В продолжение четырех или пяти дней Мишеля не было видно в Кастельфлоре. Когда Колетта послала осведомиться что с ним, он ответил, что беспрерывно работает, чтобы кончить на этой неделе свои пресловутые путевые заметки. Но г-н Фовель высказал намерение сходить самому в голубятню Сен-Сильвера и спросил Сюзанну, не хочет ли она его сопровождать. Мишель был немного смущен, увидев неожиданных гостей, хотя стол, перед которым он сидел, загроможденный бумагами, заранее опровергал всякое обвинение в том, что его работа только отговорка.

В действительности он попробовал вырваться от этой жизни, полной беспокойства, глухой борьбы, утомившей его уже с некоторого времени. Он пробовал собраться с силами, уйти в себя, убедившись еще лишний раз, что шум и движение Кастельфлора плохо на него действуют.

Избегать Кастельфлора это значило лишить себя всякой возможности следовать болезненной потребности, которой он чересчур поддавался, — порицать Сюзанну, задевать, огорчать ее. Мишель мог также, не погрешая против правды, сослаться на вторую причину своего нового припадка дикости, — на те головные боли, которыми он действительно сильно страдал последние несколько дней.

— В конце концов, я нахожу, что Рео правы, — заключил он; — эти повторные бессонные ночи вредны.

— Дело привычки! — заявила Сюзанна. — Меня это совсем не утомляет.

— Однако, вы немного бледны, — заметил Тремор, глядя на нее.

Она очень быстро тряхнула головой своим привычным движением, которое могло обозначать все, что угодно.

— Вы не больны?

— Нет же, я очень веселюсь.

— До каких пор будет продолжаться эта жизнь картезианского монаха? спросил г-н Фовель.

— По крайней мере до конца этой недели.

— Вы будете на балу у Сенвалей? — воскликнула Сюзанна.

— Вероятно, мне этого не избежать.

Однако Мишель не забывал своих обязанностей хозяина. Он провел мисс Северн и г-на Фовеля в комнату нижнего этажа, где была поставлена мебель нормандского стиля, предназначавшаяся для комнаты и для маленькой гостиной его жены. Затем Жакотта подала под деревьями закуску, которую Сюзанна ела исправно с видом хозяйки дома.

Молодой девушке казалось, что она вновь видит милого товарища, оплакиваемого ею, и этот же милый товарищ появился в Кастельфлоре в начале следующей недели. До вечера бала Мишель избегал всех посторонних и даже самых лучших своих друзей, но он катался верхом со своей невестой, как раньше, прочел ей свою оконченную работу и обсуждал снисходительно вопрос о квартире и о покупке мебели и подарил шесть кур Марсьенне Мишо.

Сюзанна повторяла себе с утра до вечера, что золотой век вернулся и что она счастлива, вполне довольна своей судьбой; от постоянного повторения она наконец стала этому верить.

IX

Горничная завязала последнюю ленту, приколола последнюю булавку. Сюзи оглядела себя более внимательно в большое зеркало.

Свет, падавший с люстр и хрустальных подвесок увеличиваясь отражением от зеркал, озарял ее хрупкую фигуру и сиял в глубине ее синих зрачков.

— Я красива! — подумала она.

В атласном чехле, узко ее облегавшем, она сохраняла свою гибкость и казалась необыкновенно тоненькой, но более высокой и более женщиной. Светло-зеленая серебристая материя придавала новый, более нежный оттенок ее пепельно-белокурым волосам; ее красивые круглые плечи, ее руки с ямочками у сгиба, как у детей, были снежной белизны и имели живую свежесть цветка под шелковистым мягким газом.

Она не могла удержаться от улыбки, глядя на свое отражение.

— Я хорошенькая! — повторила она себе. Почему только он один, да, один, как будто этого не замечает?

— Ты всегда очень хороша, — заявила г-жа Фовель, — но сегодня вечером ты обворожительна. Непозволительно быть до такой степени красивой!

— Я уверена, что через четверть часа будет доказано, что можно еще более очаровывать, — весело возразила мисс Северн, глядя на свою кузину, чудесные волосы которой завивала волнами горничная. Что касается моего платья — это сокровище, и ты меня слишком балуешь, дорогая Колетта.

Колетта еще раз обернулась и улыбнулась.

— Мишель, более аккуратный, чем мы, вероятно скучает там в ожидании; пойди спроси его мнение о бледно-зеленых платьях, сказала она.

Когда Сюзанна появилась на пороге ярко освещенной гостиной, Тремор не мог удержать движения изумления, которое молодая девушка скорее отгадала, чем увидела. Она легко перешла гостиную и остановилась сияющая, однако немного оробевшая, перед своим женихом.

— Вот и я, Майк, — сказала она кокетливо.

Она часто замечала, что в черном фраке жених ее казался выше ростом; сегодня вечером она обратила внимание на то, что резкая белизна галстуха придавала ему более строгий вид.

Странная вещь, современный корректный визитный костюм подчеркивал сходство Мишеля с рыцарем, спавшим в Зеленой Гробнице.

Откровенно ожидающая поза Сюзи была равносильна вопросу.

— У вас красивый туалет, — заметил молодой человек.

Один момент Сюзанне казалось, что вся ее радость исчезла. Красивый туалет! Она прекрасно сама знала, что у нее красивый туалет. Это дело портнихи Колетты! Можно было сделать другое замечание и даже, если Мишель хотел ограничиться этим простым одобрением ее туалета, можно было это выразить иначе.

Тремор продолжал смотреть, однако, на „красивый туалет“, и мисс Северн с трепетом ожидала. У каждого ведь есть самолюбие. Но Мишель ни одним словом не дополнил этого лаконического замечания. Тогда, не будучи в состояли больше выносить это молчание, молодая девушка сказала:

— Ни Колетта, ни Роберт еще не готовы.

— Еще не поздно, — ответил Мишель.

Затем они замолчали. Между тем, как она для вида занялась газетой, он пошел закрыть одно из окон и остановился, смотря в сад, прижавшись лбом к стеклу, но в темноте сада ему явилось вновь светлое видение, атласное платье с феерическим отблеском воды. Он еще раньше думал:

— Этот светлый оттенок мило пойдет к ее молодому лицу.

Но когда Сюзанна вошла, он вздрогнул. Она была в своем бальном платье куда красивее, чем он этого ожидал. Она совершенно не походила на то представление, которое он составил о ней.

Это была та же кузина, как всегда кокетливо требовавшая, чтобы любовались ее новым туалетом, но с первого взгляда и как бы под очарованием этого туалета, Мишель, казалось, нашел ее преображенной или открыл в ней личность новую, ему неизвестную, влекущую к себе своей таинственностью. Он думал о сказочных превращениях, в которых бедная, презираемая посетительница неожиданно превращается в светлую царевну и говорить:

— Ты думал встретить только нищенку, я фея, берегись!

И ему казалось, что с Сюзи произошло волшебное превращение: она явилась ему в ореоле и ее торжествующая улыбка говорила: „Ты думал, что бранишь или забавляешь ребенка, берегись, я — женщина!“

Это изящное создание, эта живая мечта, — Мишель бессознательно почувствовал ее присутствие в тот вечер, прежде чем она, подобно большой химерической бабочке, предстала перед ним, такая грациозная в своей разлетающейся блузе „mauve“; он теперь снова переживал впечатление этого вечера, но более сильное, не находя для него пока определения, и почувствовал, к изумлению, смешанному с горечью, что к взволнованной радости видеть Сюзанну, любоваться ею в этом расцвете красоты, примешивалась ярость при мысли, что другие ее увидят и будут ею также любоваться.

Мишель отошел от окна и сделал несколько шагов по направлению к своей невесте. Тогда молодая девушка принялась говорить, немного ободренная воспоминанием о комплиментах Колетты и легким движением удивления, замеченным ею у Мишеля, немного возбужденная перспективой этого бала, совершенно овладевшего ее душей и вальсы которого звучали уже в ее ушах.

— Вы знаете, Мишель, ведь это мой первый бал, несмотря на то, что мне уже исполнилось 22 года! Мы с дядей Джоном совсем не ездили в свет… И это также мое первое декольтированное платье… Совершенно декольтированное, вы понимаете?

— Совершенно декольтированное, да, я понимаю, — повторил Мишель, легко напирая на наречие.

Порицание, совершенно несправедливое, скрывавшееся в этом ответе, было едва заметно. Сюзи его, однако, почувствовала, и побагровев, она инстинктивно надвинула на грудь шарф и тюль из иллюзиона, прикрывавший ее плечи. Это движение вывело из себя Тремора.

— Разве вы будете носить этот шарф и в Шеснэ? — спросил он с более заметной горечью.

Она улыбнулась, все еще краснея.

— Нет.

— Вам холодно?

Она колебалась, раньше чем ответить.

— Немного, — сказала она наконец.

Мишель посмотрел на нее одно мгновение, но она не подняла глаз; затем он сказал:

— Я хотел бы понять, как вы объясняете свою решимость появиться перед двумя или тремя сотнями лиц в туалете, который вас теперь стесняет?

Он чувствовал, что груб, и однако он не мог сдержаться. Но Сюзи была поражена логичностью его замечания, она ответила немного легкомысленно, не понимая в точности, что она говорила, выражая однако то, что она испытывала и не придавая своему ответу никакого особенного значения:

— Это потому, что при вас я робею более, чем при других, мне кажется…

— Ах! вы при мне робеете? Еще одна моя привилегия!

Голос его был жесткий, резкий, глаза злые.

Сюзанна тоже почувствовала приступ гнева. Она живо поднялась и стала перед своим женихом.

— Послушайте, Мишель, — сказала она, — если вы все время будете так злы и станете мне портить удовольствие — скажите это! При таких условиях я готова не знаю на что, я согласна лучше отказаться от бала Сенвалей.