Жаклин Санд - Неверная жена

Уехали.

Даниэль не торопясь вложил кинжал обратно в ножны, постоял, задумчиво глядя вслед уехавшим, поднял кошелек, а потом неспешно двинулся обратно. Теперь у него очень много времени, чтобы все как следует обдумать.

Леди Александра сидела на топчане, согнувшись. Даниэль подумал, что она, наверное, слышала все сказанное супругом, и ей страшно, и она ждет: вот сейчас наемник будет ее убивать.

Но тут она подняла на Даниэля глаза, полные страха и боли, – и он все понял.

Проклятие.

Пришлось все проделать заново – расседлать Джанана, впрячь его в повозку и отнести в нее на руках леди Александру. Она была так напугана и так слаба, что не могла ничего говорить, только тихо стонала.

– Моя госпожа, – сказал Даниэль, забравшись в повозку и став на колени рядом с женщиной, – вам не стоит бояться. Я отвезу вас в Рабиун, это большая деревня, там должна быть повитуха. Она поможет вам.

Леди Александра взглянула на него затуманенными болью, но по-прежнему прекрасными глазами; легкая улыбка тронула ее губы.

– А как же то, что велел тебе сделать мой супруг? Ты разве не убьешь меня?

– Это может подождать, моя госпожа.

– Возможно, лучше бы ты вонзил нож мне в сердце, – прошептала она.

– Не сейчас, – буркнул Даниэль и задом выбрался из повозки.

Джанан был недоволен таким поворотом событий (снова впрягли, словно крестьянскую клячу, – что это еще за история!), но Даниэля лошадиные переживания сейчас не трогали. В иное время он задобрил бы Джанана яблоком за такую неблагодарную работу, а теперь лишь быстро, как только мог, уничтожил все следы пребывания в доме и привязал к повозке Айшу. Леди Александра молчала; взобравшись на передок, Даниэль оглянулся и увидел, что она лежит неподвижно, но смотрит на него.

– Мне страшно, – пробормотала она. – Говорят, можно умереть.

Даниэль подхлестнул Джанана и не стал ей отвечать, что умереть она может легко. Роды всегда были делом опасным, а уж для женщины, истощенной и измученной, проведшей в плену долгие месяцы… Но она ждала от него не этих слов, и Даниэль, помедлив, произнес:

– Смерть – воля Господа, моя госпожа. Я могу умереть, упав с этой повозки и угодив шеей под колесо. Когда Господь считает, что наш земной путь завершен, Он забирает нас к себе на небо, если мы праведно жили. Или мы отправляемся прямиком в ад. Но вам не стоит сейчас об этом думать. Успокойтесь. Смерть найдет вас, когда так будет угодно Богу, и ничего с этим не поделаешь.

– Это будет смерть от твоей руки? – спросила леди Александра.

– Если вы так пожелаете.

Он не видел ее лица, так как сидел к ней спиной, правя повозкой, однако по голосу понял, что она удивилась.

– Ты не исполнишь приказание моего мужа?

Даниэль не ответил. Джанан шел рысью, повозку качало, и пыль стояла столбом.

Некоторое время спустя леди Александра сказала:

– Когда я приехала в Палестину, то много размышляла о Святой Деве. Невозможно не думать о ней здесь, верно? Как она смогла пройти такой путь, путь матери, вынужденной отдать своего сына на… заклание. Иногда я думала о том дне, когда Иосиф вел под уздцы осла, направляясь в Вифлеем. В тот день Мария должна была родить. Было ли ей страшно? – и, не дождавшись ответа, попросила: – Поговори со мной, Даниэль. Я не знаю ничего про Деву Марию, но мною владеет ужас.

Даниэль понятия не имел, как утешать женщин в такой ситуации, и брякнул первое, что пришло в голову:

– Вы и вправду любили его, моя госпожа? Своего супруга?

Леди Александра горько усмехнулась.

– Ты спрашиваешь о вещах тайных.

– В том обществе, к которому я привык, – сказал Даниэль, наподдавая Джанану вожжами, – о любви говорится просто. Шла пастушка по берегу, увидела спящего рыцаря и влюбилась. Или рыцарь шел по берегу, увидал пастушку, что собирала цветы, и воспылал к ней страстью. Наши песни просты. Сарацины поют по-другому, и любовь у них другая, но говорят о ней с пылом. Фарис может часами превозносить достоинства дамы.

– Я потом поговорю о любви, – сказала леди Александра, – но не желаю теперь говорить о муже. Лучше расскажи мне о своей жизни, Даниэль по прозвищу Птица.

– Я уже сказал вам, что не люблю говорить о себе, госпожа.

– Почему ты стал вором? – она была упряма.

Даниэль вздохнул.

– Потому что каждый делает то, что умеет делать хорошо. Господь, видимо, решил, будто мне надлежит красть чужое и ходить тайными тропами.

– Ты не боишься, что тебя поймают?

– Я боюсь некоторых вещей, но не этой.

– Почему ты не хочешь говорить?

– Потому что вы не должны ничего знать обо мне. – Он обернулся, чтоб видеть ее лицо. – Это опасно. Многие люди в Святой Земле не любят меня и с радостью вздернут на ближайшем дереве, а коль дерева не найдется – не побрезгуют воткнуть кинжал мне в спину. Вы не из этой жизни. Во всем этом нет благородства.

– В тебе благородства больше, чем в моем муже! – выкрикнула леди Александра и застонала.

Даниэль отвернулся, покачал головой и ничего не ответил.

Рабиун, большое поселение, большое настолько, что тут имелся собственный базар, встретило чужаков лаем собак и подозрительными взглядами. Остановив повозку, Даниэль спросил у прохожего, есть ли в деревне повитуха. Тот отвечал неохотно, но все же указал направление. Даниэль направил повозку вдоль по улице, вверх по склону холма. Из-под копыт Джанана с истошным квохтаньем разлетались куры, тощий пыльный петух взлетел на низкую ветку высохшего дерева и оскорбленно заорал. Ребятишки бежали за повозкой, громко вопили и швыряли мелкие камешки.

Домик повитухи стоял на отшибе; во дворе, под старой смоковницей, играл патлатый востроглазый мальчишка лет восьми, при виде повозки вскочивший и кинувшийся в дом. Даниэль остановил Джанана, спрыгнул на землю и сделал несколько шагов, когда из дома вышла женщина. Она была уже немолода, морщины избороздили смуглое лицо, а руки казались высохшими, но глаза сияли ярко. Она не закрывала лицо, как многие восточные женщины, особенно при встрече с чужаками, и Даниэль увидел, что у нее крепко сжаты губы.

«Будет непросто», – подумал он.

– Приветствую тебя, досточтимая, и мир твоему дому, – по-арабски сказал он, поклонившись. – Я ищу твоей помощи.

Повитуха молчала, пристально на него глядя.

– Я привез женщину. Ты можешь помочь ей.

– Ты не из нашего народа, – вымолвила она сухо.

– Я франк, живущий в Святой Земле.

– И считающий ее своей? – прищурилась старуха. – Вы, франки, приходите сюда с мечом, вы отбираете нашу землю и крушите наши обычаи, не говоря о вере. Я ничем не могу помочь ни тебе, ни твоей женщине. Уходи.

– Разве Аллах так велел? Делать добро родителям, родственникам, сиротам, беднякам, находящимся рядом спутникам, странникам и невольникам? Так говорит и наш Бог, может, всего лишь иными словами. Чем ты запятнаешь себя, если поможешь женщине впустить в мир новую жизнь?

– Чем меньше франков на нашей земле, тем лучше, – выплюнула старуха, – или ты скажешь, что она не чужестранка?

– Она чужестранка, – согласился Даниэль, – но она женщина. Как и ты.

– Вы приходите с севера и размножаетесь здесь, как саранча.

– Тогда, наверное, ты рада, что у султана Салах ад-Дина есть могучее войско, которое выкинет неверных с этих земель. Но пока этого не случилось, я прошу тебя о помощи и клянусь, что ты не останешься без награды. Я знаю, как горд твой народ, однако все мы живем тут, и если с просьбой пришли к твоему порогу – как ты можешь отказать?

Старуха молчала, неотрывно глядя на него; мальчик стоял, держась за ее руку, и глядел на Даниэля глазами, блестящими, как камни со дна ручья.

– Жаль, что ты не хочешь меня услышать. Басам, человек из этих мест, предводитель бедуинов, сказал мне, что в Рабиуне нынче спокойно, а хороший человек всегда найдет приют.

Что-то изменилось в лице старухи.

– Ты знаешь Басама? – медленно выговорила она.

– Я встретил его вчера.

Не стоило уточнять, что встреча была первой, мимолетной и, наверное, последней. Даниэль знал Басама, судя по всему, известного в этих краях, и это решало вопрос.

– Ты можешь звать меня Заина, чужак, – старуха бросила имя, как кидают собаке кость. – Веди свою женщину в дом. Это твоя жена?

– Нет. Это моя госпожа, и я за нее в ответе. – Он снова поклонился. – Спасибо тебе, и прими мое имя. Франки нарекли меня Даниэль, а сыны Аллаха – Тайр, и ты можешь звать меня так, как тебе нравится.

– Мне не нравится звать тебя, чужак, но пусть будет так. Веди сюда женщину, а потом принеси воды из колодца. Малик отведет тебя к нему, – она подтолкнула хмурого мальчишку. – Быстро.

Даниэль пошел к повозке и забрался туда; леди Александра всхлипнула и вцепилась ему в руку.

– Даниэль… ты…

– Все хорошо, моя госпожа, – сказал он, – сейчас я вас отнесу. Все хорошо.

– Мне больно!

– Все хорошо, – только и повторял он. Вряд ли она вправду его слышала.

Даниэль осторожно вынул женщину из повозки и на руках отнес в дом. В небольшой темной комнатке было очень жарко, гораздо жарче, чем на улице, и почти нечем дышать, ибо топился очаг. На очаге булькала вода в котле, а старуха возилась в углу, чем-то шурша. В комнате стоял крепкий травяной дух, словно в ней годами хранили сено. Даниэль не ожидал такого; он думал, что пахнуть будет грязью и кровью.

Ошибся.

– Положи ее туда, – Заина указала на расстеленный у стены матрас, – и скажи ей, что оставляешь ее со мной. Я не знаю франкских слов, но она все поймет. Сам уходи. И неси воду.

– Благодарю тебя, – сказал Даниэль снова. Старуха промолчала.

Когда он хотел уйти, леди Александра схватилась за его рубаху.

– Нет! Останься! Мне страшно.

– Я не могу оставаться здесь, – объяснил Даниэль, отцепляя ее пальцы от складок льна, – но повитуха будет с вами, госпожа. Делайте так, как она скажет вам. А я буду неподалеку.