— Теперь ты видишь, каков твой муж? — с возмущением произнесла Елена.

Тесса поправила халат и осторожно спустила ноги с оттоманки. Прошло шесть недель, но ей все еще было трудно двигаться. Конечно, не так, как в первые недели, но она так полностью и не освободилась от памяти о своем ранении.

А теперь об этом не забудет и Джеред.

— А чего вы ожидали от него, мама? Чтобы он упал на колени в рыданиях?

— Немного раскаяния ему бы не помешало.

— Джеред непричастен к моему ранению, мама. Это был несчастный случай.

— Тесса, что ты делала на церковном дворе? — Этот вопрос был задан ей в первый раз. Что скажет ее мать, если она поведает ей правду? «Убегала от Джереда. Убегала от моего брака».

— Это не имеет значения, мама, я не хочу об этом говорить. Не сейчас. Потом как-нибудь.

Елена вздохнула.

— Ты все еще любишь его, да?

Тесса с трудом улыбнулась. В последнее время стало невероятно трудно сохранять оптимизм.

— Я уже не уверена в этом. Мы любим кого-то потому, что он похож на нас, или потому что непохож? Я любила Джереда потому, что находила в нем то, чем можно восхищаться. Или только делала вид, что в нем что-то должно быть такое, что не оставит меня равнодушной. Или я просто была уверена, что моя любовь способна изменить его…

— Если ты выходила замуж, полагая, что сумеешь изменить его, Тесса, я бы еще тогда могла сказать тебе, что это бесполезно. Женщины пытаются делать это от времен Адама и Евы, и у них это никогда не получается.

— Но мы все еще верим, что это возможно. Значит, это только наша самонадеянность?

Смех матери удивил ее. До сего момента в этот день юмора в их разговоре не просматривалось.

— Боже мой, ты говоришь как Дидро. Он совсем не любил женщин. — Елена помедлила, глядя в потолок, как будто чтобы найти слова, написанные там. — «Непостижимые в своем притворстве, жестокие в своей мести, упорные в своей цели, беспринципные в выборе средств, оживленные глубокой и скрытой ненавистью к подчинению мужчины». — Она махнула рукой, как будто чтобы припомнить оставшиеся слова. — И что-то о вечном заговоре ради господства.

— Получается, что мы очень опасны, — сказала Тесса, улыбаясь в ответ.

— О, мы действительно можем такими быть. Но мы, женщины, должны начать с признания правды о самой жизни. Тогда, и только тогда, мы можем на этом фундаменте что-то строить. Мы должны верить не в то, что может быть, а в то, что есть. А потом научиться жить с этим. Это уже от нас зависит.

Она погладила тыльной стороной ладони пылающую щеку дочери.

— Правда, я не знаю, есть ли в этом смысл, дитя мое. Просто прими на слово. Не борись, не трать понапрасну силы.

— А счастье? Как можно быть счастливой? — Тесса отвернулась и стала смотреть в окно.

— Опять-таки смирение, Тесса. Надо жить, наслаждаясь каждым днем, отыскивая лучшее в себе и для себя. И быть благодарной за любовь, когда она приходит.

— Но что делать, если человек, которого любишь, не способен ответить взаимностью?

— Я не тот человек, кого можно спрашивать о Джереде Мэндевилле. Боюсь, мой взгляд на твоего мужа несколько пристрастен.

— Он не нравится вам, да?

Елена улыбнулась, провела рукой по волосам Тессы.

— Я не терплю надменных мужчин. И признаюсь, что была очень обрадована тем хладнокровием, которое ты продемонстрировала. Но если он не нравится мне, Тесса, то это большей частью из-за боли, которую он причинил тебе. Но, в конце концов, не имеет никакого значения, что я думаю о Киттридже. Главное — твое мнение, не так ли?

— Джеред раньше ненавидел мою привычку задавать вопросы, мама, — сказала она, сопровождая свои слова дрожащей улыбкой. — До этого момента я и понятия не имела, что он чувствует на самом деле. Этакий «терра инкогнита».


Он любил свой дом, любил его историю, некоторую даже театральность его великолепия. Гордился также и тем фактом, что он представлял десятое поколение Мэндевиллов, что его родословную можно проследить до первого герцога, пожалованного дворянством за отвагу в битве.

В его доме было больше трех сотен окон, сто из них были видны с подъездной дороги, огибающей реку Най. Джеред любил ездить верхом вдоль старых дубов до изгиба дороги. Разлука с этими местами заставила его еще сильнее осознать красоту величественного здания, которое так долго принадлежало его семье.

Най катил свои воды под аркой высокой стены с бойницами, обеспечивая замок водой даже во время осады. Сохранились две орудийных башни по бокам внешнего двора, в их крепостных стенах до сих пор сохранились разбитые кирпичи и облупившийся раствор там, где Киттриджи обстреливали свои пушки во время гражданской войны. Свидетельства истории были везде, куда ни посмотри, как будто его дом сам был живым примером, монументом стойкости и упорства англичан. Киттридж-Хаус напоминал ему все лучшее и выдающееся, чем была Британия, — какая-то убежденность, вера в продолжение того, что было раньше, самодовольная уверенность в том, что как было вчера, будет здесь и завтра, и всегда. Но сейчас он не мог дождаться, когда уедет отсюда.

Даже в родном доме он чувствовал себя чужим, никому не нужным. Его сердце, казалось, было пересажено другому; жестяной стук скорее всего мог принадлежать телу постороннего человека.

Как странно чувствовать такую несуразность. Быть с собой в постоянном разладе.

Его конь гарцевал под ним, и Джеред пустил его по траве, хрупкой от инея.

Он любил скакать верхом — это давало ощущение свободы, освобождало от тягостных мыслей. Он пришпоривал коня, стараясь не думать ни о чем.

Но холмистая земля обманчива. Тут может быть кроличья нора, лисье логово, дыра от столба ограды. Лучше держать ухо востро.

Он притормозил, желая немного остыть и поразмыслить. Призрак матери возник перед ним, как туман воспоминания, исчезающий в одно мгновение. Странный укол в его сердце. Но ему больше не четырнадцать. Зачем вспоминать давно прошедшие времена?

Он оглянулся на свой дом, такой красивый в предзакатных лучах зимнего солнца.

Глаза Тессы… Какими милыми они были, даже когда она укоряла его. Это ему тоже лучше не вспоминать. А вот Тесса беспомощная и беззащитная, ее рана как знак уязвимости, бренности всего живого. Того, как близко она подошла к краю жизни.

Ему кололо глаза. Это все ветер. Дыхание мистраля. Намек на снег, зимний холод. Возможно, даже ледяной дождь. Он провел рукой в перчатке по щеке, дал коню волю и пригнулся в седле, гоня прочь осторожность, благоразумие и, самое главное, воспоминания.

И помчался наперегонки с ветром.



Глава 27


— Джеред, ты тратишь слишком много денег на мелочи.

Он только улыбнулся дяде. Несмотря на завидное состояние сундуков Мэндевиллов, Стэнфорд Мэндевилл был известным скупердяем.

— «Победа» прекрасный корабль, дядя. Она заслуживает самого лучшего.

— А что, черт возьми, случится, если она затонет? Всем будет наплевать, имелся ли ковер в адмиральской каюте.

— Большая часть денег ушла не на это, и вам это прекрасно известно.

Дядя проворчал что-то и снова, щурясь, посмотрел в гроссбух. Джеред сомневался, что это демонстративное изучение записей так уж необходимо. Он был уверен, что Стэнфорд Мэндевилл может при желании дословно процитировать все расходы на «Победу». Честно говоря, он бы даже поспорил на все свое состояние.

— Почему желтая краска?

— Эта краска отменного качества, шпангоуты будут не так быстро гнить.

— Ты уверен? — Дядя задумчиво глядел в окно, как будто размышляя. — Но как же адмиралтейство? Они ведь привыкли к красным палубам.

— Скажите им, что это оскорбляет мои художественные чувства. Мне совершенно наплевать, что вы придумаете, дядя. Адмиралтейство — это ваша забота.

— До того, как я умру. Тогда это станет твоей заботой.

— Оставайтесь в добром здравии как можно дольше, ради меня.

— Знаешь, я удивлен.

— Что я даже знаю, где находятся верфи? Или что я проявил интерес к работе?

— Думаю, и то и другое.

— Не старайтесь смотреть на меня так вопросительно, дядя. Это было временное помрачение рассудка. Каприз.

— Неужели не оказалось лучшего развлечения?

— Верно.

— И я не должен спрашивать с тебя большего, Джеред? Никаких обязательств перед семьей, никакого интереса?

— Опять верно.

— Твоя сестра на прошлой неделе родила ребенка. Ты знал?

«Джеред! Смотри, как я еду! Смотри!» Восторженный смех, подпрыгивающий под ней пони. Хихиканье и улыбка, такая искренняя. Сьюзи. Его младшая сестра. Слишком юная, чтобы рожать детей. Сколько ей? Его мысленные вычисления привели к поразительному результату. Господи! Она была на семь лет старше, чем его жена.

— Нет, — ответил он, с удивлением взирая на дядю.

— Мальчик. Они назвали его Майкл Джеред.

— Дядя, это обычная практика называть ребенка в честь титулованного родственника. Сделано, без сомнения, чтобы заставить меня раскошелиться.

— А не из-за любви, которую твоя сестра питает к тебе?

— Честно говоря, я сомневаюсь, что Сьюзан вспоминала обо мне все эти годы.

— Сколько времени прошло с тех пор, когда ты видел ее последний раз? Твоя свадьба не считается. Не думаю, что вы тогда хотя бы поздоровались.

— Слишком много лет. Вы этого признания добивались? — Джеред встал, отошел к окну. — Не думаю, дядя, что эта история так уж необычна. Она была на пять лет моложе меня. Еще ребенок, а я уже вырос.

— Осиротевший, однако, так же, как ты. Неужели ты совсем не думал о ней?

Джеред оглянулся через плечо на дядю.

— Обо мне в последнее время не было никаких сплетен, дядя? Вы поэтому вытащили что-то из прошлого, какое-то воспоминание, чтобы им бить меня? Тогда я признаю, что верно все то, что вы думаете обо мне. Я плохой брат. Практически не думал о Сьюзи.