Тесса отстранилась от него, перекатилась, свернувшись в клубочек. Запах рвоты висел между ними, как ядовитые испарения, а она не собиралась усугублять свой позор еще и слезами.

Тесса услышала стук обуви о деревянный пол, а потом Джеред лег рядом с ней на кровать, осторожно устроившись позади нее, так что она оказалась словно в колыбели. Его рука обнимала ее, почти не касаясь, но жест этот был такой собственнический, такой мужской, что она бы посмеялась, если бы не чувствовала себя так ужасно.

Несколько часов спустя он все еще обнимал ее, не двигаясь. Она потянулась и поняла, что, должно быть, задремала. Поцелуй Джереда в лоб дал понять, что он знает, что она проснулась, и она улыбнулась, давая понять, что рада видеть его. Тесса повернулась, легла на спину, закрыв глаза. Прислушиваясь к себе, она с удивлением почувствовала запах лимона и осознала, что у нее урчит в животе. Что это? Позыв к новому приступу тошноты или элементарный голод?

Она моргнула, открыла глаза и увидела Джереда, склонившегося над ней. Он улыбался, отводя ее волосы со лба.

— Вы храпите, знаете об этом?

— Ничего подобного. Храпят старики и плохо воспитанные леди.

Его улыбка стала шире. Она решила уточнить:

— Вы же преувеличили, правда? Неужели я храпела?

— Очень тихо. Так, легкое посапывание.

Она снова закрыла глаза. А он продолжал:

— А вот про себя я не могу точно сказать: храплю или нет. Не внесете ясность?

Она внимательно посмотрела на него.

— Не знаю. Мы очень редко спали вместе.

Воспоминания нахлынули мгновенно. Они делили постель в основном ради плотских утех. Единственный раз, когда они предоставили друг другу возможность поспать рядом, был в их брачную ночь, и после этого он покинул ее. До сегодняшнего дня Джеред никогда не обнимал ее просто так, из желания уменьшить ее боль.

Даже когда она была на грани смерти, его не оказалось поблизости.

— Вам было страшно?

Тесса не спросила, что он имеет в виду, лишь посмотрела ему в глаза.

— Я мало что помню. Вроде бы не было никакой боли, а потом она появилась. Сейчас я вижу только тени образов, странные зарубки памяти, но даже они с каждым днем меркнут. Мои мама и папа поддерживают меня. Мои братья — Стивен и Алан — молятся за меня. Стивен хочет быть епископом, он готовится к этому, я думаю.

— А Алан?

— Он еще мал, но считает себя великим воином. Мечтает о военной карьере.

— Только меня не было с вами тогда.

— Это не совсем так, — возразила она со слабой дразнящей улыбкой. — У меня был ваш портрет.

Он нахмурился.

— Какой же это?

— Тот, где вы стоите рядом с постаментом.

— На нем, кажется, еще изображена собака?

— Нет там никакой собаки. Но вы выглядите на нем совершенно порочным, как будто знаете какую-то тайну, доступную только отъявленным повесам.

— Несомненно.

— У вас сейчас очень странное выражение лица, Джеред. Вы смущены?

— Едва ли. — Он играл с краем простыни, отводя глаза.

— Так и есть. — Она поднялась на локте, улыбаясь мысли, что герцог Джеред Мэндевилл впервые в жизни смутился.

— Если хотите знать, когда я позировал, то придумывал разные способы, как соблазнить дочь художника. Насколько я помню, она то и дело заходила в студию со всевозможными поручениями к отцу.

— Я слышала, что художником была женщина.

— Вы, без сомнения, много чего знаете обо мне, — сказал он, облокачиваясь на спинку кровати. — Большая часть этого, к сожалению, правда. Однако в этом случае художник был морщинистым стариком.

— Портрет прекрасен, кто бы его ни написал. Знаете, вы с того холста стали моим ближайшим другом. Я сидела и разговаривала с вами, как будто вы меня слышите. — Должна ли она говорить ему такие вещи? Возможно, нет, но этот день был наполнен такими сюрпризами!

— А потом обнаружили, что оригинал не совсем совпадает с портретом?

Это было слишком близко к правде. Она промолчала.

— Что вы говорили мне? Тому, нарисованному?

— В основном то, что думала. Во время моих первых выходов в свет мне было трудно. Папа часто говорил, что я не должна говорить людям то, что думаю, и что я должна во всех случаях помнить о его положении в обществе.

Понимаете, он утверждал, что мои поступки, каждый мой шаг обязательно повлияют на его репутацию.

— Мудрый родитель сказал бы именно так. Полагаю, мне не следует напоминать инцидент в театре.

— Благодарю вас, — сказала она, скорчив уморительную гримасу. — На первых порах было очень трудно быть леди. Я была очень скованной. Единственный приемлемый разговор — о погоде. А единственное дозволенное выражение лица — задумчивая отрешенность. Не могу понять, почему я считала мой второй сезон в свете предпочтительнее первого. Какая разница? Думаю, я была обречена на неудачу.

— Вы уверены, что не напрашиваетесь на комплимент этим заявлением? Вы никогда еще не говорили таких глупостей.

— Вы очень любезны, Джеред. Благодарю вас.

— Так, значит, не нашлось кавалера, который бы заинтересовал вас?

— Честно говоря, я не могу вспомнить ни одного.

— Я должен этому верить?

— Ну, был мистер Рэндолф, но если вы когда-нибудь заговорите с ним, он непременно вспомнит о том, как я пролила пунш на его белый жилет.

— Все знают, что на этих балах так тесно, что трудно дышать.

— Или мистер Хоторн. Он клялся мне в вечной любви в беседке.

— Почему вы вообще оказались там с кавалером? — Лицо ее мужа совсем не шутливо нахмурилось.

— Потому что хозяйка дома заявила, что новый роман «Софи» — настоящий восторг и я просто должна рассказать о нем мистеру Хоторну. Думаю, он даже забавлял меня вначале своим несколько театральным признанием в вечной любви. Мне удалось справиться с шоком, пока он не дошел до заверения, что его душа погибнет — как форт сдается неприятелю после осады.

— Ужасная глупость, украденная у Сервантеса.

— К несчастью, я упомянула, что это напоминает мне знакомый литературный отрывок, на что он ответил, что приличные женщины должны знать только две вещи: звук голоса своего мужа и когда надо улыбаться.

— Испытав на себе ваш темперамент, я уверен, что вы не позволили этому болвану пробыть возле вас и пяти минут. — Его улыбка была предвкушающей.

— Признаюсь, я не помню точно, что сказала ему.

— И вот вы, потренировавшись на всяких Хоторнах, решили попытать счастья с герцогом.

— Вам, Джеред, очень хорошо удается дать понять людям, что вы думаете о них, не говоря ни единого слова. Фирменный знак Мэндевиллов. Или ваше естественное высокомерие.

Еще недавно такой разговор мог окончиться взаимным раздражением, гневом, маскирующим уязвленные чувства с обеих сторон. Но то ли из-за проведенных в обществе друг друга нескольких часов, то ли потому, что было некуда уйти, они улыбнулись друг другу. Совершенно довольные состоявшейся беседой.

Тесса подумала: как долго это может продлиться?


— Моей жене все-таки не понадобится карета, — сказал Грегори лакею. Молодой человек с поклоном вышел из комнаты.

Елена устала от всей этой предотъездной суеты.

— Вам никогда не нравилась моя мать, — неожиданно заявил Грегори.

Она не ожидала такого признания. Страстной мольбы не следовать за Тессой — да. Гневных филиппик в адрес Джереда — да. Но только не этого странного замечания.

— Она была очень привязана к вам. Это естественно. Но мою жизнь она сделала невыносимой, о чем вы прекрасно знаете. Всюду совала свой нос.

— А моя мать считала, что именно так поступаете вы.

— Вот как?

— Понимаете, она считала, что вы недостойны меня.

— Неужели?

— Учитывая все сказанное, Елена, должен ли я быть благодарен судьбе, что бедняжка умерла от инфлюэнцы всего через год после нашей свадьбы?

— Эта «бедняжка», — парировала Елена, — была настоящим кошмаром.

— Интересно, скажет ли Киттридж то же самое?

— А вот это действительно ужасные слова, Грегори.

— Елена, то, что вы планируете, неразумно. Вы можете испортить их, возможно, единственный шанс на счастье. Неужели вы этого хотите? Чтобы Тесса в тоске блуждала по нашему дому — так же, как по Киттридж-Хаусу? Она же станет несчастной.

— Вот именно поэтому я и собираюсь найти этого негодяя.

— Она не выглядела счастливой, и когда этого негодяя, как вы выразились, не было поблизости. Нравится вам это или нет, он ваш зять.

— Мне это вовсе не нравится.

— Пока это нравится Тессе, это все, что имеет значение, не так ли?

— Ваша мать была ведьмой, — неожиданно произнесла она, глядя в потолок. — Она вмешивалась тогда и вмешивается сейчас. Даже с небес.

— Елена, я знаю ваше чувство справедливости. Оно подогревается вашим материнским негодованием. — Грегори наклонился и поцеловал жену в плечо. Он, похоже, не мог остановиться там, где дело касалось ее тела, оно все еще продолжало возбуждать его. После того как она родила семерых детей, было бы естественно, если бы роза отцвела, фигурально выражаясь. Но, похоже, получалось наоборот. Она хорошела с каждым днем и волновала его как в молодости.

Елена встала, бросив на него взгляд, который напугал бы кого угодно. Да уж, такой женщине лучше не противоречить, но Грегори не уставал восхищаться своей женой. Разумеется, юмор был частью ее характера. Так же как и ее жизнелюбие, щедрость духа и многие другие качества, которые он ценил. Она старалась взять от жизни все лучшее. Дети и животные любили ее, мужчины вожделели, а большинство женщин опасливо сторонились.

Когда Грегори только добивался ее, то уже тогда знал, что будет любить ее до конца жизни.

— Тесса — мой ребенок, Грегори, и ваш, если вы об этом помните.