Я молчала.

– Да Бог с ним, с вашим священником, – спохватился виконт. – Вы так прекрасны сегодня, Мари, может, еще раз станцуем?

– Немного позже, если вы не против. Я хотела бы передохнуть.

– Тогда я оставлю вас на минуту, вот барон де Квизак приехал, надобно с ним поздороваться. Не заскучаете?

– Это ваш дом, Бенуа. Мне здесь не может быть скучно.

Он улыбнулся мне из-под затейливо вышитой маски, поцеловал руку и направился к новому гостю – спина прямая, колышется короткий бархатный плащ. Я смотрела, как идет от меня мой жених, и мысленно повторяла: скоро, скоро, скоро.

И все же его упоминание об отце Реми встревожило меня. Что принес всем нам этот непонятный священник, чего он от нас хочет? Почему мои мысли постоянно возвращаются к нему, отвлекая от цели, заставляя метаться и не спать по ночам? Что мне этот человек? Считаные дни отделяют меня от счастья всей моей жизни, я дождалась, я дожила и скоро буду если не свободна, то довольна. Почему, когда он касается меня – редко и скупо, – кожу словно стягивает, а в животе горячо? И желание одно – отступить, вжаться в стену, стать стеной, лишь бы он прошел мимо.

Лишь бы прошел мимо, иначе я за себя не отвечаю.

Я залпом допила вино, внимательный слуга тут же поднес мне следующий бокал – расцветший хрустальный тюльпан, окрашенный плескавшейся в нем жидкостью. Бургундское, пино нуар, дитя золотых виноградников.

Голова немного кружилась.

Я села в кресло, стоявшее в нише, поставила бокал на низкий столик рядом, подперла щеку кулаком, ощущая шелковую мягкость маски. Карнавал выл, пел, плясал под бодрую скрипку и вздохи флейты, мелькали краски, свечи плавали в восковых озерцах.

– Коломбина одна?

Я не заметила, как он подошел ко мне. Он – Доктор Грациано[15], весь в черном: длинная мантия, куртка и короткие штаны, гладкие чулки, туфли с гротескными бантами; и пятна белого: манжеты, воротник и платок, заткнутый за пояс. Только природного или накладного живота нет, вопреки правилам: Доктор худ, даже тощ, черная маска с большим носом – оскорбление твердому подбородку.

– Комедианты разбрелись, – сказала я, – почему бы Коломбине и не поскучать немного?

– Танец? – он протянул мне руку в черной перчатке. – Следующей обещали дать гальярду, нам с вами стыдно ее не станцевать.

– Мой жених, он сейчас вернется, и я обещала ему…

– Ну не гальярду же! Идемте, прекрасная Коломбина, идемте, повеселимся.

Я протянула ему руку, он поднял меня из кресла и повел – красиво, уверенно. Кто-то из заядлых танцоров, надо полагать, завсегдатай балов и вечеринок, кавалер что надо, дамский угодник, а может, и дуэлянт. Тут полно таких. Виконт де Мальмер сгинул где-то в толпе, вино слилось с моею кровью, почему бы и не сплясать гальярду – танец родной для наших с Доктором персонажей, легкий и знойный, словно солнце далекой Италии.

И мы вышли в толпу жаждущих пляски, и музыка взяла нас и закружила, Доктор, смеясь, показывал мне белые зубы. Он танцевал хорошо, очень хорошо, и черная мантия взмывала и опадала, и это мне напомнило что-то… что? Я снова присмотрелась к подбородку, к улыбке, к раскованным движениям его рук.

Нет, не может быть.

Бред же.

И я подпрыгивала и кружилась, а сама думала: правда или нет, он или не он?

Танец закончился, Доктор глубоко поклонился мне.

– Вы прекрасны, моя Коломбина. Будьте моей, раз уж Арлекин за вами не пришел?

– Слишком уж быстро, Грациано! – я приглядывалась и прислушивалась, пытаясь понять, верна ли моя догадка. – Впрочем, отчего бы не подразнить Арлекина? Может, он скорее вспомнит о своей любви ко мне. Прогуляйтесь со мной на балкон.

Балкон, увитый плющом, тянулся по всей длине зала, туда выходили подышать свежим воздухом нетрезвые гости и влюбленные парочки.

– Там, снаружи, дождь, – предупредил меня Доктор.

– Вот и хорошо. – Про себя я подумала, что дождь – гарантия, что на балконе никого нет.

– Как пожелаете, Коломбина.

Он подал мне руку и пошел туда, куда я указала, невозмутимый слуга распахнул перед нами дверь в осеннюю темноту.

Вдоль перил горело несколько факелов на высоких подставках, пламя шипело, когда на него попадали капли. Дождь сыпался мелкий, невесомый и благодаря выступу под окнами следующего этажа на балкон почти не залетал. Я выпустила руку Доктора и направилась в дальний угол, где было потемнее и плющ, изрядно уже подмороженный, рос особенно густо. Грациано шел за мной, стуча сапогами, под балконом веселились слуги – эти окна особняка выходили во внутренний двор, за которым располагались подсобные помещения.

Я остановилась и повернулась к Доктору. Его масочный нос напоминал клюв; я потянулась, ухватилась за этот нос и сняла с него маску.

– Так не годится, – огорчился отец Реми.

– Вы с ума сошли? – спросила я.

Мы стояли друг напротив друга, напряженные, как две изготовившиеся к битве кошки, отец Реми молчал.

– Вы пьяны? – продолжила я, кладя маску на широкие перила. – Да что на вас нашло, черт побери? Как вы тут оказались?

– Приехал вместе с вашей мачехой.

Мачеха задержалась и отправилась на маскарад уже после того, как я покинула дом, а священник, значит, с нею напросился.

– Она вас взяла с собою в таком виде?!

– Неплохой костюмчик, верно? – он ухмыльнулся, как истинный фигляр. – Нет, ехал сюда я в благочестивой сутане. Но в особняке его светлости все для дорогих гостей – мне удалось переодеться и на время из сутаны сбежать. – Отец Реми сделал шаг ко мне, теперь нас разделяло несколько дюймов свободного пространства – как раз для моих юбок. – Помните, вы говорили о том, что мне никуда из нее не деться? В общем-то, вы правы, Маргарита. Но иногда, очень редко, я могу про нее позабыть. Как сегодня, например.

– Вы сумасшедший, – сказала я, глядя на него во все глаза.

Он протянул руку и взял меня за подбородок своими обтянутыми шелком пальцами, и даже через ткань меня обожгло.

– Да? – немного удивленно сказал отец Реми. – Так вы считаете меня безумным? Только потому, что иногда я имею честь казаться не тем, кто я есть? Да кому бы говорить, дочь моя Мари-Маргарита.

– Не дочь я вам никакая; вы ничтожный шут, комедиант, выскочка, вы сейчас Доктор Грациано, так я вас и буду звать. Вот она, ваша истинная сущность, да, отец Реми? – Я дернула головой, высвобождаясь; он отпустил. Каков контраст между тем священником, что отказывал даже в поощрительной улыбке моей мачехе, и тем, что стоит теперь передо мной! – Вы прогнили изнутри насквозь, обманываете всех нас показным благочестием, а сами источены червями грехов. Ткнуть вас посильнее – и рассыплетесь, словно трухлявое бревно. Так, да?

– Маргарита, – кротко сказал он и взял меня за плечи, – хватит.

И я замолчала и обмякла в его руках.

– Я говорил вам, что беспокоюсь о вас, говорил о плохих предчувствиях. Что-то нехорошее грядет, я ощущаю это, меня не обманывает мой нюх – сколько раз я в этом уже убеждался! Дочь моя, вы так молоды, так мало еще знаете жизнь, а я пожил на свете и видывал всякое. Лучше уж я запятнаю себя ношением шутовского костюма, провинюсь один раз перед Господом, чем провинюсь вдвойне и допущу, чтобы с вами что-то случилось.

Так звучали его привычные речи, и с каждым словом я успокаивалась. Все правильно: отец Реми – не зло, он хочет только добра, с самого начала хотел. Добра, конечно, своеобразного, в его понимании, но вряд ли он желал разыграть меня, или оскорбить, или надменно посмеяться.

– Ладно, – сказала я, чувствуя, как из его рук струится в меня тепло, – ладно, я вам верю.

Он меня обнял.

Я прижалась щекой к белому воротнику, пропитанному его, отца Реми, особенным запахом, оказавшимся таким приятным для меня.

– Милая, милая Маргарита, – тихо сказал святой отец, – как же вы молоды еще, как порывисты. Я вижу, что вам страшно, не бойтесь. Все, чего вы боитесь, минует, оставив о себе только память, а ваше счастье найдет вас. Все эти люди там, в зале, вряд ли способны понять вас, вас, жемчужину, брошенную перед свиньями. Не слушайте их, не смотрите на них, не поддавайтесь их чарам. Подумайте, кого вы любите и чего истинно хотите. Так редко среди людей встречается столь светлая душа, как ваша. Не натворите глупостей, я очень вас прошу.

То, что этот по-прежнему не слишком знакомый мне человек так хорошо видел меня, приносило страх – но другой, не тот, о котором он говорил. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула запах отца Реми, в голове стало пусто и звонко, ладони взметнулись, прикасаясь к нему, пальцы легли на его грудь, и под ними забилось, застонало сердце.

– Вы, кажется, святой, отец Реми, – пробормотала я.

– Вы просто плохо меня знаете.

Хлопнула дверь, послышались мужские голоса. Мы отпрянули друг от друга, я поспешно схватила маску и протянула ему.

– Наденьте. Вас не должны узнать, иначе будет скандал.

Мужчин было двое, они хохотали, но, заметив нас, притормозили. Отец Реми закрыл лицо маской и повернулся к незваным гостям, остановившимся в паре шагов от нас.

– Господа, вам что-то нужно?

– Вам никто не говорил, что нехорошо уединяться с дамой в такую погоду на балконе, месье? – голос того, кто повыше, звучал весьма нетвердо. Судя по всему, оба были нетрезвы, их маски-домино скрывали лица.

– Шли бы вы мимо, – сказал отец Реми таким голосом, какого я у него ни разу не слышала.

Все в этом голосе было: и аристократическая лень, и нежелание возиться с дерзкими, и сознание собственной силы. Ничего общего с приятным говорком священника из Прованса.

– Не вам указывать, где нам ходить! – сказал второй. – Да вы тут даму мучаете. Не годится так поступать, сударь, не годится!

– Дама не жалуется, – сказала я. Пора было прекращать эту бессмысленную болтовню. – Идемте в зал, Доктор.

– Идемте, Коломбина, – он подал мне руку.

Мужчины посторонились, однако, когда мы с отцом Реми проходили мимо, высокий схватил меня за локоть. Я дернулась, высвобождаясь, а мой Доктор развернулся и взял нахала за горло прежде, чем мы все успели сообразить, что произошло. Локоть освободился как по волшебству.