Жаклин Санд - Неверная жена

Александра не помнила, как Даниэль перенес ее на постель, не помнила, что и как он делал – она знала только: мир не состоит из предательства. Предательство – всего лишь грязь под ногами.

Мир состоит из любви.

Александра проснулась в одиночестве. Она не помнила, когда Даниэль покинул шатер. Было еще темно, однако в темноте витало предчувствие утра. Лагерь уже не спал, слышались голоса конников и топот копыт, а значит, вот-вот явится кто-нибудь и велит Александре собираться. На миг ей показалось, что прошедшая ночь всего лишь приснилась ей, однако это было не так. Улыбаясь, Александра быстро оделась: преимущество восточного платья в том, что в него можно облачиться без посторонней помощи. И хотя знатных дам все равно одевали обычно служанки, иногда преимущество восточных одеяний перед западными становилось весьма заметно. Как сейчас, в походе.

Александра завязывала тесемки плаща, когда полог откинулся и появился Даниэль.

– Доброе утро, госпожа, – сказал он громко, и Александра поняла: кто-то стоит рядом с шатром, прислушиваясь. – Я принес вам воду и финики, вы сможете поесть в пути.

– Благодарю тебя, – отвечала Александра довольно сухо, но, приблизившись к нему в полутьме, на мгновение сжала пальцы Даниэля своими. Он ответил таким же быстрым пожатием и еле заметно кивнул, после чего отступил в сторону, давая Александре выйти.

И верно, у шатра поджидал один из воинов аль-Навида, которому командир приказал глаз не спускать с пленников во время скачки. Александра, не удостоив сарацина взглядом, обошла его и тронула уздечку Айши. Оседланные кони поджидали путников. Поглаживая морду лошадки, Александра жалела, что ей нечем угостить ее. Ах нет, финики! Она взяла немного из мешочка, поданного Даниэлем, и дала съесть Айше, а потом угостила и Джанана.

С приготовлениями, таким образом, было покончено. Александра с помощью Даниэля села на Айшу и огляделась. Рядом возился мусульманский воин, привязывавший к седлу вьючной лошади колышки от шатра, пустые фляги, топор и ведро. На глазах Александры шатер, в котором она ночевала сегодня, аккуратно сложился, и через несколько минут только дырки от кольев в земле напоминали о том, что здесь только что стояло походное жилище. Солнце еще не встало, и когда прозвучал призыв муэдзина, мусульмане опустились на колени, обратившись к Мекке. Александра привыкла к этому за те годы, что провела здесь, и потому лишь смотрела молча, не мешая сарацинам совершать утренний намаз, фаджр, как они говорят – более ценный, чем жизнь.

Склоненные головы, рядки спин, оглушительное рассветное небо, на котором вот-вот появится солнце, и громкий голос имама, читающего вслух суры Корана. Лошади переступают с ноги на ногу, фыркают, хлюпают водой в подставленных под морды ведрах, ветер треплет исписанные знамена. Александра оглянулась на Даниэля – тот, глядя на восток, беззвучно шевелил губами. Настолько врос в эту землю, что выучил суры и молится вместе с мусульманами? Кто он, этот мужчина, бывший столь близко этой ночью?

При мысли о ночи щеки Александры вспыхнули, она отвела взгляд и принялась рассматривать холку Айши. Жалеть о том, что произошло, глупо, да и ни капли жалости не имелось в душе – только счастье. Это было глупое и горькое счастье, потому что вряд ли удастся вновь остаться с Даниэлем… так. И все же Александра была счастлива. Пускай на несколько часов, она узнала, что такое быть любимой.

Даниэль не сказал ей ни слова о любви, кроме тех строчек бедуинского поэта, но Александра и не ждала каких-то слов. Она понимала, что признаться в любви для человека вроде Даниэля – нечто практически невозможное. Он не из тех, кто всю свою жизнь посвящает служению, пусть это даже служение даме. Из него получился бы никудышный рыцарь или монах. Его свобода – вот что делает его тем человеком, которого полюбила Александра; и свобода эта принимает ночное свидание в шатре, но не принимает признаний. Бесполезных признаний.

А так как никогда им не быть вместе, Александра тоже умолчала о том, что сердце ее покорилось вору Даниэлю по прозвищу Птица.

Молитва завершилась; солнце встало через несколько минут, кроваво-красное, наливающееся золотом, как яблоко на ветке. Прискакал на превосходном белом жеребце Ихсан аль-Навид и пригласил пленников следовать за ним. Сарацинский кодекс чести неукоснительно соблюдался.

До Тиверии оставалось меньше чем полдня марша; Даниэль сказал, что стен города они достигнут после полудня. Отсюда Александра уже хорошо видела озеро, или же море, как еще звали его: невероятно синее, как глаза Даниэля, оно лежало в своих берегах, словно в ладонях Бога. Эти места Александра немного знала и, хотя никогда не бывала на этом берегу Иордана, Тиверию посещала несколько раз вместе с мужем.

Страшно думать, что прекрасный город, может быть, уже в осаде, а может, и вовсе лежит в руинах.

Войско Аз ад-Дина переходило Иордан, и это было красиво. Даниэль редко задумывался о такой грозной красоте, но сейчас он не мог не восхищаться, глядя, как всадники на прекрасных лошадях пересекают реку, подбодряя скакунов громкими криками. Лоснились шкуры, летели брызги, сверкая алмазной россыпью в солнечных лучах, и все цвета казались сочными, словно отмытыми. Брод здесь был неглубок, а уровень воды в Иордане в это время года – низок. Иордан, бравший начало в горах и впадавший в Галилейское море, покидал его несколько более соленым, чем в истоках; зато рыба тут водилась превосходная. Не зря же именно здесь рыбачили Петр и Андрей, прежде чем их призвал Христос. Здесь они ловили и бросали в старые корзины пучеглазую полосатую рыбу, которую теперь зовут рыбой святого Петра[17].

Держа в поводу Айшу, Даниэль помог Александре переправиться на западный берег реки; все прошло хорошо, дама даже не замочила ног. Войско задержалось совсем ненадолго, чтобы напоить коней, а затем двинулось дальше по берегу озера, забирая на север, дабы подойти к Тиверии.

Через некоторое время, обогнув скалу, закрывавшую вид на озеро, Даниэль усмотрел вдалеке столбы дыма и услышал, как за спиною тихо ахнула Александра.

До этого Даниэль вообще не мог почти ни о чем думать, кроме как о том, удастся ли еще раз остаться с нею наедине или нет, однако при виде дыма эти мысли вылетели из головы.

Тиверия была в осаде, это понятно. Прозвучал приказ, лошади перешли на рысь. Грохоча, как повозка, нагруженная камнями в бочках, войско Аз ад-Дина устремилось к городу, дабы прийти на помощь основным силам Салах ад-Дина.

Направляя Джанана за жеребцом аль-Навида, Даниэль напряженно размышлял. Выходит, он своими руками отдает Александру в руки врагов, тогда как сам почти свободен. Хорошо, что графиня об этом не догадывается. Когда она заговорила о том, что Даниэль в любую минуту может уйти, то была права. Он мог, но его держал долг и любовь. Любовь, от которой вскоре не останется камня на камне.

Салах ад-Дин – не тот человек, который причинит зло даме; хотя осадил же вот Тиверию, а в городе лишь графиня Эшива. Раймунд у Сефории, вместе с остальной армией и своими пасынками, а его супруга оставалась в Тиверии, насколько Даниэль знал. Новости в Святой Земле имели скверную привычку меняться несколько раз в день. К тому же вору не полагалось особо ими интересоваться, и это правило Даниэль нарушал. И хорошо, что леди Александра не представляет насколько.

Ему было неприятно, что приходится умалчивать и не сообщать ей многие вещи (если бы она спросила, а он решил ответить, то Даниэль многое мог бы ей порассказать), однако вскоре все это станет неважно. Пусть лучше потом вспоминает его как обманщика, чем томится всю жизнь. Мир жесток, и не следует искушать себя, полагая, будто он может быть добр к кому-либо.

Аз ад-Дин опоздал: к тому моменту, когда его часть войска достигла Тиверии, город уже был взят. Святой град, лежавший на древнем караванном пути, исходил дымом, как иные полыхают ненавистью. Тут и там ревели пожары, повсюду были мусульманские воины, и, увидев войско, которое собралось у стен Тиверии, Даниэль лишь покачал головой.

Людская масса колыхалась, словно еще одно море, возникшее рядом с Галилейским. Салах ад-Дин собрал больше двадцати тысяч на этих берегах, и все это свидетельствовало лишь об одном: теперь он не остановится. Никакое заступничество Раймунда или барона д’Ибелина, также считавшего Салах ад-Дина другом, не могло теперь помешать столкновению войск. Наверняка уже летят гонцы к Сефории и несут весть о том, что Тиверия пала. Даниэль подумал, что желал бы сейчас оказаться подальше отсюда, но два цепных пса, долг и любовь, по-прежнему охраняли его решимость.

Ихсан аль-Навид громко выразил сожаление, что всадники Аз ад-Дина опоздали к веселью; Даниэль буркнул, не сдержавшись, что смерти в эти дни хватит на всех. Ихсан, найдя в нем собеседника, принялся восхвалять мужество сарацин, однако Даниэль слушал вполуха и, воспользовавшись первой же паузой, спросил, что теперь будет с ним и его госпожой.

– Мой повелитель приказал доставить вас к султану. Туда мы и направляемся. Салах ад-Дин сейчас в городе, в замке графа Раймунда, и решит вашу судьбу, когда найдется время.

Александра попросила перевести то, что сказал аль-Навид; Даниэль перевел, и она поморщилась.

– Это был хороший город, – пробормотала она, да и только.

И действительно, подъезжая все ближе, Даниэль видел: Тиверия сильно пострадала во время осады. Та продолжалась не слишком долго, однако защитники неистово сопротивлялись, а нападавшие, окрыленные священной яростью и желанием отомстить за торговый караван, порубленный Рено де Шатильоном, превзошли самих себя. Многие дома съел огонь, и крепость, построенная крестоносцами, была полуразрушена. Камнеметные машины поработали на славу. Даниэль побывал в Тиверии совсем недавно, и странно для него было видеть город, который он помнил цветущим, – засыпанным пеплом и залитым кровью. Над стенами трепетали желтые знамена султана.