рост, глядя на дверь, возле которой стоял Фредерик Хезвит, карлик ростом в три фута. Он подпрыгивал на своих коротких ножках, вне себя от возбуждения.

— Разве так входят в комнату леди, сэр? — спросила она, поднимая брови. — Ферди, дурные манеры, распространяющиеся в наше время в обществе из-за сумасшедших вроде тебя, ужасают меня. Просто ужасают! Запомни на будущее: здесь нет Каролины, перед тобой только Дульцинея и я.

Каролина улыбнулась Ферди, еще одному своему другу у Вудвера, помещенному в лечебницу шесть или семь лет назад, когда ему было всего тринадцать лет. Его отправил сюда отец, мать карлика умерла. Мистер Хезвит не захотел, чтобы чертов уродец портил его безупречную родословную. Ферди выставил вперед маленькую толстую ножку:

— Вовсе не Дульцинея, старая карга! Каролина! Каролина! Да с кем я говорю! Ты слишком пустоголова, чтобы отличить мел от сыра.

— Я, по крайней мере, вижу, что лежит на столе, и могу найти на нем этот самый сыр, сопливый обрубок, — огрызнулась мисс Твиттингдон.

— Кто спрашивает меня, Ферди? — спросила Каролина у карлика, который засунул маленькие ручки в карманы и принял воинственную позу, явно готовясь вступить в бой с хозяйкой комнаты, что не сулило Каролине ничего хорошего. — Я знаю этих людей?

— Конечно, нет. Дульцинея, — заверила ее мисс Твиттингдон тем рассудительным тоном, каким она изрекала свои самые великолепные мысли. — Ты еще не выходила в свет и поэтому никого не знаешь. Я не позволю тебе общаться с кем попало. Ведь ты еще не сделала прическу.

— Конечно, — миролюбиво согласилась Каролина, не желая раздражать пожилую женщину.

Кроме того, ей было вообще не до споров, ее мысли были заняты другим: могла ли она кого-нибудь обидеть своим острым языком? Может быть, ее подвела ловкость рук, когда она в последний раз была в деревне (первая воспитательница Каролины, Персик, научила ее искусству залезать в чужие карманы), и пришел час расплаты?

Мисс Твиттингдон заговорила снова, и Каролина, подавив свои страхи, прислушалась к ее словам.

— Эти особы оставили визитные карточки, Ферди? Ты знаешь, что мы принимаем только по утрам с десяти до двух. Так что пускай оставят свои визитные карточки, как это принято у цивилизованных людей, загнув на них уголок в знак того, что мы их не приняли. Эти правила были бы тебе известны, Ферди, если бы ты был тем культурным человеком, за которого пытаешься себя выдать, но мы-то знаем, каков ты на самом деле. После этого, если нам будет угодно, мы, возможно, примем их на следующей неделе… А теперь можешь ковылять назад и передать тем людям то, что я сказала. И, пожалуйста, не забудь подчеркнуть, что некоторые основные нормы человеческого общежития должны соблюдаться неукоснительно даже здесь, в этой благословенной сельской местности.

— Клянусь, она права, Ферди! — воскликнула Каролина, разрываясь между чувством страха, вызванным неожиданным визитом, и удовольствием, которое доставила ей мисс Твиттингдон неукоснительным соблюдением правил хорошего тона при приеме посетителей в сумасшедшем доме. — Скажи им, что мисс Каролина Дульцинея Манди, к сожалению, сегодня не принимает. Приемный день — вторник, а сейчас уже, — она захихикала, — слава Богу, среда. Ты сможешь сделать это для меня, Ферди: запомнить столько дней недели сразу?

— Легкомыслие неуместно в этот поздний час, Каролина, даже если эта полоумная красная ворона считает иначе, — напыщенно заявил Ферди, медленно качая своей большой головой. — Твои посетители представляют собой странную пару: грязнуля-ирландка и важный господин, одетый по последней лондонской моде. Глаза у него черные, как уголья, а по его разговору сразу видно: он привык, чтобы его слушали. Может быть, ты и не украла апельсин. Возможно, на этот раз ты нарушила более серьезную статью закона. Может быть, он явился, чтобы забрать тебя отсюда, и привел с собой охранницу, чтобы она тебя связала. Может быть…