Над княжьим двором, противно каркая, кружили беспокойные вороны, им не понять, что происходит. По округе ветер разносил запах гари, а то и пепел. Город притих, уже понимали, что поджог, княгиня, говорят, осталась цела только потому, что смогла выбраться через малое оконце с верхнего яруса по связанным платам.

В небольшой избенке у самой воды, которую в хорошее половодье даже подтапливало, сидели трое – сам хозяин, огромный, глуповатого вида мужик, второй, маленький, юркий, с бороденкой как у старого козла, и давешний дед, живший в спаленной веси и ушедший со двора Рогнеды. Вид у всех троих был невеселый.

– Кто ж знал, что она через окно полезет? – сокрушался мужичонка, разводя руками. Отсутствие передних зубов, выбитых давным-давно в нелепой пьяной драке, делало его речь малопонятной любому, кроме сидевших рядом. Привыкли разбираться в этой каше звуков, вылетающих из уродливого рта. У мужичонки, кроме зубов, еще основательно порвали губы, те так и не срослись как надо, потому непривычному глазу и смотреть-то страшно на рожу Фимки.

Хозяин избы поморщился на слова уродца, но промолчал. Возмутился дед:

– Ага, ты не сообразил, что у терема четыре стены, а не только крыльцо?!

Фимка возмутился:

– Вот сам бы лез и поджигал! Мало что там псы, так ведь и гриди проснуться могли! Точно у меня время было по двору бегать и спокойно все палить! И так много успел!

В его словах был резон, на княжьем дворе сгорело все стоящее, не один терем, но и конюшня, поварня, амбар… И все же, главное, зачем жгли, – сама княгиня с ее отпрыском – остались целы.

Хозяин почесал затылок:

– Слышь, Тимофей, может, правду говорил волхв-то? Не доля ей здесь погибать? Пусть бы себе в Киев уехала?

Дед разозлился:

– Не о том мыслите! Сейчас важно, что дальше делать станет. Ежели в Киев вернется, так пусть. А вдруг начнет город жечь, как нашу весь? Эта все может…

Фимка сокрушенно развел руками:

– Заварили кашу…

Уже с утра двор начали приводить в порядок. Терем сожгли до конца, обгоревшие бревна растащили. Изяслав наблюдал за необычным действом, прижавшись к матери и широко раскрыв глаза. Княгиня, вся в синяках и ссадинах, одетая в простое холопье платье, распоряжалась многочисленными людьми не хуже любого князя. Вдруг к ней подошел один из гридей, подавая что-то обгоревшее:

– Твое, видать, княгиня, на пожарище нашли.

Развернув истлевшую ткань, Рогнеда ахнула – в ней оказались завернуты остатки кошеля, который она дала Перенеге перед ее уходом. Куны и резы внутри целы. Хороший подарок оставила своей хозяйке бывшая ключница! В самый раз сейчас эти деньги княгине. Только как же она сама? Позже среди пепла раскопали многое, конечно, большинство украшений было безнадежно испорчено, но главное – злато – сохранилось. Пока хватит, значит, не придется просить помощи у князя Туры. Князь без слов поможет, но Рогнеде совсем не хотелось быть кому-то обязанной. Просить помощи у Владимира ей даже в голову не пришло.


Рогнеда стояла посреди двора, уперев руки в бока, и разглядывала останки своего жилища. Губы ее то вытягивались в дудочку, то вдруг сжимались. Никто не рисковал подходить, ясно – княгиня раздумывает. Холопы почти расчистили место, где стоял терем, от конюшни тоже осталось одно темное пятно. Глаза женщины перебегали с одного угла двора на другой. Вышан решил, что Рогнеда прикидывает, где ставить терем, но у той задумка оказалась куда как шире!

– Вышан!

Сотник подскочил к хозяйке. Все уже поняли, что это не простая женщина, ей надо подчиняться. После пожара княгиня, казалось, проснулась окончательно, теперь распоряжается властно.

– Двор будем ставить в другом месте.

– Что? – даже не сразу понял сотник. Она хочет все начать заново? С одной стороны, разумно, с другой – это очень тяжело…

– Здесь мало места для хорошего двора. Пойдем, поглядим, где лучше.

Потом они долго ходили, подбирая новое место, намечали, где и какие постройки будут на дворе. Вышан обратил внимание, что княгиня требует слишком много места, помимо терема и привычных конюшни и поварни. К чему? И терем явно хочет большой. Усмешкой мелькнула мысль: неужели надеется заполучить сюда князя Владимира? Но Рогнеда о Киеве и не вспоминала; когда сотник спросил, не надо ли послать весточку о пожаре в Киев, чтобы помогли, княгиня так фыркнула на него, что Вышан прикусил язык и больше таких разговоров не вел никогда. Конечно, ему совсем не хотелось заниматься большой стройкой, вообще особо не хотелось ничего делать, но отвертеться не мог, пришлось крутиться вместе с Рогнедой.


Сам Изяславль в ужасе притих, все ждали расправы, но княгиня явно не собиралась никого наказывать, даже гридей, проглядевших поджигателей. Вышан попробовал осторожно поинтересоваться:

– Виновных искать станешь? Вешать?

– Нет!

– А если… снова?

На минуту Рогнеда задумалась, вытянув губы трубочкой, потом резко повернулась к сотнику:

– Собери-ка жителей на торге. Только не гони плетьми, а просто объяви, что слово держать хочу.

Изяславльцы собрались быстро. Чуя недоброе, осторожно косились на дружинников, державшихся рядом. Никто не мог понять, что задумала княгиня. Бить всех? Но горожан слишком много даже для сотни Вышана. Кроме того, у каждого второго дружинника в городе любушка, а то и дите, как они повернут против родных?

Деда не видно, зато Фимка вертелся среди местных, подначивая исподтишка:

– А чего она всем-то сделает? Ежели всем, то ничего!

На него вдруг цыкнул коваль Славомир:

– Замолчь, гаденыш!

Фимка от таких слов даже присел, заелозил:

– А я чего? Я ничего… Только сказал, что ежели все вместе, то ничего…

– Не твоя ли работа, змей подколодный? Ты небось терем жег, а нам теперь расхлебывай твою дурь?

Мужичка как ветром сдуло, был, и нету. От слов кузнеца всех отвлекло появление княгини. Рогнеда приехала на чужой лошади, своя все же сгорела в конюшне. Сидела ровно, спокойно, хотя одета в простую холопскую рубаху, но и по посадке видно, что Хозяйка.

Серые глаза медленно оглядели примолкнувшую толпу. На торге стало тихо, слышно даже, как возятся внизу у воды мальчишки.

– Я не стану разбираться, кто поджег! И наказывать никого не стану, хотя надо бы! – Толпа ахнула, ожидали всего, только не таких слов. – Двор поставлю новый, хозяйство заведу большое, не только для себя, будет и вам где руки приложить. Всем, кто станет честно работать, платить буду тоже честно, остальные пусть как знают.

Стоящие люди чуть зашевелились, главное – наказывать никого не собирается, а там видно будет. Никому не хотелось отвечать за чужую дурь. Рогнеда вдруг повысила голос, ее слова заставили горожан снова затихнуть, испуганно сжавшись.

– Но если еще раз… кто-нибудь… попробует повторить такое!.. город сожгу дотла! – Княгиня недобро усмехнулась. – А если со мной что случится, то знайте наперед – отправлена грамота князю… Туры, чтоб расправился с вами со всей строгостью!

Никто не заметил этой мгновенной заминки перед именем князя. Хотела сказать «Владимиру», но вовремя передумала. Что Владимиру до ее бед? А вот жестокий нрав Туры в Изяславле знали хорошо, этот сам перевешает горожан на березах, если что случится с Рогнедой! Только прежде с каждого шкуру спустит полосами.

Оставив горожан скрести затылки от своей угрозы, Рогнеда, не глядя больше на толпу, тронула лошадь и отправилась восвояси. Некогда болтать, надо делом заниматься. Она твердо решила поставить новый Изяславль лучше и больше прежнего, потому мысли ее далеко от площади на торге.

Больше попыток навредить Рогнеде или Изяславу не было. Никто не знал, что в избушку на окраине тем же вечером зашел кузнец. Низко склонившись под притолокой, чтобы не расшибить лоб, он хмуро оглядел сидевших за столом и обратился прямо к Фимке:

– Слушай меня внимательно! Ежели ты, сморчок вяленый, еще хоть шаг сделаешь супротив княгини, я тебе башку сверну своими руками, понял?!

Фимка от таких угроз просто пополз под стол, хорошо понимая, что с кулачищами Славомира не поспоришь. Только заикал:

– Ага… ик!.. ага…

Не глядя больше на затаившегося почти под столом Фимку, кузнец обернулся к деду:

– И ты запомни: хотя и стар супротив меня, все одно – не пожалею! Сам жить не хочешь, нам не мешай!

Дед недобро усмехнулся:

– Да ты мне не грози, как бы самому через Калиновый мост не перейти…

Славомир одним прыжком оказался возле него, это нетрудно, от стены до стены в избушке всего два шага, схватил огромной ручищей за горло:

– Ах ты ж, гнида ползучая! Свою весь под беду подвел и нас туда же хочешь?!

Дед бился, хрипел, задыхаясь в мощных объятьях, сучил ногами. Лицо его начало синеть, глаза закатились. Хозяин избы дернулся выручать постояльца, но Славомир только взглядом скосил, крикнул:

– Сидеть!

Оба, и хозяин и Фимка, остались на лавке.

Не дав деду задохнуться окончательно, кузнец швырнул его в угол, как тряпичную куклу, и, зыркнув по сторонам глазищами, мотнул огромной головой:

– Больше повторять не стану, княгине худо сделаете или еще кому, расправлюсь так, что и за Калиновым мостом поминать станете!

После его ухода дед долго кряхтел из угла, подзывая на помощь. Хозяин избы покосился туда взглядом:

– Ты б шел от нас подальше, мил-человек…

– Ага, ага! – затянул привычную песню Фимка. – Иди себе подобру-поздорову…

Больше деда в Изяславле никто не видел. Только нашли обглоданные косточки в лесу, да кто скажет – его ли или еще кого?


А Изяславль строился…

К большому удивлению Вышана, строить начали не с терема, а с конюшни и других хозяйственных изб. И первыми на новый двор переселились дружинники. Немного погодя сотник понял хитрость княгини: именно на обленившуюся дружину легла основная тяжесть остального строительства. Вышан хмыкнул: хитра княгинюшка, ох, хитра!