– Привыкла?

– И не мыслю себе другой жизни.

– О чем Бога ежедневно и еженощно молишь?

Рогнеда опустила голову:

– О прощении князя Владимира за вольные и невольные прегрешения.

– Почему о нем, а не о себе? Сама-то не безгрешна…

– Грешна, матушка. Да только мне за князя помолиться прежде нужно. Он сам не сможет!

– Почему же не сможет? Он тоже христианин.

Княгиня мотнула головой:

– Не сможет, его грехи простыми молитвами не отмолишь…

– Хорошо, – вздохнула настоятельница. – А про себя что решила?

– Так я давно решила, еще как сюда пришла, – с надеждой вскинула на нее глаза Рогнеда.

– Постриг примешь? – сурово сдвинула брови Ирина.

– Если можно…

– А если жизнь монашеская тяжелее окажется, чем до сих пор послушническая была?

– Не возропщу, все приму.

– Быть по сему, – твердо произнесла настоятельница.

* * *

Жена тяжела, а ему очень хотелось женской ласки. Даже обретя новое христианское имя, норов враз не изменишь. Владимир боролся с собой, смирял мужскую плоть, призывая на помощь душевные силы. Раньше давно бы взял себе женщину, а сейчас терпел.

Глядя на ходившую уточкой Анну, которая носила первого ребенка, Владимир вспоминал Рогнеду. Из всех своих прежних жен он вспоминал только одну, самую горячую и самую непокорную, больше всех державшуюся за него и меньше всех подвластную.

Говорят, что материнство красит любую женщину. Оказалось – не всегда. И без того бесцветная Анна, будучи тяжела, покрылась множеством темно-желтых пятен, у нее редели волосы и выпадали зубы, скоро совсем не останется. Правда, глаза оставались такими же глубокими и лучистыми, глядя в которые забывалось о редких белесых ресницах. И все же князь сравнивал жену с полочанкой. Рогнеда, даже родив шестерых детей, не потеряла ни волоска и каждый раз ходила, гордо неся и свой живот, и свою голову. Но в Анне было то, чего так не хватало Владимиру в Рогнеде, – способность уступать, прощать. Тихий голос, тихий говор, тихая стать… В ней удивительно уживались гордость, даже высокомерие порфирородной царевны с готовностью покориться. Рогнеду всегда надо было брать заново, но почему-то именно этого вдруг стало не хватать князю.

И Владимир решил навестить Рогнеду. В монастыре ее звали Анастасией. Подъезжая к скромному монастырскому двору, он размышлял: как выдерживает своенравная Рогнеда строгий устав, как подчиняется жестким правилам?

Богатством убранство монастыря не отличалось. За невысокой, неладно скроенной оградой стояла всего одна постройка. Даже не терем, скорее большая изба. Подслеповатые окошки затянуты бычьим пузырем, на крыше старый тес. Зато наличники и причелины резные, резаны с любовью. Видно, старался человек, душу вкладывал. Небольшое крыльцо тоже украшено резьбой. В трапезной, где его попросили подождать, грубо сколоченные деревянные столы и такие же лавки и скамьи. Из остального только иконы. На окнах чистые опрятные занавески, приглядевшись, Владимир понял, что скрывают плохо сделанные окна. Пол старательно выскоблен и натерт глиной. Откуда-то вкусно пахло свежеприготовленной едой. Остальное князь разглядеть не успел, вошла настоятельница монастыря монахиня Ирина.

Выслушав князя, спокойно кивнула:

– Монахиня Анастасия на работах, но велю позвать. Только не сюда, у нас скоро трапеза, а к ней в келью. Пойдем, князь, провожу.

Монастырь был совсем мал, келий оказалось не больше пяти, каждая на двоих. Все располагались тесно в ряд вдоль одной стены прохода, по другой двери всего три. Одна – в трапезную, из которой только что вышли, через открытую вторую видно скромное убранство общей комнаты, а третья, наверное, тоже была чьей-то кельей. Может, самой Ирины.

Настоятельница подозвала к себе молодую монахиню, что-то тихо сказала ей и кивнула Владимиру на одну из дверей:

– Вот келья Анастасии. Подожди там, князь, она сейчас придет.


Владимир не знал, что станет говорить бывшей жене, как вообще посмотрит на Рогнеду, потому стоял, даже не разглядывая ничего вокруг. Ждал недолго. Она вошла в келью и чуть склонила голову в знак приветствия:

– Будь здраве, князь…

Владимир обернулся на такой знакомый и одновременно незнакомый голос. Сердце сжало так, что впору садиться, чтоб не упасть. Перед ним стояла Женщина. Рогнеда всегда была красавицей, но сейчас в ней многое изменилось к лучшему. Роскошные золотистые волосы забраны под темный плат, подчеркивающий белизну спокойного лица. От этого линии словно стали чище. Исчезла суетность, разгладилась тревожная складка на переносице, глаза засветились внутренним светом. Темное монашеское одеяние ничуть не портило и не скрывало красоту Рогнеды, напротив, подчеркивало ее. Только теперь броскую красоту земной женщины заменила красота небесная, точно льющаяся изнутри. И глубоким глазам порфирородной византийки Анны было очень далеко до глубины глаз бывшей язычницы Рогнеды! Князь не знал, что сказать, не в силах отвести взор от лица своей бывшей жены. Та спросила сама:

– Как дети? Что Ярослав, Всеволод, Предслава?

Об Изяславе спрашивать не стала, помнила, что князь не любит старшего сына. Могла бы и об остальных не спрашивать, часто получала весточки о них и даже от них. Ярослав умел писать, а Рогнеда, став Анастасией, научилась читать. Владимир пробурчал что-то малопонятное. Прежняя Рогнеда уже бы взвилась, а новая спокойно улыбнулась, повела рукой на лавку, призывая сесть.

Скромная, почти убогая обстановка кельи, казалось, совсем не смущала ее хозяйку. Две узкие лавки для сна, никаких меховых накидок, которые так любила Рогнеда, никакого излишества. Простая лавка для сиденья, в углу иконы. И все, точно не здесь живет женщина, имевшая множество золотых украшений, отменных мехов, массу челяди, всегда готовой услужить…

Рогнеда все так же со скромным спокойствием наблюдала за тем, как оглядывается князь, не торопя его. Тому стало чуть стыдно.

– Как ты тут?

– Я? – удивилась Рогнеда хрипоте его голоса. – Как все.

– Я велю, чтоб тебе дали лучшую келью! – Он хотел пообещать еще что-то, но не успел, бывшая жена отрицательно покачала головой:

– Зачем? Я не гонюсь за земным благом. Дороже душевное спокойствие. А кельи у всех одинаковые, везде по двое…

И была в ее словах и голосе такая правда, что Владимир понял – никогда ни ему, ни рожденной в христианстве Анне такого не достичь. Все тревоги последних дней отошли куда-то далеко-далеко, все забылось перед этой мудрой и по-прежнему красивой женщиной. Владимир отчетливо осознал, что, потеряв Рогнеду, он потерял самое лучшее в своей жизни. Если бы сейчас можно было просто взять ее руки в свои, прижать к груди, глядеть и глядеть в серые с голубым отливом глаза… Наверное, он многое отдал бы за то, чтобы вернуть эту женщину себе в жены. Шальная мысль только успела мелькнуть в голове князя, а Рогнеда уже на нее ответила:

– Как живешь с новой женой, князь? Здорова ли княгиня Анна?

Спросила по-доброму, участливо и этим провела черту, отрезала его с супругой от себя. Или себя от него?

– Благодарствую…

– Я слышала, княгиня тяжела? Наследник будет?

– Наследник? – удивился Владимир не столько вопросу, сколько тому, что Рогнеде известны их дела в Киеве. – Нет, наследник Вышеслав, он старший. Потом твои!.. Наши с тобой дети.

Рогнеда покачала головой:

– Им это не нужно. Изяслав на киевский стол не зарится, Полоцка хватит. А Ярослава посади куда подальше от Киева, как повзрослеет. Не дивись, князь, что все про твои дела знаю. Только вчера воевода Волчий Хвост проезжал, заходил, все пересказал про детей. И Ярослав весточки шлет при каждой возможности.

Она не стала скрывать, что переписывается с сыном, не сможет князь запретить ему писать матери.

– А ты читать умеешь ли?

– Научилась… Многому научилась.

Рогнеда не стала рассказывать, что каждый день молит Бога о прощении его, Владимира, за вольные и невольные прегрешения, особо за убийство невинных душ, брата, родственников… Ни к чему это князю знать.

– Я благодарна тебе, князь, что ты меня оставил. И в первый раз, и во второй. Благодарна Наталье, что советовала в монастырь уйти. Здесь познала душевный лад, покаялась в совершенном не по Божьему закону, душу очистила…

– Рогнеда…

– Я Анастасия! Рогнеда умерла в тот день, когда я шагнула в эти стены. – Глаза женщины смотрели строго, но по-прежнему с добротой и участием. Владимир понял, что Рогнеда теперь такова, что с ней не сравнятся ни он сам, ни Анна. Она смогла, она сумела… И он со своими суетными мирскими делами и желаниями ей не нужен. Впервые за много лет Владимир не нужен Рогнеде!


От монастыря князь отправился не на княжий двор, а на берег Днепра. Сошел с коня, отдав поводья подскочившему гридю, и остановился, глядя на торг, гудящий внизу точно улей. Многолюден и разноязычен торг. Стоит вскрыться рекам, как вслед за последними льдинами сюда прибывают гости из разных земель. Есть и те, кто лучше конями едут, для таких зима самое время. И свои русичи тоже многие в Киев приезжают и приплывают торговать. Есть Руси чем гордиться, есть что показать.

Торг жил своей жизнью, сновали люди, потом среди обжорных рядов, видно, поймали какого-то воришку, раздались крики: «Держи вора!» Снова слились в один немолчный шум. И никому нет дела до князей и их бывших жен. Владимир вздохнул – если Анна не появится со своей разодетой свитой, и не вспомнят, что есть такая. Говорят, что женщина подобна мягкой глине, из нее можно лепить что хочешь. Неправда, Рогнеда не глина – кремень, из нее ничего не слепишь! И остальные тоже какие были, такими и остались. И Анна столько времени в Киеве живет, а все одно – чужая. Нужна только своим ближним боярыням. При одном воспоминании о свите княгини поморщился – Анна развела вокруг себя несметное количество приживалок. Не в том беда, что едят и пьют, пусть себе, князь не жаден. Беда, что сплетничают, только и слышно: «Шу-шу-шу…» Одна на другую наушничают, за спиной худыми словами обзывают. Но в глаза улыбаются, точно близкие подруги. Сама княгиня тоже стала другой, почувствовала силу, принялась наводить свои порядки. Князь не противился, пока это не касалось его дел и его порядка. Но первая же попытка жены прекратить пиры с дружиной или хотя бы отделить родовитых дружинников от остальных привела к тому, что князь, сверкнув глазами, объявил: