– Это еще успеется. Пишите своему жениху, что ни минуты прожить без него не можете и хотите поговорить, чем скорее, тем лучше. Вряд ли удастся сделать это сегодня. Ах, как жаль, столько времени потеряно! – Он в досаде покачал головой. – Ничего, мы успеем. Пишите, и хорошо, чтобы он принял нас вечером.

– Нас? – спросила я.

– Конечно же, я поеду с вами. В доме траур, ваш отец и мачеха никуда отправиться не могут. А я птица вольная, – отец Реми скупо улыбнулся, – хоть и запертая в сутану, как в клетку.

Ах, как лукав он был сейчас и вместе с тем – как серьезен! Что он прятал в сердце, кроме сотни молитв, что за козырь держал в рукаве? Зачем ему это все нужно? Я прикусила язык – все равно отец Реми не скажет мне, если раньше не сказал, – и принялась писать. Перо скрипело, летели брызги. Отец Реми ходил по келье, стуча сапогами.

– Перестаньте метаться у меня за спиной, – сказала я, не оборачиваясь и не отрываясь от дела. – Вы меня отвлекаете, а письмо должно быть нежным.

– Простите, – он сел на кровать – я бросила косой взгляд, – положил руки на колени, забарабанил пальцами. – Когда в моей голове роятся планы, просто не в силах усидеть.

– Ну потерпите минуту. Будьте примерным заговорщиком.

Он хмыкнул и замолчал, в тишине, разбавленной лишь нашим дыханием, я закончила письмо.

Посыпала песком, протянула священнику.

– Взгляните. Так достаточно нежно?

Он взял листок у меня из рук, быстро прочел.

– Хорошо. Очень хорошо. Теперь запечатайте, сургуч вон там. И велите Дидье немедленно отнести.

– Почему Дидье? – спросила я, грея палочку сургуча над свечой.

– Потому что он расторопный, сами знаете.

– Если виконт дома, – сказала я, – есть шанс, что он позовет меня прямо сегодня.

– Вот и хорошо, – сказал отец Реми, – просто отлично.

Сургуч падал на бумагу печальными кровавыми каплями, я подождала минуту и запечатала письмо своим кольцом.

Я обещала ничего не спрашивать, и я не спрашивала; молча кивнула священнику, вышла, нашла Дидье и велела со всех ног нестись в особняк виконта де Мальмера. Что бы ни задумал отец Реми, он, очевидно, знал, что делать. Он обещал быть со мной. Он обещал меня не предавать.

Может, я и была глупа, но я ему поверила. Безумие охватило меня полностью и больше не собиралось отпускать.

Выбор среди черных нарядов невелик – и я задумалась над разложенными на кровати платьями. Нора стояла рядом со мной, напружиненная, недовольная.

– Госпожа Мари, ну как же так!

– И не так, и не этак, – сказала я, переводя взгляд с черного бархатного на черное шелковое. – К черту все, Нора. К черту. Принеси мне серое.

– Как же серое, когда траур?!

– Я сказала – неси, значит, неси! То, обшитое черным кружевом. Хоть как-то приличия соблюсти.

– Слыханное ли дело, – проворчала Нора, скрываясь в гардеробной, – ехать вечером к мужчине, да еще и траур не блюсти! Совсем вы стыд потеряли, госпожа Мари! Скоро уж обвенчаетесь, тогда и делайте что хотите! Но сейчас!

– Я все слышу, – предупредила я.

– А я и хочу, чтобы вы услышали! Как же можно так!

– Отец Реми со мною поедет.

– Ну, разве что отец Реми! Увидит вас и застыдит. Вот кто достойный священник, вот кто ведет себя, чисто ангел! Всегда вежливый такой, а когда надо – то и строг; я к исповеди ходила, так он меня отчитал за грехи, но не сильно, сколько следовало. Вышла, словно очистилась. Такой славный пастырь, такой хороший!

– Это когда же ты к исповеди ходила?

– Да вот сегодня. Неделю как не была. Только быстро каяться пришлось – отец Реми приболел снова, что ли. Мадам Ботэн говорит, отвар ему носила. Вот оно, ваше серое.

Я вполголоса выругалась, Нора, вышедшая из гардеробной с тусклым ворохом в руках, остановилась.

– Да вы на себя не похожи, госпожа Мари! То богохульствуете, то молитесь, то спать не ложитесь за полночь! Сколько же можно!

– Приготовь еще шляпу, – сказала я рассеянно, – и побыстрее.

Конечно, виконт де Мальмер не смог принять нас в тот день, когда я отправила к нему Дидье с посланием. Виконт уезжал охотиться вместе с его величеством и возвратился лишь на следующий день, весьма поздно; а потому отправиться мы могли только сегодня, получив наконец приглашение.

Неделя, повторяла я про себя, неделя.

Мы с отцом Реми два дня вели себя как сущие паиньки, даже не разговаривали прилюдно, и в капеллу я не ходила – так он велел. Его командный тон, раньше не оказывавший на меня никакого воздействия, теперь чудеса творил, стоило добавить в него чуточку ласковости. «Будьте умницей, Маргарита», – попросил отец Реми, и я была умницей. Я даже мачехе не дерзила, чем изумляла ее до чрезвычайности. Она все пыталась понять, в чем подвох, впрочем, ее другие дела занимали. Скорбь по Мишелю выветривалась поразительно быстро, и мачеха начала поговаривать, что нечего полгода с трауром тянуть, лучше снять его через три месяца. Полагаю, ей хотелось весело отпраздновать Рождество. В такие моменты я ее ненавидела. Папенька замкнулся в себе и слова ей поперек не говорил, я грезила нашим сельским кюре, отец Реми чем-то занимался – не раз и не два я видела, как он покидает особняк. Короче, все оказались при деле.

И вот теперь Нора говорит, что отец Реми заболел. Без него мне совершенно незачем ехать к виконту, я не осведомлена о цели, с которой мы туда направляемся. Что делать, я не представляла.

Но когда полчаса спустя я вышла в прихожую, отец Реми меня ждал. Стоял он прямо исключительно благодаря привычке, полагаю, – спина каменная, плечи одно ниже другого, на висках серые тени.

– Мигрень? – спросила я шепотом, подойдя ближе. Отец Реми скривил губы в болезненной усмешке.

– Это мне не помешает.

– Последняя слабость, с которой не справились? – уточнила я, принимая предложенную мне руку.

– Нет, – сказал он, – теперь уже не последняя. С последней я не вижу смысла справляться.

И я почему-то сразу поняла, о чем он говорит.

Мы сели в карету, стукнула дверца, отсекая нас от Парижа на краткие минуты, зацокали копыта, закачался пол. Отец Реми сидел напротив меня, сосредоточенный, бледный даже под своим неистребимым загаром. Я пересела к нему, провела рукой в перчатке по щетинистой щеке, задела мизинцем губы.

– Что мне нужно делать, чтобы вам помочь?

– М-да. Делать… – Я видела, как он старается собраться с мыслями, вид у него был такой, будто его голову сжимают медленно вращающиеся мельничные жернова. – Мы войдем, сядем в гостиной, поговорим о ерунде. Потом я вас покину ненадолго. Ваша задача, дочь моя, – сделать так, чтобы виконт не заметил, как долго я отсутствую. Если все пойдет хорошо, я вернусь очень быстро; если нет – займите его разговором. – Он прижал меня к себе, снял шляпу со своей головы, потом с моей и прижался щекой к моей макушке. – Вы умная женщина, Маргарита. Уверен, вам будет о чем побеседовать с виконтом.

– Я придумаю, – сказала я, – хорошо. – И дальше мы ехали в молчании.

Летели обрывки теней, мотались призраки мыслей. Мне ничего уже не нужно было – только сидеть с ним вот так, вбирать в себя его запах, тепло, надежду. Я рисковала всем, не зная, ради чего. Впрочем, нет, я знала.

Во многих из нас живет внутри фантом счастья. Странная, ни на чем не основанная вера, она стоит на трех китах – словах «все будет хорошо». Нам так хочется, чтоб киты поплыли, взмахивая хвостами. Чтобы в итоге так и стало. Тогда, вместе с отцом Реми, я шла для того, чтобы «все было хорошо».

Я знала, что не предам себя и не пропаду, даже если мне голову отрубят. И его предать я не могла.

Карета остановилась; мы поспешно отстранились друг от друга и надели шляпы. Первым вышел отец Реми, подал мне руку, несильно сжал пальцы и тут же отпустил. Напомаженный лакей с красным от постоянного пьянства лицом, кланяясь, повел нас в дом.

И вот мы входим в гостиную, и виконт встает нам навстречу – освещенный дорогими лампами, одетый в сливочного цвета камзол, расшитый жемчугом, – надо полагать, в мою честь. Виконт де Мальмер всегда чувствителен к нюансам. Этим он и матушку покорил.

Мне он поцеловал руку, с отцом Реми раскланялся. Мы расселись, чин чином, виконт предложил нам вино, я смотрела в лживые глаза и улыбалась, как привыкла, и повторяла про себя: неделя, всего неделя, я стану твоею, а ты моим, нас навеки свяжут, и я отдам тебя смерти, если сумею. Неделя.

– Итак, вы желали видеть меня, – полувопросительно, полуутвердительно заметил виконт.

– Да, так и есть. – Я скромно потупила глаза. – Мне был послан вещий сон. Наверное, мой отец еще не успел сказать вам, что я хочу сочетаться браком в часовне Святого Людовика.

– Нет. Слышу об этом впервые. Почему именно там?

– Так хочет Бог, – повторила я слова, накрепко в меня вросшие, словно ноготь в палец.

– Ну, если вы так хотите, и Бог не обидится. Простите за шутку, святой отец! – засмеялся виконт. – Простите, что смеюсь, Мари, знаю, для вас сейчас тяжелое время.

– Отец Реми будет венчать нас, – продолжала я, комкая платочек. – Никаких посторонних священников. Пусть он совершит обряд.

Это виконту не понравилось, что-то восставало в нем против отца Реми, с первого взгляда ему наш кюре не полюбился. И все же отказывать невесте, у которой недавно умер маленький брат, Мальмер не хотел.

– Ладно, если вы так желаете. Вы поэтому сегодня приехали, святой отец?

– Хочу побеседовать с вами и госпожой де Солари о таинстве брака, о стезе, на которую вы оба вступаете, – прошелестел отец Реми. Я искоса на него взглянула: сидит, скучно перебирает четки, все как всегда. Только за клацаньем янтарных шариков чудился мне звук взводимого курка, еле слышное позвякивание шпаги в ножнах. – Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов; уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без прибытка; она воздает ему добром, а не злом, во все дни жизни своей. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть…