Он утешится в объятиях маркизы, а она, Антония, как всегда, никому не будет нужна, разве что иногда он, возможно, захочет, чтобы она помассировала ему лоб и избавила от головной боли, или побеседует о том, что они пережили вместе во время своего странного медового месяца, и это будет тема, на которую он не сможет говорить с другими женщинами.

Сравнивая себя с маркизой, Антония находила, что даже в платье от Уорта ей никогда не стать похожей на фею из рождественской сказки, какой казалась ей женщина, явившаяся непрошеной к ним в дом в их первую брачную ночь.

— Все безнадежно! — сказала себе Антония, тяжело вздыхая.

Но тут же вспомнила, что впереди ее ждут два, а может быть, и три дня, которые она проведет наедине с герцогом!

Сидя рядом с ним на высоком передке громыхающей по камням телеги, сознавая при этом, как нелепо они выглядят в своих рваных и грязных одеждах, Антония ощутила безумную радость от того, что они вместе и никого нет вокруг, и ей не мешали ни грохот, ни пыль, ни чумные пятна, которыми Лабушер разукрасил лицо герцога.

Деревня, в которой Тур должен был оставить для них лошадей, находилась в десяти милях от Парижа и немного в стороне от тракта, разбитого колесами тяжелых пушек.

И вот они свернули на пыльную и извилистую узкую дорогу.

Антония с облегчением вздохнула, заметив, что они оказались в малонаселенной части Франции, где было множество густых лесов и лишь изредка попадались маленькие деревушки.

Лэбби предложил им выехать из города через ворота Сен-Клу потому, что на этом направлении линии прусских войск находились ближе всего к французской столице.

— Чем скорее вы выедете из Парижа и выберетесь за пределы его пригородов, тем лучше. Никто не знает, где можно наткнуться на патруль, который заставит вас вернуться в город, поэтому лучше избрать самый короткий путь и в любом случае двигаться на север, иначе вы очутитесь в Версале, где полно улан.

— Мы не сбились с пути, как вы думаете, Атол? — решилась спросить Антония у герцога.

— Кажется, все в порядке. Я неплохо ориентируюсь на местности, — ответил Донкастер, — а перед отъездом тщательно изучил карту. Как только мы сядем на лошадей, без труда доберемся до Гавра.

Он говорил мягко и уверенно, затем спросил:

— Ты не боишься, Антония?

— Нет… Нет, — ответила она. — Совсем нет… Когда я с вами.

Он посмотрел на нее, всю завернутую в грязные тряпки, и с улыбкой сказал:

— Разве я не говорил, что у нас будет самый невероятный медовый месяц, какой когда-либо выпал на долю новобрачных? — Будет о чем рассказывать нашим внукам, — заметила Антония шутливым тоном.

Отвечая ему, она вдруг спохватилась, что фраза о внуках бессмысленна, если не предполагать, что вначале у них появятся дети.

И Антония смутилась.

Герцог ничего не сказал, только легонько коснулся кнутом спины мула, заставляя животное двигаться быстрее. Он правил повозкой с такой же легкостью, как и своим прекрасным фаэтоном с четверкой великолепных каштанок.

Неожиданно за поворотом возникла деревня, и герцог остановил мула.

— Это… не опасно? — спросила Антония, пытаясь унять дрожь в голосе.

— Ну что ж, надо проверить, все ли здесь спокойно и нет ли поблизости прусских солдат. Если что-то покажется нам подозрительным, я снова притворюсь больным. Лучше заранее предусмотреть неприятности, Антония, чем попасться из-за собственной беспечности.

— Да, конечно, — согласилась она, — вы подумали обо всем.

— Прежде всего о тебе, — произнес он неожиданно резко.

Но она усомнилась в искренности его заверения, считая, что за этой резкостью скрывается недовольство тем, что ему приходится заботиться о женщине, вместо того чтобы во весь опор скакать в Англию.

Она отлично знала, что, не будь ее, он вы ехал бы из Парижа несколькими днями раньше. Он прислушивался к ее мольбам поберечь себя и разумным доводам, которые приводил Лэбби, вовсе не потому, что сомневался в своих силах, а исключительно из-за того, что присутствие Антонии требовало самой тщательной подготовки их побега.

Издали деревня казалась тихой и спокойной в первых лучах восходящего солнца.

Герцог подъехал к небольшой харчевне, над входом в которую красовалась надпись «Золотой петух».

Соскочив с телеги, он взял мула под уздцы, ввел во двор и передал вожжи Антонии, приказав ей оставаться на месте.

Озираясь по сторонам и убедившись, что во дворе никого нет, он направился к колодцу и вымыл лицо и руки.

«Возможно, мы немного рискуем, — рассуждала про себя Антония, — но было бы совсем неразумно перепугать крестьян, которые держат для нас лошадей».

Бумаги, которые открыли им проезд через военные посты, она засунула под корсаж и принялась ждать.

Когда герцог скрылся за дверью харчевни, Антония не выдержала и спустилась на землю, подошла к мулу, погладила его по холке и заговорила с ним тоном, который понимают все лошади, независимо от страны, где они родились.

Вскоре на пороге дома появился герцог. Он вышел во двор вместе с полноватым пожилым человеком, который, как догадалась Антония, был хозяином этого заведения.

Она увидела, что Донкастер уже снял рваную одежду, которая скрывала костюм для верховой езды. Лишь на ногах у него по-прежнему оставались старые стоптанные башмаки.

Антония порылась в соломе и извлекла со дна повозки мужские сапоги для верховой езды.

Услышав, что мужчины уже разговаривают в конюшне, она не спеша скинула с себя грязные тряпки и длинную рваную юбку. Под ними Антония, как и герцог, была одета в костюм для верховой езды.

Костюм был очень элегантный и мало чем напоминал тот, который она купила, но так и оставила в Лондоне, решив, что уж слишком он строгий для конных прогулок в Булонском лесу. Новый костюм Антонии был сшит из тонкой ткани пике, которая стала модной благодаря французской императрице. Именно в пике Уорт одевал и богатых куртизанок, и дам из высшего общества — словом, всех прекрасных женщин в Париже.

Настоящим украшением великолепного костюма была маленькая изящная шапочка, которую Антония оставила в доме на Елисейских полях, справедливо считая, что более практичным будет длинный шарф того же цвета, что и костюм. Под этим шарфом она собиралась скрыть волосы, которые, по ее мнению, будут выглядеть ужасно, если не уложить их в высокую прическу. До недавних пор Антония и не думала, что прическа может столь сильно изменить внешность женщины, преобразить ее в роскошную красавицу, в которую с первого взгляда влюбится Генри Лабушер.

Думая о том, как платье меняет человека, Антония решила зайти в харчевню, чтобы помыться и причесаться с дороги.

Бросив последний взгляд на мула, который тем временем уже нашел среди сорняков во дворе какую-то съедобную траву, герцогиня Донкастер вошла в дом.

В полутемном зале Антонию встретила улыбающаяся женщина, видимо жена хозяина харчевни, и проводила герцогиню наверх, в скромно обставленную спальню, где, однако, можно было помыться и привести себя в порядок.

Антония спешила, уверенная в том, что герцог сразу захочет уехать, как только договорится с хозяином подворья. Спустя несколько минут она уже выглядела как элегантная светская дама. Прозрачный шарф хранил от пыли и грязи прекрасные локоны, зачесанные вверх. Окинув взором свое отражение в зеркале, Антония улыбнулась и поспешно спустилась вниз по крутым деревянным ступенькам.

Герцог с нетерпением ждал жену во дворе. Он и в самом деле решил ехать немедленно. Лошади были оседланы, и Антония с благодарностью вспомнила Тура, который, наверное, приложил немало усилий, чтобы раздобыть для нее женское седло.

Лошади показались ей несколько тяжеловатыми и на первый взгляд не производили слишком хорошего впечатления, однако Антония быстро поняла, что они сильные и выносливые и, несомненно, выдержат длительное путешествие лучше, чем породистые быстроногие скакуны.

Герцог держал в руке стакан с вином, другой стакан хозяин протянул Антонии.

Она хотела было отказаться, но подумала, что герцог распорядился принести для нее вино, поскольку, возможно, пройдет много времени, прежде чем они смогут подкрепиться, и, с благодарностью взглянув на мужа, пригубила вино.

Однако все ее опасения рассеялись, когда хозяин сказал:

— Я упаковал продовольствие, которое ваш слуга заказал для вас, месье, в седельную сумку. А в сумке мадам вы найдете две бутылки отменного красного вина — оно бодрит и придает сил.

— Еще раз благодарю вас, — сказал герцог. — Я крайне вам признателен.

Как она могла не почувствовать, что он касается ее? Раздевает?!

Наверное, Атол принес ее в каюту, но она так устала, что сразу уснула — глубоко, без сновидений.

Еще в первый день их путешествия, когда они уехали из деревни, где Тур оставил для них лошадей, Антония почувствовала утомленность: во-первых, она уже два месяца не ездила верхом, а во-вторых, сказывалась усталость, накопившаяся за время болезни герцога.

Они неслись вскачь и почти совсем не разговаривали. Наблюдая за мужем, ибо она все еще сильно беспокоилась о его здоровье, совершенно не думая о себе, Антония замечала, как напрягалась его спина всякий раз, когда вдали появлялись люди или возникало селение.

Донкастер избегал больших дорог, не без основания опасаясь встречи как с прусскими, так и французскими солдатами, отставшими от своих частей и мародерствующими в деревнях и городках.

«Они могут нас ограбить, — с тревогой думала Антония, — и отнять у нас лошадей». Она прекрасно понимала, почему герцог объезжает даже крохотные деревушки и предпочитает ехать среди полей.

За весь день пути они сделали лишь один краткий привал, чтобы подкрепиться. Из се дельной сумки Атол достал хрустящий французский хлеб, крестьянский пирог с луком, сыр и фрукты.

Еда была очень вкусной, и они вскоре почувствовали прилив сил и, отдохнувшие, двинулись в путь, но, когда пришло время обеда, они уже были слишком утомлены, чтобы ощущать голод, и смогли выпить лишь пару глотков вина.