Они уже были у дома. Слишком быстро. Теперь Джеред снова оставит ее; на этот раз он не вернется до рассвета. Тесса знала это так же хорошо, как и то, что это рассчитанный жест, чтобы заставить ее стать такой женой, как он хотел. Молчащей, покорной. Отсутствующей.

Это уж чересчур!

Она подождала, пока он поможет ей выйти из кареты, прошла мимо него, ничего не сказав. Лестница была слишком высокой, слишком длинной. Она остановилась посередине и потянулась к китайской вазе, стоявшей там в нише. Она была почти три фута высотой. Прелестная фарфоровая вещица.

Тесса взяла ее и бросила.


Осколки чего-то ужасно острого полетели ему в лицо. Она швыряет в него вещи! Да это же китайская ваза, которая хранилась в их семье страшно сказать сколько лет!

Он почувствовал, что опять закипает, как будто кто-то поднес фитиль к пороху. Нет, точно надо было ее выпороть. Опять, непрошеное, пришло воспоминание о ее почти идеальном заде, с изящнейшими изгибами и этой ее гладкой розовой кожей. А потом другое воспоминание. Ее голос в театре, ее насмешливый тон, когда она поставила весь свет на уши. А дядя еще его называет диким.

— Я больше не хочу, чтобы вы так обращались со мной, Джеред. — Ее голос был довольно тихим, но в таком тоне вещала бы кошка перед тем, как броситься на хозяина с оскаленными зубами и выпущенными когтями. «С меня достаточно, — как будто говорила она, — твоих ласк и твоего надоедливого приставания. Оставь меня в покое!»

Он был уверен, что неправильно понял, но после еще одного взгляда на ее лицо решил, что нет. Его жена была более чем расстроена. По красным пятнам на ее щеках он мог только сделать вывод, что она смущена. Или даже, как ни трудно в это поверить, в ярости.

— Вы мой муж, а мужья не унижают своих жен.

Он только смотрел на нее.

— Вам жаль эту проклятую вазу, а не меня! — Она и правда уперла кулаки в бока и зло уставилась на него. Тесса что, действительно орет на него? Как быстро все меняется!

Джеред пошел вверх по лестнице, оценивая ее настроение. Бросать, к счастью, тут больше нечего. Он обнял Тессу, поймав в ловушку ее руки, и приподнял так, что ее глаза оказались на уровне его глаз. Безусловный подвиг, поскольку его жена была не такой уж хрупкой. Грациозной — да. Пышногрудой — безусловно. Миниатюрной? Нет. Он прижал ее к стене, думая, что хоть это остановит ее скандальное поведение. Нет, его жена огляделась, как будто ища новое оружие.

— Прекратите! — заорал он, только этот крик прозвучал подозрительно сдавленным. Однако он обладал уникальной способностью воздействовать на Тессу. Та замерла. Джеред стиснул зубы, закрыл глаза, а потом открыл их несколько секунд спустя, чтобы обнаружить, что выражение ее лица не изменилось ни на йоту. Она все еще хмурилась, а ее губы были сжаты сурово и укоризненно, странным образом напомнив ему его старую няню, которая так же смотрела на него, когда была ужасно раздражена. Скрываемые стыд и смущение вырвались наконец на поверхность, и он понял, что испытывает все эти чувства из-за своей жены. Еще один грех в ее копилку.

— Да что с вами такое? — Вот теперь это был действительно крик. Она заморгала, словно смущенная вопросом и смотрела на него так, будто он был психом из больницы Святой Марии Вифлеемской, — взгляд, в котором смешались в равных долях жалость, раздражение и отвращение.

— Я не позволю вам касаться другой женщины, Джеред. Это то, с чем я не готова смириться.

Одна из его бровей взметнулась вверх. Он чувствовал натяжение кожи, как будто это движение было совершенно не в его власти, и, возможно, так и было, точно так же, как он странно онемел из-за ее гнева.

— Мой отец всегда был предан моей матери. Я выросла с этим чувством и другого не знаю. А ваше поведение просто невыносимо.

Она покраснела от гнева, испепеляя его злым взглядом. Ее глаза горели огнем, а губы были поджаты, и грудь поднималась с каждым возмущенным вдохом. Она была грозой, посланной, чтобы призвать его к порядку, Зевсом в женском обличье во всей своей силе и страсти. Он поймал отблеск пламени, которое снова вспыхнуло в ее глазах.

— А что до возвращения в Киттридж, то я не думаю, что будет справедливо сдавать игру до того, как она окончена. Еще не все точки расставлены.

Она что, только что обвинила его в жульничестве? Конечно, нет.

— Я не позволю манипулировать мной, жена.

— Тогда не давайте мне поводов, муж.

Что заставляет ее думать, что она может говорить с ним вот в такой манере? Какая дерзость духа заставляет ее считать себя защищенной от его гнева? Может, она просто дура? Странная мысль, и к тому же никчемная. Она раздражала его, забавляла, мучила. Она была своевольная и избалованная, очаровательная, упрямая и раздражающая. Но она не была глупа.

— Вы даете мне слово, что ничего больше не собираетесь разбивать? — Он подождал ее кивка, прежде чем опустить ее на пол. Может, она хоть немного раскаивается? Его жена, однако, просто прищурила глаза и улыбнулась особенно тонкой улыбкой.

— Только если вы согласитесь обращаться со мной с таким же уважением, с каким вы обращались с той чертовой стекляшкой.

— Этой вазе было три тысячи лет.

Ее глаза расширились, взгляд метнулся через его плечо туда, где безмолвный лакей подметал осколки.

— Правда?

Он кивнул.

— О Господи!

— Достаточно будет обещать благоговеть перед вами, когда вы станете древней старухой?

— Нет.

Он смотрел на нее долгое мгновение. Потом кивнул. Один раз. Честно говоря, эта капитуляция ослабила напряжение в его груди. То, которое было там все время с начала этого проклятого вечера.

Его руки все еще обнимали ее, и он все еще прижимал ее к стене. Совсем неподходящее время осознать, что платье подчеркивает ее изгибы в некоторых очень пикантных местах.

— Вы знали, Джеред, что «похоть» и «шлюха» — это одинаковые слова, только с переставленными буквами? Вы думаете, это правда, что мужчины чувствуют больше страсти, чем женщины? Или что у женщин гораздо больше вещей, которыми можно заняться?

Он закрыл глаза. Но это никак не повлияло на его слух.

— Я подозреваю, Джеред, что достаточно не более нескольких нежных взглядов, чтобы превратить вас в хищного зверя. По-вашему, почему так? И почему я бы предпочла остаться сегодня ночью одна? Я полагаю, это потому, что вы на самом деле не извинились за все страдания, что причинили мне. Честно говоря, я вообще не считаю, что вы это сделали. И хотя вы можете считать это безупречным герцогским поведением, это не так.

Он оттолкнул ее, как будто она была пригоршней горячих углей. Тесса выпрямилась, мрачно глядя на него, и одернула платье. Потом поднялась на несколько ступеней вверх. Ему захотелось предупредить ее, что это расстояние недостаточно велико.

— Теперь вы собираетесь прочесть мне лекцию о том, как себя вести, мадам? Тогда я оставлю вас с моим собственным вопросом. Почему мне все время хочется быть как можно дальше от вас? — Он запустил руку в волосы и возмущенно посмотрел на нее.

— Вам не обязательно кричать на меня, Джеред, — тихо сказала она. — И я прекрасно знаю ответ, если вам это хочется знать. — Она смотрела на него с этой слабой улыбкой, играющей на ее губах. Той самой, которая была способна разъярить его.

Он поднялся по лестнице следом за ней, открыл дверь в свои покои и обернулся через плечо.

— Очень хорошо. И каков же ответ?

— Вам плохо из-за того, что вы поступили неосмотрительно, и ваша совесть беспокоит вас. Почему вам не пришло в голову избегать меня сегодня вечером? Знаете, какая моя самая любимая цитата из «Оперы нищих», Джеред? «Удобное состояние вдовства — единственная надежда, которая поддерживает дух жены».

Он покачал головой и закрыл за собой дверь. Возможно, с большей силой, чем было необходимо.

— К черту все!

— Прошу прощения, сэр?

— Ничего, Чалмерс. Просто я оценил собственную жизнь.

— Я что-нибудь могу для вас сделать, сэр?

— К сожалению, нет, — ответил Джеред, развязав и стянув галстук и подавая его камердинеру.

— Как скажете, сэр.

— Можешь идти, Чалмерс, — резко сказал он, шагая к двери своей спальни. Он открыл ее, не оглядываясь, чтобы убедиться, выполнил ли слуга его приказ. Да и зачем? Неподчинение ему означало увольнение. Его слуги понимали природу его неограниченной власти. Какая жалость, что его жена еще не научилась этому.

Его совесть беспокоит его? Ему плохо? Он снова захлопнул дверь, но хотя это и доставило ему какое-то удовлетворение, оно не смягчило мучительное подозрение, что Маргарет Мэри Тереза Эстли Мэндевилл была права.



Глава 18


— Вы редко приезжаете в Лондон, дядя, — заметил Джеред. — Должен ли я предположить, что вас привело сюда неотложное дело? — Он вошел в свою библиотеку, раздраженный тем, что тот занял кресло за его письменным столом. Это был рассчитанный жест, властный, и оба мужчины понимали его.

— Ты прав, — ответил Стэнфорд Мэндевилл, пристально глядя на него. Уже не первый раз на него смотрели вот так, как будто он был каким-то интересным насекомым, которое только что увидел его дядя. Он должен разглядеть его перед тем, как раздавить сапогом.

Если не считать сестры, Стэнфорд был единственным во всем мире родственником Джереда. И все же между ними всегда существовала напряженность. Джереду было пятнадцать, когда умер его отец. Он был достаточно маленьким, чтобы нуждаться в любви, и достаточно большим, чтобы делать вид, что ему это не нужно. И хорошо, потому что не получил этого. Только бесконечное повторение жалоб, которые произносил его отец. Правду сказать, были моменты, когда ему казалось, что тот вовсе даже и не умер.