Что касается другого измерения, в котором протекала его жизнь, то здесь все было несколько сложнее. Как он и предполагал, его присутствие в ложе Кросса не осталось незамеченным. После того вечера в Королевском театре не прошло и суток, а слухи уже докатились до его матери.

– Я слышала, ты был вчера в театре, – отводя сына в сторонку, сказала графиня.

– Да, был. Эдит рекомендовала мне одну оперу, и я решил сам посмотреть, так ли она хороша, как о ней говорят.

– Но Эдит совсем не понравилась это представление… – в недоумении проговорила вдовствующая графиня.

– Неужели? – Хью изобразил удивление. – Хм… должно быть, я что-то перепутал и пришел не на ту постановку…

– И случайно забрел в ложу Эдварда Кросса? – Мать смотрела на него с укоризной. – Кросс – человек не нашего круга, мой дорогой.

Хью не чувствовал себя обязанным хорошо отзываться об этом субъекте и потому тотчас закивал.

– Да-да, совершенно с тобой согласен, мама. Но Кросс уверен, что в Розмари залегает медная руда и горит желанием это проверить. – Презрительно поджав губы, Хью поспешил успокоить мать. – Но у него ничего из этого не выйдет, так что не беспокойся.

– В Розмари? – в ужасе воскликнула графиня, схватившись за горло. – Ты ведь не позволишь этому человеку изрыть наше поместье вдоль и поперек? Мало того, что мы сдали его внаем, тогда как могли бы сами жить там, где мы с твоим отцом всегда были так счастливы… – Губы матери задрожали, а на глаза навернулись слезы.

– Нет-нет, мама. Я уверен, что до этого не дойдет, – поспешно проговорил Хью. – Пожалуйста, не переживай понапрасну.

– Я знаю, Хью, что ты этого не допустишь, – с мольбой глядя на сына, сказала вдовствующая графиня. – Не только ради меня, но и ради всех нас, ради тех, кто будет после нас. Розмари – гордость нашего рода.

Поместье было заложено и перезаложено – все до последнего гвоздя. Новое крыло с великолепной лепниной потолков, с шелковыми обоями стен, с мебелью, обитой дорогущей парчой, с хрустальными канделябрами – все было сделано за счет приданого Эдит. За ландшафтный парк и сад с ажурными беседками Джошуа расплатился приданым Генриетты, а двести акров земли, купленные отцом пять лет назад, дабы ничье соседство не мешало любоваться заливом, могли бы обеспечить безбедную жизнь его вдове до самой глубокой старости. Хью испытывал к поместью сложные чувства. Даже при жизни отца он не чувствовал себя там как дома, а после смерти и подавно.

«А как бы распорядилась поместьем Элиза?» – неожиданно подумал Хью. В ее собственном саду царило буйство красок. Ажурные беседки и пергалы оплетали розы, а над скромными папоротниками гордо вздымали свои нарядные головы ирисы и лилии. Хью не кривил душой, когда говорил, что ему нравился ее сад даже больше, чем сад в Розмари. При всей своей красоте и ухоженности сад в Розмари чем-то напоминал огород с прямоугольными грядками – на одной растут огурцы, на другой петрушка.

– Я стану образцовым землевладельцем, мама, обещаю. Розмари будет в надежных руках.

– Я верю в тебя, дорогой, ты так похож на своего отца, – с благодарной улыбкой сказала графиня и, приподнявшись на цыпочки, потянулась губами к щеке сына.

Хью прикрыл глаза. Его грудь распирало от возмущения и обиды. Он устал выслушивать панегирики своему отцу от тех, кто даже не представлял, что тот натворил.

Впрочем, на этой волне возмущения ему было проще сказать матери то, что должно.

– Хочу признаться, мама, что у меня был и иной повод остаться в ложе Кросса. С ним была его дочь, и она пригласила меня составить ей компанию.

– Его дочь? – переспросила графиня, с тревогой заглядывая в глаза сыну. – Ты ведь не хочешь сказать, что…

– Знаешь, мама, – взяв графиню за руку, доверительно проговорил Хью, – я и сам был удивлен, но его дочь совсем не такая, как он. Я думаю, она бы тебе очень понравилась, если бы ты познакомилась с ней.

– Ты считаешь, мне может понравиться дочь человека, желающего обезобразить отраду моей души, мой Розмари? Ты думаешь, что мне следует принять ее в нашем доме?

Хью сделал вид, что не заметил реакции матери.

– Ты не доверяешь моему выбору? – спросил он с кривой усмешкой. – Я, знаешь ли, поумнел с тех времен, когда с пеной у рта доказывал тебе, что Роберт Фэрфилд – самый скромный и послушный мальчик на свете и никак не способен на шалости.

Расчет Хью оказался верным. Взгляд матери сразу потеплел.

– Ах, дорогой, вы же оба были мальчишками… Разве есть мальчики, которые не шалят? А если какая-то из женщин считает, что ее дети всегда будут послушными, то Господь непременно посылает ей сыновей. К тому же я знакома с его матерью.

– Мне помнится, ты говорила другое, когда мы устроили пожар в прачечной нашего классного наставника, – со смехом проговорил Хью. – Но теперь ты можешь довериться мне без опаски.

– Хорошо, я тебе доверяю, – сказала графиня и чуть помолчав, добавила: – Но прошу, подумай хорошенько о возможных последствиях перед тем, как вводить в наш круг девушку вроде дочери Кросса.

– Господи, я ведь не предлагаю тебе ее удочерить! – с шутливым возмущением воскликнул Хью. – Я всего лишь сказал, что она, возможно, тебе понравится, если когда-нибудь случится с ней познакомиться.

– Я прекрасно понимаю, что это значит, – отрезала графиня, словно хотела поставить на место своего уже вполне взрослого сына. – Я говорила что-то очень похожее своим родителям, когда познакомилась с твоим отцом.

– Мама, что с тобой? – удивился Хью. – Ты пытаешься сказать, что я настолько безнадежен? Полагаешь, я не способен понять, с кем имею дело?

– Дочь простолюдина, пусть даже разбогатевшего, – весьма странный выбор для моего сына, – веско заметила графиня. – Надеюсь, ты не принял временное увлечение за настоящее чувство.

«Нет, мамочка, все совсем не так…» – мысленно ответил Хью. Настоящее чувство он испытывал к своим родным и своему наследию, и ради этих вечных ценностей готов был пожертвовать многим, даже и личным счастьем.

– Не беспокойся, мама. Ты ведь меня знаешь. – Поцеловав мать в щеку, Хью объявил: – Я в клуб. Вернусь поздно.

Перед матерью граф продолжал разыгрывать роль беззаботного повесы, и она принимала все за чистую монету. По выражению лица уходящей матери Хью видел: она нисколько не сомневалась в том, что он осознал свою ошибку, поэтому решительно покончит со скандальным знакомством. Оставалось лишь надеяться на то, что добросердечие и искренность Элизы растопят лед недоверия к тому моменту, когда придется сообщить матери о том, что он намерен жениться на этой девушке.


Элиза никак не ожидала подарка от графа. Он прислал ей цветы: совсем небольшой букет, перевязанный шелковой лентой, – а к нему прилагалась записка. Прочитав ее, Элиза решила, что либо она сошла с ума, либо с ума сошел весь мир.


«Пусть эти скромные цветы ничто в сравнении с красотой вашего сада, но они заставляют меня думать о вас.

Ваш покорный слуга

Гастингс».


Только после пятнадцатого прочтения Элиза наконец убедилась: все происходящее не сон, записка настоящая, и мир не сошел с ума, она – тоже. Букетик она поставила в вазу, которую поместила на подоконник возле пианино. Теперь, сидя за инструментом, Элиза могла любоваться этим букетом. Она села за пианино, но пальцы не слушались и ей оставалось лишь одно – не мучить клавиши и закрыть крышку.

Карточка с запиской от лорда Гастингса лежала рядом с пюпитром. Элиза взяла ее и в очередной раз перечитала. Элиза и раньше получала цветы в подарок. Во время сезона отец снял дом в самом центре столицы, чтобы ей было удобнее посещать балы и прочие светские мероприятия, а также ездить с джентльменами на прогулку в парк. И они не заставили себя ждать: приглашали ее танцевать, пройтись пешком, покататься в коляске. Некоторые присылали цветы. Но при всей своей неопытности Элиза очень быстро поняла, что каждого из этих господ влечет к ней только одно – ее приданое.

Один джентльмен сделал ей предложение на второй день знакомства. Еще один баронет называл ее своей дорогой Эмили. Бравый армейский капитан прислал ей сонет, в котором прославлял ее черные очи. Даже один из партнеров отца – к счастью, молодых просил ее руки. По его же признанию, он решил, что из них выйдет «отличная пара, потому что с вашим, мисс Кросс, отцом мы отлично ладим».

Когда же Элиза стала решительно осаждать всех охотников за приданым, кавалеров у нее сильно поубавилось. Теперь ее застенчивость усугублялась еще и подозрительностью: она весьма неохотно общалась с джентльменами, искавшими ее общества, и они подходили к ней все реже, а потом и вовсе перестали подходить. Когда сезон закончился, Элиза наконец-то вздохнула с облегчением и с радостью вернулась в Гринвич.

Лорд Гастингс отличался от тех ее кавалеров во многих отношениях. Во-первых, он носил графский титул и уже в силу этого обстоятельства мог бы при желании жениться на девушке с богатым приданым из своего круга. Во-вторых, увидев ее в самом непритязательном виде, способном отвратить любого, он не перестал искать с ней встреч. Ему удалось невозможное, то, чего не удавалось никому – отучить ее от противного нервного смешка. Удалось благодаря его непревзойденному обаянию.

Но чего он добивался, посылая ей цветы? Что хотел ей сказать?

Вечером того же дня Элиза, будто невзначай, рассказала о цветах отцу.

Тот замер с вилкой у рта, потом спросил:

– Неужели? А красивые?..

– Да, красивые.

– Они тебе понравились?

– Конечно!

– Тогда в чем проблема? – спросил отец и, подцепив еще один кусок рыбы, отправил его в рот и принялся жевать, глядя на дочь.

– Нет никаких проблем, папа, – нахмурившись, ответила Элиза. – Я просто удивилась…

– Я думал, тебе нравится этот джентельмен.

Элиза раскрыла рот и тут же закрыла, так ничего и не сказав. Ей действительно нравился граф. Очень нравился. Она вдруг почувствовала жажду и одним махом выпила почти целый бокал – словно забыла, что в нем вино, а не вода.